Марк Хелприн - Солдат великой войны
– Я просто немного вздремнул. И полностью одет. – Действительно, Алессандро увидел, что отец в рубашке, воротнике, галстуке, брюках, подтяжках и жилетке.
– А зачем тебе быть одетым?
– Я не болен, просто отдыхаю. Терпеть не могу валяться в постели весь день. Скоро придет Орфео, чтобы я продиктовал письма ему и инструкции, потому что я продолжаю работать. Когда он приходит, я надеваю пиджак. Не хочу, чтобы он видел меня без пиджака.
– Он тридцать лет видел тебя без пиджака.
– Не в моей спальне.
– Поэтому книги убраны, бумаги сложены, а все карандаши поставлены в карандашницы?
– Нет, это сделали раньше на случай, если я умру. Мне было совсем плохо. Я потерял сознание, и меня привезли домой в карете «Скорой помощи».
Алессандро смотрел на отца, отказываясь представить его себе таким беспомощным.
– Я хотел, чтобы мне не мешала всякая ерунда. Хотел, чтобы последнее, что я увижу, был золотой свет, заливающий Рим, снег на горах, гроза, а не карандашница. Унеси их отсюда.
– Ты уже выздоравливаешь.
– Неважно. Унеси.
Алессандро собрал со стола карандашницы.
– Эта красная некрасивая. – Он поднял одну. – А вот черная прекрасна – как ручка «Уэджвуд» в конторе. – Он вынес карандашницы в коридор и вернулся.
– Знаю, – кивнул отец. – Черная – из набора. Я купил его в Париже в семьдесят четвертом. Принеси ее обратно и поставь на стол. – Алессандро принес. – Действительно, красивая. – Я оставил только ее, потому что… Уже не помню почему, но набор смотрелся не очень. Ручку в карандашнице держать нельзя, чернила высыхают.
– А с остальными что делать? Которые в коридоре?
– Те только захламляют комнату. А почему ты дома?
Алессандро повторил свою выдумку про временное закрытие университета.
– Это ложь, – сказал отец.
– Мне велели тебя не расстраивать.
– Ложь меня всегда расстраивает.
– Я завербовался на военно-морской флот.
– Куда? – вскричал отец.
– На военно-морской флот.
– На военно-морской флот? И давно ты на службе?
– С прошлой недели.
Адвокат Джулиани приподнялся на подушках и натянул на себя одеяло.
– Ты дурак! Зачем?
– Это азарт, но решение здравое.
– Отказаться от звания профессора, чтобы завербоваться на военно-морской флот Италии, которая наверняка вот-вот вступит в войну! – вскричал отец. – Это решение здравое?
– Позволь мне закончить. Прежде всего профессором я могу стать лишь теоретически. Начинать придется лектором, и меня будут ненавидеть на кафедре, потому что я на многое смотрю иначе, чем они.
– Тогда почему же тебя взяли?
– Чтобы потом выгнать.
– Алессандро, на военную службу накануне войны поступают только те, кто хочет умереть. Примера Элио Беллати тебе недостаточно?
– Папа! – Алессандро назидательно поднял указательный палец. – Я ценю свою жизнь. И не люблю людей, которые летят на пламя войны затем, чтобы сгореть. Я этого делать не собираюсь.
– Не собираешься?
– Разумеется, нет. Ты думаешь о локальных войнах, вроде последней. Это – другая. Ты читал про сражения, про потребность в живой силе, про то, как быстро она расходуется. Во Франции и Германии идет мобилизация. Асквита[34] переизберут, если он начнет ее в Англии. Если Италия вступит в войну, мобилизация начнется и у нас. С учетом моего возраста и физического здоровья меня прямиком отправят в окопы, где уровень смертности чудовищный. Военно-морской флот – совсем другая история. На флоте целью является оружие, тогда как на суше – человек, который это оружие несет. Понимаешь? Если Италия не вступит в войну, я буду служить на флоте в мирное время. Правда, я убежден, что мы в этой войне участие примем. Я иду на риск, на который другие не решаются. Предпочитают надеяться на лучшее, но, если все обернется к худшему, они окажутся в ужасном положении. Именно потому, что я не хочу умереть в бессмысленной войне, я впервые в жизни поступил расчетливо. Пришлось наступить на горло собственной песне, но я на это пошел. Возможно, ради того, чтобы сохранить эту песню живой.
– Когда тебя забирают? – спросил адвокат Джулиани.
– Первого января.
– Не так скоро, как могли бы, – его отец, похоже, смирился.
– Знаю. Я приехал домой, чтобы привести дела в порядок… совсем как ты.
– Ливорно?
– Венеция, учебные курсы, но до того, как начать службу, я собираюсь в Мюнхен.
– Почему в Мюнхен?
– Взглянуть на одну картину, пока еще есть такая возможность.
Оба обернулись на три резких стука в дверь. Перед ними стоял низенький и крепенький, похожий на пингвина, ректор университета Тронхейма с портфелем в одной руке и карандашницей в другой.
Следом за Орфео вошла Лучана. Проскользнула в комнату так тихо, что брат не сразу заметил, какой она стала красавицей. Худоба ушла, прежнюю хрупкость сменили грациозность и сдержанность. Она надела желтое платье, а волосы, перехваченные желтой лентой, выглядели так, будто сами являлись источником света, который играл на них, напоминая прямые солнечные лучи, отражающиеся от поверхности реки.
– Синьор. – Орфео слегка поклонился адвокату Джулиани и взглядом показал, что заметил присутствие Алессандро. – Когда я поднялся на Джаниколо в гармонии с благословенным полуденным соком, который просачивается сквозь вселенную и осаждается на пальмах, я подумал о том, чей плащ, deliciae humari generis[35], скользит по долине луны. Ни Артемида, ни Афродита, сокрушенные чувством благодатного сока…
– Пожалуйста, Орфео, – перебил адвокат Джулиани. – Мы договорились, что ты будешь воздерживаться от упоминаний как благодатного сока, так и благословенного, учитывая мое состояние.
– Простите меня. – Орфео всплеснул руками, а потом уставился в потолок. – Колесницы благословенного так близко! Они мчатся по небу в золотых всполохах. Мне трудно не петь, но я знаю: сердце. Сердце – это колесо ликования, которое может вращаться так быстро, что разваливается на ходу. В нашем возрасте, – добавил он, – следует соблюдать осторожность, иначе нас сокрушит благодатный сок, и мы умрем, прежде чем обретем его.
– Это правильно, – кивнул адвокат Джулиани, решив, что теперь Орфео готов к работе. – Можем приступать?
– Да, я готов.
– Ты спокоен?
– Да, я спокоен, – подтвердил тот. – Но великолепие! – тут же вскричал он, и тело его напряглось, завибрировало, волны радости и безумия прокатились по нему. – Великолепие и радость благословенного и благодатного сока! Свет! Свет!
– Орфео, Орфео, – взмолился бывший работодатель. – Сердце. Хрупкое сердце.
– Ах, да. – Орфео попытался взять под контроль свое трепещущее тело. – Синьор, – продолжил он, тяжело дыша, – миры, которые я иногда вижу!
– Давай вернемся на землю, – предложил адвокат Джулиани.
Орфео кивнул.
– Хорошо. К малому, Орфео, к малому, скажем, к маслу на воде. Тихие радости, милые и приятные.
Орфео закрыл глаза.
– Дерево, отбрасывающее прохладную тень, – продолжал адвокат, пытаясь успокоить писца. – Тарелка минестроне. Тихая скрипка. Птица. Кролик…
Орфео, уже успокоившийся, открыл портфель и передал адвокату бумаги на подпись и листы с вопросами по работе фирмы. Пока больной медленно читал, Орфео на каблуках, по-пингвиньи, повернулся к Алессандро.
– Я делаю это из роскоши. Я больше не работаю у твоего отца.
На лице Алессандро отразилось недоумение.
– Я тебе скажу, – продолжил Орфео, подходя и понижая голос, чтобы не мешать адвокату. Знаком он предложил Лучане тоже приблизиться. – Я сделал невероятный прыжок… – он описал дугу левой рукой, следуя за ней взглядом, – и пролетел над страшным зверем, который собирается пожрать этот век. Вы знаете, работы для меня в конторе вашего отца не осталось. Эти так называемые пишущие машинки… – Он состроил несколько гримас. Последняя изображала, что он плюется. – Пустившись в свободное плавание, я спасся, хотя и случайно. Ваш отец предложил мне работу, но я отказался от его милостыни. Прошло несколько недель, и я вернулся домой, готовый ухватить этот сок. Сюрприз из сюрпризов: к моей двери подъехала карета. Ваш отец подумал о ситуации, в которой я оказался, и вместе с синьором Беллати нашел для меня место. Моя профессия вымирала, и в юриспруденции необходимость в писцах отпадала. И вот меня, писца старой выучки, поставили во главе сотни писцов новой выучки и тысячи этих отвратительных штуковин, которые называются пишущими машинками.
– Где? – спросил Алессандро, думая, что Орфео описывает сон.
– В военном министерстве. С наращиванием армии им требуются писцы, чтобы писать прокламации, поручения, зажигательные обращения. Им понадобился писец старой выучки, чтобы наставлять молодых писцов.
Отец оторвался от бумаг.
– Скоро он двинет ручкой, и земля содрогнется.
– В январе я поступаю на флот, – поделился новостью Алессандро.
