Сергей Герман - Штрафная мразь
— Разговор есть.
На передовой уединиться непросто, всё время на виду.
Джураев закурил.
Сизое облачко дыма повисло в морозном воздухе.
— Скоро в атаку пойдём. Глеб, это последний шанс. Иначе он нас угробит. Пока не поздно, надо заделать его наглухо!
Лученков ковырнул ботинком мёрзлую землю.
Посмотрел на Джураева очень пристально. Тот не шутил.
— Тимур, я тебя правильно понял? Мы говорим об одном и том же?
Тот затянулся дымом, потом до хруста сжал пальцы.
— Давай кинем жребий. И пиздец ему… Погиб в бою…
От вражеской пули. Аркашу я ему не прощу!
Оба нервно курили потом успокоились. Мандраж отошёл. Осталась только отчаянная решимость.
Глеб докурил и выбросил окурок:
— Давай.
Повернулся спиной. Джураев зажал в кулаке патрон от трофейного пистолета.
— Готово!
Лученков кивнул на левую руку.
— Здесь!
Патрон оказался в правой.
— Ну, значит, так Бог решил, — заключил Глеб.
— Ты только это… Раньше времени не базарь никому! — Попросил Тимур.
— Не ссы! — Успокоил его Лученков. Вспомнил Гулыгу. — Когда это преступный мир дешёвым был?
За неполных три месяца нахождения на передовой его характер крепко изменился. Он стал замечать в себе новые черты, которые раньше в нем не водились.
Ожесточился. На многое стал смотреть по другому. Сам порой не верил, что ему всего двадцать. Прибавилось злости, уверенности. На лице ранний налёт ожесточённости, которую приобретают лишь на передовой.
Кругом снег, линии траншей. Мороз.
«Неужели существует какая то другая жизнь? Другой мир? Другие отношения? Увижу ли я когда-нибудь это?»
Ничего нет и не будет. Всю оставшуюся жизнь — снег, шинель, винтовка и сухарь в кармане шинели.
В душе, словно чёрная туча на горизонте висела тревога. Что будет с ним дальше?.. Как ляжет его карта? Как сложится жизнь?
* * *Лученков зашёл в землянке, прислушался к разговору.
— Только получили пополнение, приезжает к нам командир дивизии, полковник Борцов. Мы у себя в батальоне даже фронтовых артистов не видели, не говоря уж о старших офицерах, а тут сам командир дивизии, со всей своей свитой.
Выстроили батальон, почти четыре сотни бойцов, четыре роты, у каждой стоит командир роты, за спиной замполит. Тишина стояла такая, что слышен был каждый шорох.
Командир дивизии молчит. Зато начальник политотдела дивизии толкает пламенную речь, дескать, только наш батальон может прорвать оборону противника.
А под конец заявляет: «Родина верит в вас! От ваших храбрости и стойкости зависят судьба армии и успех наступления. Вам надо не только пробить оборону, но и держать её. Держать столько, сколько потребуется».
Типа, мы комсомольцы — добровольцы и сейчас же от таких речей должны проникнуться патриотизмом!
Только я чувствую запах жареного, и говорю сам себе, словно матрос Валя Беспрозванный из героической киноленты «Мы из Кронштадта», «Мне кажется, барон, вам готовится неприятность».
Ну а дальше комиссар дивизии, как обычно, задаёт стандартный вопрос, который партейное начальство всегда держи в рукаве, перед тем как бросить нас на пулемёты.
— У кого будут просьбы и пожелания.
Полковник наверное думал, что мы все сейчас начнём проситься в партию. Писать заявления, типа, если погибну, считайте меня коммунистом!
Но все уже поняли, что весь этот шухер неспроста. Один Бог знает сколько немцы там всего наставили и на какую глубину!
Догадываемся, что на верную смертушку нас посылают. Молчим.
Выходит один боец, морда здоровенная, бандитская. Штрафник бывший.
Обращается не к начальнику политотдела, а прямо к командиру дивизии.
Дескать, понимаем меру ответственности и поэтому просим выдать перед атакой не по сто грамм, по поллитре на рыло!
Все молчат, ждут, что ответит комдив.
Тот усмехнулся, потом помрачнел, наверное вспомнил, что нам предстоит. Пообещал, будет водка. Правда, не сказал, что по поллитра на рыло. Все обрадовались. Вроде как и помирать уже не так страшно.
Вечером вместо водки привезли спирт. Кто пил, кто письма писал. Многие догадывались, что убьют. Если ты на передке находишься, то чуйка вырабатывается, что или убьют или ранят.
Ну а на рассвете ударила артиллерия. Основательно поработала.
Только затихло, мы пошли в атаку.
Идем цепями как белые в фильме «Чапаев», все четыреста человек. Немцы почти не стреляли. Наверное приходили в себя. Мы — «Уря-яяя!», побежали.
Вдруг под ногами стали рваться мины. Поняли, что эти суки не сказали нам о том, что будем наступать по заминированному полю.
Деваться некуда. Ложиться на минном пользе нельзя. Как потом выбираться? Назад тоже нельзя. Или расстреляют, или в штрафную. Вот и пёрли вперёд. Высоту заняли, а потом ещё двое суток удерживали. Так я получил «Красную звезду». Потом её у меня отобрали.
— Смотри — ка, вроде не штрафники, а прямо как у нас. — Сказал чей-то голос, — Водка. Атака. Только вот нас на мины ещё не посылали. Бог миловал.
— Смотри! Накаркаешь! — Замахали на него руками.
— Да я вроде не сглазливый! — засмеялся тот. — Да и вообще. Не может такого быть, чтобы во всей Красной армии было одно и то же, своих бойцов на мины!
* * *А ведь таки прав оказался орденоносец! Накаркал!
Генералам вероятно постоянно казалось, что стоит только бросить в бой еще одну дивизию, накрутить хвост подчиненным, как враг дрогнет и побежит. При этом, никто не брал в расчёт, что люди вымотались, техники осталось мало, да и та нуждается в ремонте, что резервная дивизия не дотягивает и до половины штатной численности. Тылы отстали, коммуникации растянуты, и тоненький ручеек горючего и боеприпасов не в состоянии удовлетворить даже сильно сокращенные противником текущие потребности войск.
А сами войска уже давно кормятся с «бабкиного аттестата». Между тем, еще вчера отступавший противник, уже закрепился на заранее оборудованных и выгодных для обороны позициях, подтянул резервы, и проблем со снабжением у него нет.
На этот раз для осознания ситуации потребовалось всего две недели. И то только потому, что в начале третьей недели немцы сами предприняли попытку контрнаступления. Именно попытку, продвижение немцев измерялось километрами, и через неделю они выдохлись окончательно. Наступила оперативная пауза, обе стороны рыли окопы, накапливали боеприпасы и восполняли потери в людях.
* * *Вечером на передовую вновь привезли водку. На рассвете, после артподготовки должна была начаться атака. Всех пулеметчиков раскидали по взводам.
За полчаса до начала атаки раздали водку, изготовились, но команды не было.
Прошёл час, другой… Пошёл снег. Белые хлопья падали на застывших людей, на застывшую землю, укрывая её белоснежным одеялом. Утренние часы прошли в напряженном ожидании.
Помников рассматривал немецкие позиции в бинокль. Поднявшийся ветер кидал ему в лицо застывшие снежинки, ротный наклонял голову, но тут же снова приставлял к глазам бинокль и смотрел вперед.
Впереди лежало заваленное снегом поле. Оно было заминировано. Ночью сапёры должны были сделать небольшой проход возле березового колка. В него должны были войти штрафники.
Потом передали приказ: «Атака отменяется». И вдруг, уже около десяти часов прибежал Васильев, обежал цепь и сказал, что поступил новый приказ: «Атака через пятнадцать минут. Без артподготовки!»
— Кто отстанет, ротный обещал лично пристрелить. Раненых не подбирать. Есть санитары. И не ложиться. Кто ляжет будет приравнен к дезертирам.
Ровно через пятнадцать минут, в полной тишине рота пошла в атаку.
Спокойно пошла, как на работу. И как всегда молча, без криков «Ура!».
Зимний, замёрзший лес молча смотрел на то, как две сотни привычных к вечной нужде русских мужиков встают в холодной мутной хмари раннего утра. Как они карабкаются и лезут из заледенелых, заметённых снегом окопов, бегут прижимаясь к засыпанному снегом берёзовому колку, загребая рваными сапогами уставшую израненную взрывами землю. Казалось, что это сама мать Россия поднялась в атаку и сейчас распахнёт свой морщинистый рот и закричит матерно, завоет страшно.
Большая часть из них не видела и не получала от своей страны ничего хорошего.
Но выросшие в бараках и крестьянских избах, часто не евшие досыта они искренне верили в то, что эта жизнь и есть самая лучшая на свете.
Многие из них искренне не понимали того, что воюя за Россию, они одновременно воюют и за собственные тюрьмы, лагеря, искалеченные судьбы.
Немецкие пулемёты молчали.
— Дай бог…Лишь бы не сглазить! — Задыхаясь от бега молил Лученков.
Не дал! Или кто-то сглазил. Под ногами одного из бойцов рвануло, тело подбросило вверх и тяжело шмякнуло на заснеженную землю. Еще один взрыв. За ним третий, и тут же замолотил тяжёлый станковый пулемет. Часть людей продолжала бежать, другие метались, падали, часть залегла на тропе, пытаясь спрятаться за плоскими камнями.
