Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
— Вы просто не привыкли, вот и страшно, — обращается ко мне одна из них. — Вы откуда?
Мне почему-то совестно сказать, что я из Москвы. И что над моим домом однажды ПВО тоже сбила беспилотник, осколки того и другого упали в 100 метрах от подъезда. Считается ли это за «засыпало»? Наверное, нет, я ведь даже с кровати не встала. Знала, что рядом стоящий «Панцирь» как надо отработает.
Беру кофе с лимоном. Кофе не хочется. Хочется у них что-то купить и тайком сунуть утешительную денежку на дофаминовую шоколадку.
— Как домой пойдем? Стремно.
— Как вчера ходили. Сначала ногами, потом в машину сядем.
— Господи, когда уже весь этот ужас закончится? — тяжело вздыхая, риторически спрашивает одна в пространство.
Я сижу за столом и смотрю в одну точку.
Говорят, сирена воет абсолютно бессистемно. Может раз за день. Раз в три часа. Может сразу. Может вообще не завыть, если атака «разовая» — 1–2–3 ракеты. Машины для любимых моих пацанов, для моей семьи где-то в пути. Время прибытия туманно. Уехать нельзя. Оставаться — до одури страшно. Между мной и реактивными снарядами — два этажа хлипкой постройки, российская ПВО и строгий взгляд прабабки-блокадницы: «Не ссы. Не позорь меня», — как бы говорит мне хрупкая седая женщина с несгибаемой волей.
И мой личный выбор быть здесь и сейчас.
Спустя три часа сирена заходит на второй круг. К этому времени адреналин в моей крови смешался с кофе и мыслями: эти люди здесь — кто они? Шутить, смеяться, выбирать юбку утром, красить глаза, бриться, как ни в чем не бывало, кататься по ночному городу на мотоциклах. Ночью жизнь оживает — обычно ночью не бомбят.
Смена меняется. Заходят две женщины постарше. С ними врываются лето, запах духов и разговоры в духе военных располаг.
— Надо просто передать координаты Казачьей Лопани. Удары идут оттуда.
— Да, когда «Точкой-У» били — я дома была. А потом по рынку «вампирами» ударили. Слышала, вчера прямо в лотки с овощами осколки падали?
— Да? Все живы?
— Вроде да.
— Сволочи. Когда это все закончится?
— Не скоро. Наступление началось. Теперь часто будут бомбить.
— Ну. Будем ждать.
— И готовиться.
Утро давно перевалило и за шесть часов, и за семь.
Я сижу на корточках, прислонившись спиной к стене. В моей голове не укладывается этот диалог. Обычно, когда дилетанты обсуждают узкоспециальные темы, это смешно. А тут ты понимаешь: дилетант — это ты. Смеяться не хочется. Хочется узнать, как к ЭТОМУ можно подготовиться? Куда спрятать детей? Стареньких родителей? Почему город живет так, словно войны и не было в помине? Ярко, широко, светло. Как будто плюет в лицо фашистам со словами: «Знай наших, импотенты чертовы!»
— Если не получается изменить ситуацию, будем менять отношение, — отвечает девушка на мой незаданный вопрос. — Верьте. Все будет хорошо.
Мои собственные, тысячи раз произносимые слова, услышанные от другого человека, отрезвляют. И я плачу не от страха за свою жизнь. Плачу по этому городу, по этим людям. Не находя ответа на вопросы — почему и когда закончится? Иду умываться. Скоро приедут Чекист и Полковник.
Третья ракетная атака проходит практически незамеченной: пришли машины. Выхожу на крыльцо. Вторые сутки почти полностью без сна. Не считать же пары часов, прерванных сиреной?
Полковник машет мне рукой.
— Еленушка, составьте нам компанию!
Я смотрю вроде на него, но мимо. Слезы текут сами по себе.
— Ну-ну, не плачьте. Ребята не должны видеть ваших слез!
— За что это людям, товарищ полковник?
— Поехали. Поговорим в дороге. Ром, подгони машину прямо сюда. И домой, домой…
Вопрос повисает в воздухе. Но появляется ответ на другой, заданный уже давно: «За что мы воюем?» Теперь я точно знаю за что. Сирены должны замолчать.
Обратно едем, ведя неспешные и спокойные беседы. Полковник, человек известный, рассказывает мне про Афган, про свою жену — мою тезку. Про любовь между людьми, победившую войну, болезнь, расовые, религиозные и культурные различия. Про любовь, которая у меня, кажется, не получилась.
— Она русская у меня, православная. В церковь ходит. И любит меня, и я ее люблю всю жизнь. Внуки у нас, дети. Все сегодня приедут, день рождение у младшего внука.
— Как это, товарищ полковник? Когда — одного человека и всю жизнь?
— Очень правильно, Еленушка.
— А у меня вот ничего не получилось. Так, чтобы на всю жизнь. Все какие-то препятствия. Или я неправильно что-то делаю. Выбираю не тех, не там, не в то время.
— У вас получится. Обязательно. Не может не получиться. Вы созданы любить и быть любимой. Просто человек должен подходящий для этого быть. Посмотрите, какая вы!
— Я трусиха, товарищ полковник!
— Еленушка, вы храбрее многих мужчин. Поверьте. Не подвиг ехать туда, куда вы едете, и делать, что делаете без страха. Подвиг — бояться и все равно ехать и делать то, что, кроме вас, никто не сделает.
Какое-то время мы молчим. Я снова достаю своих тяжелых хомяков, свои непростые думки. Дурная голова нервной системе никогда покоя не даст.
Человек, не приехавший даже увидеться после двух лет бок о бок в аду, ясно дал мне понять, что все, для чего он подходит, — это война, его единственная вечная невеста.
Это новая вводная, с которой предстоит еще научиться жить. А пока больно, очень больно. Потому что ожидания — всегда разочарования, а разочарования — самая сильная боль. Эго болит страшнее пульпита. Но есть и другая история.
И я стараюсь не думать о ней вот уже много лет, но у меня ничего не получается. Мысли улетают в то, другое, абсолютно мирное лето. На веранду подмосковного ресторана «Причал». В ту осень и маленький VIP-кинозал в кунцевском «Вегасе». На предновогодние грязные московские улицы. Они имеют запах туалетной воды «Амуаж», вкус чипсов с халапеньо и американо из «Макдоналдса» на Маршала Жукова. Они звучат голосом Хьюстон из последних кадров «Телохранителя». И разбиваются о мартовскую оттепель, Усачевский рынок и тот день, когда я праздновала победу над сложнейшей сделкой. И тогда же проиграла в любви:
— Ты так и не ответил. Почему это невозможно?
— Лена, я герой
