Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне
Четверо боеспособных солдат – это было не густо для такого большого дота. Дежурили по двое; люки, ведущие к пулеметам, были все время открыты – немцы окопались рядом, в любую минуту они могли броситься на штурм. И хотя дни тянулись в тишине и покое, монотонные, усыпляющие, красноармейцев это ожидание не только не взвинчивало, но даже не нервировало. Пограничники – они привыкли к дозорной службе, они могли ждать столько, сколько бы потребовалось, и вполне вероятно, что продлись это хоть целый год, не было бы минуты, когда враг застал бы их врасплох.
В первый же день, когда стало ясно, что враг на какое-то время оставил их в покое, Тимофей объявил, что входит в силу устав гарнизонной и караульной службы; только один Чапа не понял, что это означает, и вечером получил взыскание за отсутствие чистого подворотничка. Затем Тимофей провел открытое комсомольское собрание, на повестке которого был один вопрос: о текущем моменте. Он объяснил временный успех противника на их участке внезапностью коварного нападения. Но долго это продолжаться не может. Красная Армия ответит ударом на удар и выметет врага со своей территории.
– Кроме того, у меня лично большие надежды на пролетариат Германии и покоренных ею стран, – сказал Тимофей. – Я считаю, они просто обязаны подняться против коричневой чумы. Из солидарности с нами.
Ремонт лаза к главному пулеметному гнезду не показался им обременительным: это было хоть какое-то да занятие. Все делалось на совесть: и арматура, и опалубка. Заливали бетон ночью. Поверх всего наложили столько камней, что уже одно это гарантировало безопасность, если не считать, конечно, прямых попаданий.
Подкоп они обнаружили быстро. Немцы сбрасывали вырытую землю в старицу. Делали они это в начале ночи. К рассвету муть оседала; во всяком случае, наверное, так казалось немцам. Но с высоты рыжее облако на фоне темной чистой воды было видно достаточно ясно. Вмешиваться прежде времени не имело смысла, каждый выигранный день Тимофей записывал в свой актив; но и слишком тянуть было рискованно. Он выжидал неделю, затем решил: ладно. На операцию пошли он и Страшных. Три фугасных снаряда они заложили у внутренней стенки блиндажа, от которого немцы копали свой ход. Над ними пограничники подвесили за кольцо противотанковую гранату, перекинув шнурок через специальную, изготовленную заранее из арматуры рогатку. Отползя на безопасное расстояние, они дернули шнурок. Взрыв потряс весь холм.
А следующей ночью они услышали далекую долгожданную канонаду. Ее приносило изредка и очень глухо. Под утро она исчезла, до вскоре стала слышна гораздо явственней и ближе. Потом замирала еще дважды – и вдруг пропала совсем. Ее не было всю вторую половину дня и всю ночь, а на рассвете пограничники увидели, что батальон снялся и отступает к горам. Немцы не рисковали выйти на шоссе; они пользовались каждой складкой местности, как укрытием. При хорошем обстреле это помогло бы мало, но Тимофей помнил, что осколочных снарядов у них осталось всего восемь штук, только на черный дань. «Живите, – решил он, – все равно вам далеко не удрать». Немцы перешли реку вброд и стали окапываться на том берегу, у входа в ущелье. Они спешили, но прошло еще несколько часов, прежде чем в доге услышали далекий рев моторов, а потом на востоке, перевалив горку, на шоссе появились три советских танка Т-26. Командир головной машины оглядывал долину в бинокль. Сначала его внимание привлекли брошенные немцами окопы, затем усеянный трупами холм и красный флаг над дотом. Вот уж чего, должно быть, он здесь никак не ожидал. Он заглянул внутрь танка и тотчас же рядом с ним появился второй, теперь они оба глядели на дот и на красноармейцев, которые сидели на куполе дота и кричали «ура!».
– Здорово, хлопцы! – закричали танкисты, крутя над головами своими шлемами.
– 0-го-го-го! – торжествующе неслось с холма.
– Крепко накостыляли, дышло им в печень!
– Кати, кати! Посмотрим, какой ты сейчас будешь хороший!
– А что, он близко?
– Сразу за рекой зарылся.
– Выковыряем!
– Счастливого пути!
– Счастливо оставаться!
Танки продвинулись почти до берега. Немецкая батарея встретила их огнем и даже заставила отступить. Они отошли почти на километр и рассредоточились, очевидно поджидали пехоту. Она появилась не скоро. Сначала это была небольшая группа бойцов; пограничники обнаружили их случайно, так далеко они шли – они появились из-за дальних холмов и продвигались вдоль берега реки по направлению к ее излучине. Потом на дороге появился сразу целый взвод, а следом и немного в стороне – подразделение автоматчиков, как нетрудно было догадаться, – фланговое прикрытие; затем появились две роты. Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась группа, человек около двадцати, и направилась к доту. Тимофей выстроил свой гарнизон и, когда старший группы, капитан, подошел к ним, доложил честь по чести, четко и коротко, как и положено по уставу. Капитан принял его рапорт с непроницаемым лицом. Опустив от фуражки руку, он сухо приказал:
– Сдайте оружие.
Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал. Сдал свой «вальтер» и автомат, так же поступили остальные. Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их, взяли под стражу и повели вниз. Возле дороги капитан подошел к переносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Тимофей с изумлением услышал немецкую речь:
– Герр майор, докладывает капитан Неледин. Все в порядке. Можете приезжать.
Майор Иоахим Ортнер приехал тотчас же. Иронически, но мельком взглянул на Тимофея и, широко ступая, легко пошел вверх. Спускался он медленней. В нем появилась какая-то рассеянность, которая улетучилась, когда он увидел перед собой пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, если только это ничтожное внимание можно назвать интересом, один Тимофей.
– Дот прекрасен, – сказал он. – Но они держались вообще выше всяких похвал. Господин Неледин, будьте любезны, переведите, что мне было приятно иметь дело с достойным противником. И еще скажите ему, что я обещаю замолвить за него слово.
Капитан перевел. Тимофей на это не реагировал никак. Он спокойно смотрел на майора; по лицу нельзя было прочесть ни мыслей его, ни чувств.
Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борт куртки и сказал:
– Между прочим, в таком мундире, только генеральском, воевал мой дед.
Капитан перевел. Тимофей опять не реагировал никак.
– Ну и черт с ним! – сказал майор, забрался в бронетранспортер и укатил.
Красноармейцев повели к реке. Когда они проходили мимо передового Т-26, экипаж сидел позади башни на брезенте: играли в «дурака». Они оторвались только на минуту, командир крикнул со злобой:
– Что, красные сволочи, достукались?!
Реку они перешли вброд. На том берегу их посадили в крытый грузовик, предварительно связав за спиной руки, и везли долго. Красноармейцы не разговаривали ни между собой, ни с конвоирами. Они догадались по шуму снаружи, что машина въехала в город. Потом их вывели на закрытом дворе, позади четырехэтажного длинного здания, но это не была тюрьма, во всяком случае, на тюрьму не похоже. Пока они шли длинными коридорами, то и дело встречались немцы, чаще всего в черных мундирах; на красноармейцев никто из них не обращал внимания. Наконец их ввели в небольшую комнату с решеткой на окне; конвоиры закрыли дверь на ключ и, похоже, ушли совсем.
В комнате были две складные железные койки без матрацев и шаткий стул с неловко вставленными и уже успевшими потемнеть фанерками на спинке и сиденье.
Красноармейцы по-прежнему не разговаривали, но не потому, что не о чем было говорить или они уже до дна выговорились, сидя в доте. Нет. Просто им не нужно было слов. Теперь это был единый организм с единым образом мышления, с единым восприятием, когда мельком брошенный взгляд говорит больше, чем длинная аргументированная речь.
В комнате было душновато, но крашеный пол приятно холодил. Все стали устраиваться на нем, один Страшных, сделав два круга по комнате и как бы принюхиваясь к окну, к стенам и немудрящей мебели, вывернул из кроватной сетки пружину, повозившись, распрямил крючок на конце и осторожно стал ковырять в замочной скважине.
– Цурюк! – внезапно рявкнули за дверью.
Ромка выпрямился, отошел от двери, чуть улыбнулся:
– Уважают.
– Не-а, – сказал Чапа, – это по-ихнему «дурак». Ромка подошел к нему, сел рядышком под стенку.
– Чапа, а ну выдай народную мудрость, знаешь, какой-нибудь колоссальный народный рецепт – уж больно кишки сводит.
– Тю! А ты спробуй скласты, скоки мы о тех цурюков на горбочку ухайдакали.
– Какой смысл? Ты думаешь, если на твою долю придется не двести фашистов, а сто восемьдесят, так они тебя пожалеют? Черта с два! Под стеночку поставят и – здрасьте, господи сусе!
– Под стенку? – удивился Чапа. – Не-а, Рома, под стенку не будеть. У в них же душа кровью умываеться, як они нас видять. Не-а, Рома! Щоб душу одвесты, они с нас по жилочке будуть тягты. И на нашем сердце ножичком зирочки вырезать.
