Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне
Конечно же, из Тимофея Егорова и его товарищей чиновники спецподразделения не собирались готовить ни диверсантов, ни провокаторов (хотя, если бы это удалось, успех считался бы колоссальным, и без орденов не обошлось бы; но в это, признаться, с самого начала мало кто верил). Немецкие армии наступали столь успешно, что в скорой победе не было сомнений. Если абверу и потом понадобятся русские разведчики, их можно будет готовить из заведомо преданных людей. Но эти пятеро были прекрасным материалом для психологов и социологов подразделения, специализировавшихся на психологической обработке населения; их интересовала и массовая психология, и границы устойчивости отдельного индивидуума.
К ним-то и попали красноармейцы.
Первые три дня ими, по сути, никто не занимался. Их поселили в длинной казарме, вместе со взводом украинских курсантов – людей Бандеры. Курсанты целыми днями были на занятиях, собирались вместе только на завтрак, обед и ужин. Красноармейцев они словно не замечали. По вечерам ребята вместе с ними смотрели фильмы. Но прежде всего их привлекала кинохроника, в особенности военная, которую показывали перед сеансом. Тимофей узнал Минск, Герка – Каунас и Ригу, и все они узнали Львов. Везде были немецкие танки, смеющиеся немецкие солдаты, колонны пленных красноармейцев, сгоревшая советская техника. Но самые страшные вести приносил радиоприемник. Им не мешали слушать Москву, и в первый же день, это было 9 июля, они узнали, что фашисты уже в Пскове, Витебске и Жлобине, что они рвутся на Киев и уже дошли до Житомира и Бердичева. Шли тяжелые бои под Смоленском. Они смотрели на карту и, когда никого чужих рядом не было, снова и снова измеряли, сколько до Смоленска, сколько от Смоленска до Москвы.
К исходу третьего дня Тимофей не выдержал и начал прощупывать одного приглянувшегося ему паренька. Тот решил, что это грубая провокация, и ответил, не очень выбирая выражения: прошелся и по адресу Тимофея, и по Советской власти. Последнего Тимофей не мог просто так спустить. Началась перепалка. И вдруг бандеровцы поняли, что красноармейцы-то настоящие…
Дежурные офицеры подоспели только минут через пять. Красноармейцы к этому времени отбили отчаянный штурм и сами перешли в наступление. Впереди, как таран, двигался Саня Медведев. И хотя курсанты проходили специальный курс дзю-до и среди них было немало здоровых мужиков, все они отступали перед Медведевым, который поднимал над головой и со всего маху швырял в толпу тумбочки, табуреты и железные спинки кроватей. Нескольких бандеровцев он изувечил, двоих уволокли, потому что удары пришлись в голову. Он даже внимания не обратил, что среди бандеровцев появились немецкие автоматчики. Только счастье спасло: пострадай сейчас хоть один немец – и красноармейцы были бы изрешечены пулями. Но Тимофей вовремя приказал: «Отставить бой». Немцы были довольны, что русские перегрызлись, а для них все обошлось сравнительно просто. Они очистили казарму от бандеровцев и спустя немного времени перевели красноармейцев в другое крыле этого же здания. Однако уже не подселяли их ни к кому. Им поставили радиоприемник и кормили неплохо – и вдруг однажды среди ночи подняли и развели, не предупредив, по отдельным камерам.
Чапе досталась вполне приличная комнатка, с хорошей постелью, с цветком настурцией и даже без решеток на окне. Тимофею – узкий каменный вертикальный ящик наподобие шкафа: ни сесть, ни даже боком повернуться; в нем можно было только стоять; в нем всегда было темно, так что уже через час представление о времени переходило в категорию, которая обычно обозначается словами «давно» и «долго». Остальных ребят поместили в маленькие камеры-одиночки: нары, тощий матрац с трухой вместо соломы, сырые стены, маленькое запыленное окошко, забранное толстенными прутьями.
Им дали освоиться с новой обстановкой – целые сутки для четверых, и трое суток для Тимофея, – чтобы подумать и сравнить. И только затем начались допросы.
При аресте в руки немцев среди других документов попал и протокол комсомольского собрания, из которого они узнали, что только один Чапа некомсомолец. Именно это предопределило с самого начала особое к нему отношение. Его не только не били, но даже голоса при допросах ни разу не повысили. Едва его изолировали от товарищей, как тут же предоставили полную свободу передвижения: он мог выходить в город без сопровождающего и находиться там любое количество часов; правда, его предупредили, что, если он опоздает к обеду или ужину, порция ему не сохраняется, а в случае возвращения после десяти вечера ночевать придется на КПП – контрольно-пропускном пункте, где деревянные лавки и всю ночь горит свет и ходят люди, – все это, конечно, составляет известные неудобства. Было еще одно ограничение: по территории спецподразделения Чапа мог ходить далеко не везде и только с сопровождающим; но тут немцев было легко понять; мера была простая и радикальная – они могли быть уверенными, что Чапа даже случайно не узнает, с какой организацией имеет дело; национальные воинские части – чем это не правдоподобно?
Комната Чапы никогда не запиралась. Правда, снаружи у двери сидел охранник, но по своим функциям он был скорее привратником, чем часовым.
Беседовал с Чапой (допросом это никак не назовешь) всегда один и тот же следователь: полный губатый украинец с шевченковскими усами. При первой же встрече он сказал, что от Чапы хотят лишь одного: чтобы он дал расписку в своем лояльном отношении к немецким властям; после этого ему будет предоставлена свобода в выборе деятельности и, может быть, даже какое-то содействие для успеха первых шагов.
– А шо от хлопцев хотят? – спросил Чапа.
– В точности то же самое, добродию, – ласково ответил следователь.
– Ну, а як мы збрешемо?
– Но это же будет неприлично! – пожурил следователь. – Мы доверяем вашему честному слову. Мы знаем, как вы сражались, выполняли свой воинский долг. Вы люди чести и если скажете: кончено, с прошлым завязали – так оно и будет.
– Красиво, красиво, – тихонько засмеялся Чапа. – Ну, а як збрешете вы?
– То есть?.. Вы хотите сказать, Драбына, что не доверяете нам? Что боитесь оказаться обманутым?
– Ага.
Следователь подумал.
– Хм. Это не лишено логики. Вас можно понять, – сказал он. – И все-таки вам придется довериться нашему честному слову. Иначе мы будем вынуждены вас расстрелять.
– Ага.
– Идет война. Каждый человек становится по какую-то сторону баррикады. И если вы не с нами, значит вы против нас.
– Можно с хлопцями поговорить?
– Нельзя. Это решение каждый из вас должен принять самостоятельно.
Теперь Чапа задумался.
– Не-а, то для меня не подходит, – сказал он наконец. – Як маленький сапог на велыку ногу. Краще босым ходить, чем ота мука.
– Но поймите же, Драбына, что дело идет о вашей жизни и смерти!
– Ну?
– При чем здесь другие люди? При чем здесь эти четверо пограничников, с которыми вас свел слепой случай? Ведь мог и не свести. Ведь вы могли не встретить их, и ничего бы этого не случилось, и вы не оказались бы втянутым в эту историю.
– Ото було б жалко!
– Не упрямьтесь. Поймите: дело идет о вашей жизни. Они уже прошлое, которому нет возврата. Доверьтесь мне. Ведь мы оба украинцы.
– Ну да, можна и так. Токи я думал, шо я россиянин.
– Россияне – то москали. – Следователь так разгорячился, что перешел на «ты». – Ты что – москаль?
– Не-а, до Москвы далеко…
– Не в Москве дело. Пойми, хлопец, мы с тобой оба одной крови. По сути, мы с тобой как братья. И мы, украинцы, должны держаться друг друга.
– Не-а. Ты предатель, а я не хочу.
– Какой же я предатель? Я поступаю так, как мне велит сердце. По убеждениям. Я вон сколько лет ждал этой минуты – чтобы им в спину нож воткнуть, отомстить за братов.
– Я не знаю, – отмахнулся Чапа, – чего там твои браты наломали. А ты вот Родину продал хвашисту – это вижу. А я не хочу!
Эти беседы велись каждый день. Диапазон тем был весьма широк. Следователь изучал Чапу, был терпелив, искусен в подыскании все новых и новых аргументов, которые бы подтверждали его позицию. Чапа не проявил даже малейшего колебания. А следователь не мог этого просто так оставить или принять радикальные меры; ему не повезло: в его задачу входило склонить этого паренька на свою сторону только словами: смутить – поколебать – разуверить – убедить! Он должен был найти рецепт (увы, именно этого ждало от него начальство), чтобы сотни других его коллег в сходных ситуациях не испытывали затруднений. Может быть, от этого будет зависеть выбор форм работы с населением оккупированных областей, или вербовка тайных агентов, или переманивание чужих агентов на свою сторону…
Но пока дело не двигалось. И на Чапу решили повлиять иначе.
Однажды следователь предложил ему спуститься в подвал. Они прошли длинным чистым коридором, ярко освещенным электрическими лампами, в просторную комнату. В ней тоже был очень сильный свет, голые цементные стены, в углу простой стол, три тяжелые табуретки и железный ящик с ободравшейся краской. Больше ни в комнате, ни на столе ничего не было. Следователь усадил Чапу на табуретку, угостил ранним яблоком и завел свой обычный разговор. Чапе все это не понравилось, он был настороже, но виду подавать не хотел и держался нарочито раскованно, был более смешлив и словоохотлив, чем всегда, не догадываясь, что следователю все это было знакомо – обычная реакция крепких людей, когда они думают, что «вот сейчас начнется».
