Родиной призванные(Повесть) - Соколов Владимир Н.
Макарьев только что зашел домой. Не успел снять плащ, как в сенях послышался топот.
В квартиру ворвались гестаповцы. Один из них, в черной форме полевого жандарма, на чистом русском языке объявил, что учитель арестован. Макарьева заставили сесть на табуретку, раскинуть ноги и вытянуть на коленях руки. Полицай с угреватым лицом стал обыскивать комнату. Всё перевернули, растрясли.
— Говори, куда спрятал большевистскую брехню? Где деньги? Говори, все равно тебе подыхать…
— Важно умереть человеком, чтобы не осудили тебя люди, — громко сказал учитель.
Макарьев простился с женой и детьми.
Дорогой Макарьев думал о провале подполья, о близких его сердцу людях. Занятый своими мыслями, он не заметил, как подошли к полицейскому участку. Учителя втолкнули в темную кладовку. Он ощупал стены. У каждого заключенного в первый миг появляется желание спастись бегством. Нет! Все тут прочно. В коридоре поскрипывают половицы. Стерегут!
2 апреля Макарьева вывели на прогулку. Сквозь легкую облачинку пробивались солнечные лучи. Медленно шагая по знакомым местам, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся — и возле палисадника соседнего дома увидел жену. По лицу Ольги текли слезы. Оба побледнели. Он приостановился. Толчок прикладом — и последнее, прощальное свидание окончилось.
В Рославльскую тюрьму Макарьева привезли вечером. Близко к полуночи за ним пришли. Привели в какую-то подвальную большую комнату. За столом сидел офицер гестапо — без головного убора, прилизанный и аккуратный. По комнате прохаживался, блестя голенищами лаковых сапог, Черный Глаз. Он то и дело поглядывал на ладони своих отечных рук и судорожно шевелил пальцами. Наконец сел за стол, постучал авторучкой и приготовился записывать.
— Ну, господин учитель, надеемся на ваше благоразумие. Выкладывайте всё, — сказал гестаповец.
— Я не знаю, что выкладывать, — усмехнувшись, ответил Макарьев.
— Не знает, — иронизировал агент. — Ты арестован за подпольную работу как организатор сопротивления новому порядку. Отпираться бесполезно. Если же ты нам искренне все расскажешь, мы гарантируем тебе выезд в Белоруссию или на Украину.
— Чем объяснить столь необычную любезность и заботу обо мне? — поднимая на него свои уставшие глаза, спросил учитель.
Черный Глаз сильнее забарабанил по столу, потом закурил сигарету.
— Нам кажется, что вы случайно попали в большевистскую шайку. Вы человек с высшим образованием. Опытный педагог. Наверняка подвергались если не репрессиям, то незаслуженным обидам. Ну скажите, так? — проговорил офицер.
— Можете записать. Репрессиям не подвергался. Получил бесплатное высшее образование. Пользовался доверием. Знаю, что вы не пощадите. Вы не знаете другого закона, кроме пыток, убийств.
Офицера задели эти слова, но он сдержался и спокойно сказал:
— Офицеры гестапо бывают разные. Я тоже готовился стать учителем. Но война меняет судьбы людей. Отвечаю вам, мы можем и пощадить. Простить!
— Нечего дурака валять, — заорал Черный Глаз. — Говори!
— Миллер, потерпите. Он нас поймет, — перебил его офицер.
Ночью Макарьева втолкнули в одиночку. Начались пытки. Раскаленным железом жгли пятки, в рот вставляли воронку и вливали через нее холодную воду. Потом связали руки и ноги и каждые полчаса будили, чтобы привести на допрос. Он кричал, грозился, соглашался, но, как только боль притуплялась, замолкал. И так — каждый день. Ничего не добившись, его волокли в подвал, бросали на холодный цементный пол.
1 мая Макарьева пожелал видеть сам Вернер и пропагандист из службы Геббельса. Учителя втолкнули в просторный кабинет, где пахло сигаретами и коньяком. Оловянные глаза Вернера впились в лицо учителя. Но ведь он знал, что уже приговорен. Он прошел ту незримую черту, за которой кончались все страхи, осталась боль.
— Да-да, — сочувственно произнес Вернер. — Как груба и жестока наша тюремная администрация. Вас пытали, учитель?
— Так же, как и всех, кто попал в ваши руки.
— Ну зачем обо всех? Будем говорить о вас. Если без предисловий, то мы… — Вернер показал на офицера из министерства пропаганды, — можем избавить вас от пыток и подарить не только жизнь, но и богатства. Сегодня же вам и вашей семье будет выдан паек и вы лично доставите его домой. Мы решили вывести вас из большевистского круга. Вы человек с прошлым. Оставайтесь с нами.
В ответ — молчание.
Вернер позвонил. Вошел солдат с подносом.
— Прошу! Выпейте кофе с коньяком. Ах, бог мой! Нам не чуждо ничто человеческое. Погорячились… Это бывает.
— Что вам от меня надо? Я плохо вас слышу, — прошептал учитель.
— Мы хотим знать ваши связи. Зачем играть в прятки? На авиабазе и в Дубровке действует большевистская агентура, то есть действовала, — поправился гестаповец. — Вы должны сказать нам, где и с кем встречались. Мы сами будем называть вам фамилии. Только говорите «да» или «нет».
«Значит, друзья мои действуют», — с гордостью подумал Макарьев.
— Я ничего не знаю. Никаких связей у меня не было.
Вернер зло ухмыльнулся пепельными губами. «Это какой-то дьявол! — подумал он. — Его пытали всю ночь, а он молчит».
— Господин Макарьев есть русский интеллигент, то есть, переводя эти слова с латыни — понимающий, разумный. Поймите же: Советы обречены. Мы владеем огромной территорией и миллионами людей, которые нам покорились, — начал он и остановился, подумав: «Покорились?! Вот он сидит, „покоренный“». — Вы пейте кофе, — посоветовал Вернер. — Ах, нет? — Он позвонил. — Влейте ему насильно.
Макарьев взял чашку, выпил кофе. Это куда легче, чем ведро холодной воды. Он еще и сейчас ощущал резь в животе.
— Слушайте вы, фанатик! — резко заговорил Вернер. — Германия отныне великая держава. Австрия, Чехословакия, Польша, Франция, Люксембург, Бельгия, Голландия, Дания, Норвегия, Югославия — все это теперь наши земли. Мы установили свою власть над Северной Африкой. Промышленность и сельское хозяйство всей Европы работают на нас. Под нашей властью вся коренная Россия, Украина, Белоруссия. Наш рейх — невиданная в истории народов военная сила. Люди — это война. Ты понял? Война. За время существования человека было больше четырнадцати тысяч войн, а мирных лет немного — чуть более двухсот.
— Вы — позор рода человеческого, вы исчезнете! — прохрипел Макарьев. — Исчезнет и война вместе с вами.
Кипя от злости, фашист крикнул:
— Заткнись, фанатик, подлая тварь, Дон-Кихот.
Учитель тяжело поднялся со стула:
— Дон-Кихот был один, а нас много. И вы нас боитесь. — Макарьев слегка качнулся и крикнул в лицо Вернеру: — Боитесь, гады!
Вернер, казалось, на миг задохнулся от прилива злобы, побледнел, хотел ударить пленного, но остановился и только ткнул его кулаком в грудь.
Макарьева втащили в какой-то подвал, там его встретил Черный Глаз. Он спрятал блестящую ручку в карман и поднялся из-за стола:
— Ну так что, будешь говорить?
Учитель стиснул зубы и ни на что не отзывался. Временами в его измученном сердце появлялся страх: ведь он мог кого-то назвать, выдать.
— Итак, ты отрицаешь наличие подполья? Отрицаешь? Связи с подпольщиками Сещи, Жуковки? — Он зло сверкнул своим единственным живым глазом.
— Отрицаю. Категорически!
— Поворова Константина знаешь? Да или нет?
— Нет! Слыхал, что есть такой полицейский. Дайте мне воды, — глухо попросил Макарьев.
— Ты не в ресторане, — заорал Черный Глаз, — будешь говорить — дам напиться.
— Я о подполье не знаю, — со стоном выдохнул Макарьев.
Агент двинул железной кружкой в засохшие губы учителя с такой силой, что изо рта у того потекла кровь.
— Будешь говорить? Ты… — орал Черный Глаз. — Зачем только мы его эти дни кормим, — обратился он к вошедшему врачу.
— Миллер, не торопитесь, — сказал врач. — Учитель должен подумать. Мы предоставим ему такую возможность. — Гестаповец нажал на кнопку звонка.
Вошли два солдата, схватили учителя под руки и поволокли. Камера, куда его втолкнули, была тесной. Макарьев, скорчившись, прислонился к сырой стене. Грязь и вонь. Все сделано так, чтобы подавить, унизить человека. Через несколько минут арестованный почувствовал, как все тело коченеет от сырости и сквозняка, который густой струей тянул в дверные щели. Лицо учителя было измученным, усохшим, землисто-серым. Напрягши волю, он встал, походил, надеясь хотя бы немного согреться. Рядом оказалась девочка лет пятнадцати.
