Свен Хассель - Легион обреченных
— А теперь, уважаемые слушатели, вы услышите фантазию на «сталинском органе»[66].
В следующий миг казалось, что настал конец света; выматывающие душу реактивные снаряды пресловутых «органов» с воем падали на нас и оглушительно взрывались.
— А для торжественного финала мы выбрали попурри на всех инструментах нашего большого, хорошо сыгранного симфонического оркестра.
О, этот насмешливый, непринужденный голос!
Весь сектор дрожал от ужаса при урагане, который затем обрушивался на наши позиции. Мы припадали к земле, и каждый наблюдал за соседом, чтобы нокаутировать его при первых признаках безумия.
В немецкой армии были различные подразделения русских добровольцев. Кроме пресловутой изменнической армии генерала Власова существовали полки казаков, сущих дьяволов в обращении с попавшими к ним в лапы русскими. Однако самым ужасным был женский батальон. Эти гарпии раздевали своих пленников, привязывали к столу или койке, потом распаляли бедняг, покуда они волей-неволей не обретали способности удовлетворить скотскую похоть этих тварей. Оргия обычно кончалась тем, что они либо отрезали пенис жертвы и совали ей в рот, либо разбивали молотком яйца. Порта однажды был свидетелем последнего, и в ту же ночь семеро этих женщин получили пулю в голову из его снайперской винтовки.
Когда русские брали в плен кого-то из этих казаков или Flintenweiber[67], то платили им той же монетой. Процветал и разрастался, как грибок, самый отвратительный садизм. Были еще украинцы, пошедшие в независимые батальоны СС, или поступившие индивидуально в немецкие полки и прозванные «хиви» (Hilfswillige)[68], все они становились все более отчаявшимися, несчастными по мере того, как война шла к неизбежному и для них пугающему концу. Они по расчету или по убеждению поставили не на ту лошадь, и осознание этого превращало их в безумных зверей.
Иногда эти дезертиры не выдерживали немецкой дисциплины и перебегали обратно к русским. Как там поступали с ними, узнать нам не удалось. Очевидно, вешали за государственную измену. Потом русские положили этим переходам неожиданный и радикальный конец. Они возвращали всех русских и украинских дезертиров, сажая их в самолеты и сбрасывая над немецкими позициями. В нагрудном кармане каждого лежал желтый армейский конверт с накладной на груз:
«Особый отдел №174 настоящим возвращает добровольца из батальона СС Бориса Петровича Тургойского, родившегося 18 марта 1919 года в Тифлисе.
Он дезертировал 27 декабря 1943 года под Лебедем[69] из 18-го батальона СС и взят в плен 192-м пехотным полком Красной армии.
Этого дезертира возвращает немецкой армии лейтенант Барович, летчик советских военно-воздушных сил.
Расписка
Настоящая расписка подтверждает получение дезертира
Звание....... Фамилия....... Часть.......
Просим по заполнении вернуть расписку ближайшему подразделению Красной армии».
Такие жестокости действовали ошеломляюще. Я долгое время пребывал в состоянии странного, тупого смирения и был готов разделить веру своих товарищей, что мы все обречены, что все на свете яйца выеденного не стоит, поскольку все без исключения люди злы и низменны.
Гауптман фон Барринг начал пить.
ОСТАВЛЕНИЕ КИЕВА
Ничто, кроме пулемета, не было снято. Мы схватили крестьянина и спросили, как, черт побери, у него в сарае оказался немецкий танк. Он охотно показал нам бумагу, где было написано по-немецки:
«Мы, экипаж, продали эту коробку крестьянину Петру Александровичу за корову, то и другое в хорошем состоянии.
Хайль Гитлер!
Поцелуй нас в …, дорогой член партии».
На Украине почти в каждом крестьянском дворе, большом и маленьком, можно было найти немецкую легковую машину или другое транспортное средство.
Причиной, по их словам, явилось то, что на околице деревни был убит унтерштурмфюрер СС. В назидание остальным командир эсэсовцев приказал повесить всех мужчин и женщин в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет. Их поместили в два грузовика, грузовики подъехали задом к виселицам; людям надели на шеи петли, и грузовики отъехали.
В наших рядах поднялся громкий, угрожающий рык, когда мы шли мимо. Эсэсовцы нервозно косились на нас и крепче сжимали оружие, а наши офицеры приказывали ускорить шаг, чтобы избежать столкновения.
Вражда между армией и СС готова была перейти в открытую форму. Гиммлер подавлял все попытки создать организованное подпольное движение против режима, цепным псом которого являлся, но безуспешно, потому что не распознал своего врага. В сущности, подавлял он не тех. Настоящим врагом — хотя, естественно, Гиммлер не мог этого знать — было то оружие устрашения, которое, как он полагал, мог использовать, когда сочтет нужным. Собственно говоря, использовалось оно безо всякого плана и в конце концов погубило его. Оно-то и порождало немецкое сопротивление, ставшее в конце концов подпольным движением; хроники его не написаны, и написать их невозможно, поскольку не существует никаких документов. Движение это не было организованным, но оно действовало незаметно и будто непреднамеренно — как мы, когда ликвидировали свинью Майера.
Когда мы вошли, русские заняли уже половину Киева. В городе мы разделились на маленькие боевые группы, проникавшие независимо друг от друга на разные улицы. Я ехал за танками Порты и Старика. Мы миновали Воздуховодское, пересекли железнодорожную линию и двинулись по улице Дьякова, все дома на ней были заняты немцами; затем свернули к Наволо[70] на северной окраине города. Ехали мы по узким улочкам и переулкам и на рассвете оказались у старого завода.
В огромном дворе оказалось восемнадцать Т-34 и пять КВ-2, стоявших бок о бок, экипажи выстроились перед своими танками на перекличку. Внезапное появление наших танков меньше чем в двадцати метрах парализовало их.
Я оттащил от прицельных приспособлений нашего неопытного унтер-офицера, и огнемет, пулемет, пушка одновременно заработали. Выстроившиеся в линию экипажи повалились, как кегли, и вскоре все русские танки были в огне[71]. После этого мы понеслись на полной скорости по окраинным улочкам, наткнулись на пехотную роту и уничтожили ее, пустив в ход сперва огнеметы, затем пулеметы; стальные гусеницы давили немногих уцелевших.
Мы неслись вперед, круша все на своем пути. Внезапно раздался громкий взрыв, и танк Старика остановился с перебитой гусеницей. Я повернул на полной скорости и загромыхал по переулку с целью зайти в тыл русскому противотанковому орудию. Его и расчет из восьми человек я просто раздавил; но они уже подожгли танк Старика и убили двух членов его экипажа. Старик перебрался в танк ко мне, двое других — к Порте.
Так продолжалось весь день. Он выдался изматывающим, однообразным; постоянное напряжение едва не сводило нас с ума. Возвратясь, мы узнали, что пятая рота лишилась всех танков и что оберст фон Линденау сгорел заживо.
Киев пылал.
Более нервирующих и жестоких форм боевых действий, чем уличные бои, не существует. Никогда не знаешь, чего ждать, когда перебегаешь от двери к двери, подчас с внезапной необходимостью укрываться за бетонным фонарным столбом, так как из окон домов в тебя летят воющие, свистящие, грохочущие штуки.
Несколько раз нам приходилось покидать дома, потому что под нами рушились полы, и мы проваливались на три-четыре этажа вниз. Мы вели ожесточенные рукопашные бои, пуская в ход ножи и саперные лопатки, и все это время город пылал; вокруг нас постоянно было пламя, взрывы, крики, люди обмораживались, потому что стоял лютый холод.
Громадный железный мост через Днепр был взорван, из воды торчала лишь искореженная арматура. Гордость города — радиостанция с мачтами — представляла собой груду железного лома и перекрученных кабелей. На громадных скотобойнях тысячи туш были залиты кислотой. Сотни тонн семечек и подсолнечного масла залили бензином и подожгли. Громадные локомотивные депо напоминали слоновьи кладбища.
Во время этого отступления наша ненависть к СС вскипела и нашла открытое выражение. Дошло до того, что эсэсовцы не осмеливались вступать в бой, если его вели армейцы. Не раз случалось, что когда русские и немцы палили друг в друга с разных сторон улицы, и к ней подкрадывалось подразделение СС, в перестрелке наступал перерыв, чтобы дать немцам возможность скосить эсэсовцев. Когда с ними было кончено, бой возобновлялся.
* * *Утром перед самым рассветом мы достигли района неподалеку от Бердичева, где готовилось сражение. Кроме нашего полка там находился резервный пехотный. Мы лишились своих танков, и нас использовали как пехотинцев.
