Марк Хелприн - Солдат великой войны
Мать Алессандро посмотрела на него, и выражение ее лица подсказывало: речь пойдет о том, что только она могла воспринять серьезно, скажем, о его появлении перед профессором в рваной рубашке.
– Ты не получил мое письмо? – спросила она.
– Не получил, – ответил он с искренностью человека, действительно не получившего отправленного ему письма.
– Значит, ты не знаешь.
– Не знаю чего? – По спине Алессандро пробежал холодок, он почувствал, будто оказался на краю бездны. На глаза Лучаны навернулись слезы, отец оторвался от передовицы, которую читал, с таким видом, будто не собирался к ней возвращаться.
– В чем дело? – спросил Алессандро, вставая со стула. Он должен был знать немедленно. – Кто-то умер? Кто?
Синьора Джулиани закрыла глаза и опустила голову.
– Кто? – повторил Алессандро уже мягче.
– Элио Беллати.
Лучана заплакала, и Алессандро не мог понять почему. Ее трясло, будто она видела это собственными глазами.
Когда мать подошла, чтобы успокоить ее, отец поднялся, снял очки, посмотрел на сына.
– Алессандро, его тело разорвали на куски…
Алессандро плюхнулся на стул.
– Откуда ты знаешь?
– Написали. Не только его. Многих.
– А Лиа? Ты ее видел?
– Думаю, тебе придется привыкать обходиться без нее, Алессандро.
– Почему?
– Потому что так устроен мир.
Некоторое время спустя Алессандро вышел в сад, устланный мокрыми и гниющими листьями. Хотя в доме Беллати горело всего несколько окон, он открыл железную калитку. К двери подошел слуга, которого он никогда раньше не видел, старик, который, похоже, устраивался на временную работу в дома, где держали траур. Он знал, как сгладить эмоции и мягко отказывать в просьбах. Если б его попросили принести газету, он бы ответил: «Минуточку. Пойду и посмотрю, доставили ли ее».
Алессандро представился. Слуга ушел, вернулся.
– Может, вы оставите визитную карточку?
– Нет у меня визитки, – ответил Алессандро. – Я живу по ту сторону сада.
Слуга скорбно покачал головой.
– Вас не смогут принять.
Глава 3
Его портрет в молодости
В октябре 1914 года Алессандро верхом, молодой, в прекрасную погоду, возвращался в Рим из Болоньи, а в Европе шла война. И хотя Италия оставалась нейтральной, Алессандро не сомневался, что недавно объединенная страна не устоит перед искушением пройти проверку боем, так что передовой ему не избежать. В безумные августовские дни адвокат Джулиани внезапно высказал настоятельное желание, чтобы сын немедленно уехал в Америку, но Алессандро отверг попытки отправить его в безопасное место, заявив, что до защиты докторской остается несколько месяцев и без его присутствия на последних экзаменах не обойтись.
– Ты можешь потом вернуться, – настаивал отец.
– Зачем уезжать, если придется возвращаться? – спросил Алессандро, а потом процитировал Горация: «Изгнанник новые находит небеса, но остается прежним сердце».
Думал он не о прозе жизни и не о латинских стихах, а о девушке с Виллы Медичи. Если бы он знал ее имя, или случайно встретил на улице, или мог из окна видеть ее дом на другом берегу Тибра, его жизнь могла бы кардинально измениться. Он часто представлял себе, что видит свет ее лампы среди десяти тысяч ламп, которые зажигались каждый вечер, такой далекий, что он мерцал, как звезда.
Он ехал с самого утра, когда еще царила прохлада и луна отказывалась выйти из игры, зависнув над поросшим соснами холмом, робкая словно олень и такая же неподвижная. На самой высокой точке хребта, который по диагонали пересекал Тоскану, он спешился, погладил Энрико и привязал поводья к ветви сосны, липкой от смолы. Несколько шагов вывели его из тени на открытое место, к самому обрыву, с которого открывался вид на широкую равнину. Только далеко на севере земля начинала подниматься к цепочке гор.
Он нагнул голову и всмотрелся в свет над горизонтом. К северу воздух колыхался как над огнем и искажал контуры. Там была Франция, далеко-далеко, и там шла война. Алессандро застыл, словно фермер, наблюдающий, как пожар уничтожает лес на границе его полей.
Мир разрывало. Разрыв прошел по многим семьям, но в конечном счете захватывал все. Со смертью многих мужей и сыновей умирали все мужья и сыновья. В хаосе и страдании законам Божьим предстояло проявиться во всей их красе, жестокости и несправедливости. Если Алессандро суждено выжить, ему предстоит начать новую жизнь, но он не был уверен, удастся ли ему даже подумать о чем-то новом, если не останется ничего знакомого, никого из тех, кого он любил.
Алессандро оглядывал простирающуюся перед ним равнину, словно слепец, которому вернули зрение не в маленькой комнате клиники, а на вершине господствующей над равниной горы, откуда видно полмира: зеленые пологие холмы, плывущие облака, река, сосны, далекая линия гор. В лесу слышалось только щебетание птиц, но до него доносилась музыка, которую он вызывал в памяти, и смешивалась с шумом ветра в деревьях. Округлые контуры облаков, дуги, которые в небе выписывали ласточки, солнечные блики на реке рождали сонаты, симфонии, песни.
В полной безопасности, окруженный зеленью леса, под синевой неба, Алессандро наблюдал, как мимо сгустками цвета проносятся птицы, но что-то за горизонтом заставляло колыхаться воздух, не давая грезить наяву. И хотя Алессандро чувствовал приближение конца – конца привычного мира и присущей ему красоты, смерть семьи и свою собственную, – он верил, что даже в надвигающейся ночи основополагающие для него понятия набросят сверкающие мантии и останутся живы. Запоет то, что всегда молчало, и, погибнув, возродится вновь, поднявшись из бездны ввысь. За страданием обязательно следует искупление. В этом Алессандро не сомневался.
* * *Неделя пути привела к тому, что Энрико похудел и начал проявлять норов. Когда они пересекали Тибр, Алессандро с трудом удавалось его сдерживать, потому что жеребец знал дорогу и прибавлял шагу после каждого знакомого поворота. Почувствовав, что конюшня у Порта Сан-Панкрацио совсем близко, на вершине Джаниколо, где он родился и помнил тамошний воздух, Энрико вынес Алессандро на вершину второго по высоте римского холма, словно не заметив подъема.
Однажды, вернувшись домой после нескольких недель на пыльных дорогах, Алессандро не известил о своем прибытии выстрелом из револьвера. На этот же раз просто постучал в дверь.
Его встретила мать, и он заметил, что от присущей ей энергии не осталось и следа. Она повела его в приемную и плотно прикрыла дверь.
– Почему ты приехал? – прошептала она.
– А что такого? Я не могу приехать домой?
– Твой отец нездоров. Ему нельзя волноваться. Тебя исключили?
– Как меня могли исключить? – спросил Алессандро, удивляясь, что мать, не имевшая никакого образования, может не понимать, что исключение соискателя докторской степени – затяжной процесс, похожий на то, чтобы умертвить дерево, а не срубить его, и занимает не менее пяти, а то и десяти лет. – А что с ним?
– С сердцем неважно, – ответила мать, прижав руку к своему сердцу. – Ему надо месяц отлежаться и не подниматься по лестницам.
– Он сможет вернуться к работе?
– Да.
– Как он там будет, ведь контора так высоко?
– Доктор говорит, что он сможет подниматься туда, когда выздоровеет, но только медленно.
– Насколько серьезна болезнь?
– Он поправится. И он продолжает руководить фирмой. Каждый день в половине шестого приходит Орфео, чтобы записать указания отца и написать письма.
– Орфео!
– Да.
– Я думал, он не вернулся.
– Отец расскажет тебе, что произошло, но я хочу знать, почему ты приехал так рано.
– Университет временно закрылся из-за войны, – солгал Алессандро.
– Мы не воюем, – возразила мать.
– Половина студентов – французы и немцы, как и многие профессора, да и многие итальянцы ушли в армию. Война коснулась всех и вся.
Он не счел нужным упомянуть, что и сам поступил в военно-морской флот.
Спальня родителей занимала большую часть второго этажа, из полдюжины окон открывался вид на Рим, при необходимости комнату согревали два камина, установленные в противоположных концах. С кровати виднелись Апеннины, залитые вечерним светом, город лежал внизу, там и сям среди изгородей и крыш высились пальмы, а сами крыши напоминали озера из охры и золота. У северной стены, напротив дивана, окруженного столиками и книжными полками, стоял большой письменный стол.
Дверь оставили приоткрытой. Алессандро вошел и остановился у порога. Отец спал, сложив руки на животе.
– Папа, – прошептал Алессандро. Глаза старика открылись.
– Алессандро.
– Почему ты не в постели? – спросил Алессандро, заметив, что кровать не разобрана и отец укрыт толстым шерстяным одеялом.
– Я просто немного вздремнул. И полностью одет. – Действительно, Алессандро увидел, что отец в рубашке, воротнике, галстуке, брюках, подтяжках и жилетке.
