Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне
Эскадронцы спустились с кургана и плотным кольцом окружили командира. Дубов был убит наповал.
— Недоглядел, — стонал Харин. — Недоглядел…
Воронцов, потрясенный, молчал.
…Без малого четыреста человек стояли, обнажив голову, над телом погибшего большевика. А он лежал, устремив застывший взгляд в хмурое октябрьское небо. В широко открытых глазах его угадывалось настороженное внимание и удивление, словно там, за серой пеленой туч, он увидел великое будущее своего народа, за счастье которого он отдал самое дорогое, что есть у человека, — жизнь.
Похоронили Дубова на вершине кургана. Сначала Харин, а за ним и все разведчики бросили в свежую могилу по горсти земли. Потом к могиле потянулись солдаты, успевшие уже сорвать с плеч погоны. И было в этом молчаливом шествии к праху героя что-то такое сердечное и торжественное, что Фома почувствовал, как ширится в его груди гордость за товарищей и уже не грусть по погибшему, а необычайная сила и уверенность переполняют все его существо, уверенность в том, что победа близка.
Рос над могилой холм. В шапках, в полах шинели несли люди холодные мокрые комья земли. Костя подумал, что скоро эскадрон уйдет отсюда, а курган, насыпанный сотнями рук, станет памятником уже не древним скифским вождям, а замечательным людям, отдавшим свои жизни великой революции.
Харин, принявший командование эскадроном, решил поговорить с солдатами. Они собрались в кучу, и он, забравшись на телегу, обратился к ним:
— Товарищи, мы — часть Красной Армии. Действовали в тылу белых. Дело одно было. Сейчас возвращаемся к своим. Среди вас есть мобилизованные белыми насильно, то есть бывшие пленные красноармейцы. Каждый волен поступать как он хочет. Кто надумал возвращаться домой — давай… А кто хочет защищать нашу власть от кадетов, от офицерья всякого — тот может идти с нами.
Фома тяжело вздохнул, произнеся такую длинную речь.
— Кто хочет идти по домам, — скомандовал он, — становись направо, кто с нами — налево.
С минуту люди раздумывали. Из рядов выбрался хмурый солдат и решительно отошел влево. Тогда в толпе наметилось расслоение. Кто-то пробирался в одну сторону, кто-то в другую. Наконец, образовались две группы. Правая была более многочисленной. Там собрались, главным образом, пожилые люди. В левой преобладала молодежь. Фома прикинул на глаз: пожалуй, больше сотни.
Вновь принятые окружили эскадронцев, засыпали их вопросами. Самой сложной неожиданно оказалась проблема звездочек. Запасных у разведчиков не было. Пошли в дело жестянки из-под консервов, расплющенные латунные гильзы патронов. Каждому хотелось сразу же прикрепить к фуражке пятиконечный символ революции.
Патом вспомнили о лошадях. Осмотрели обозных коней, раненых пристрелили. Поймали офицерских. На всех ее хватило, но Харин пообещал еще сегодня добыть остальных.
Настало время двигаться в путь. Эскадрон выстроился у подножия холма. Новый командир сделал перекличку и улыбнулся. Сто тридцать семь бойцов. Вот это — сила. Сейчас бы начинать рейд, а не кончать. Но в это время порыв ветра донес далекий орудийный гром.
«Неужели началось? — подумал он. — Теперь скорее к своим, в дивизию».
— Эскадрон, слушай мою команду… — поднялся Харин в стременах. — В честь погибшего товарища и командира, бойца революции Николая Дубова… пли!
Грохнуло и раскатилось по широкой степи многоголосым эхом последнее «прости» красноармейцев. И долго еще, уходя на север, навстречу орудийным громам, оглядывался Харин на безымянный курган.
А север гремел все ближе и ближе. Артиллерийская канонада казалась Фоме знакомым и родным голосом, который звал его, торопил, подхлестывал. Сам того не замечая, командир пришпорил коня.
Глава двадцать первая
Красная Армия решительно наступала по всему Южному фронту. Белые, не выдержав стремительного натиска советских войск, с боями отходили, оставляя большие и малые города, села, деревни.
Дивизия, в которой служили наши друзья, в ноябре проходила с боями по тем самым местам, где месяц назад действовал эскадрон особого назначения.
Разведчики, вернувшиеся из рейда, узнавали знакомые места, вспоминали пережитое, рассказывали товарищам о подвигах эскадрона. Когда кто-нибудь из них слишком уж приукрашивал славные дела эскадронцев, вмешивался Фома Харин.
— Ну что ты трещишь, словно какада неразумная, — добродушно басил он. — Не так было вовсе. — И сам продолжал рассказ.
Но и его иной раз «заносило», как говорили бойцы. Приключения Воронцова или Шваха, подвиги Дубова или Харина-маленького представлялись восхищенным слушателям чудесными деяниями богатырей. Фоме верили безоговорочно.
Харина после успешного завершения рейда вызвали в штаб дивизии, и он вернулся оттуда командиром разведкоманды, сменив на этом посту убитого Устюгова. О новом назначении он рассказал скупо, точно стесняясь командирской должности, но скоро, как сказал Костя Воронцов, «вошел во вкус» и освоился. Авторитета же, которым пользовался Фома среди красноармейцев, с лихвой хватило бы на двух командиров.
* * *Однажды холодным ноябрьским вечером, когда разведкоманда после тяжелого поиска остановилась на отдых, командир долго разглядывал старенькую, проклеенную на сгибах карту, доставшуюся ему от Дубова. По всем расчетам, до лесного госпиталя — тылового лагеря эскадрона — было не более десяти верст. Спросив у начдива разрешение, Харин, Воронцов и еще двое эскадронцев отправились в путь.
Утро застало маленькую кавалькаду на опушке леса. Прошло немногим больше месяца с того дня, когда Комаров улетел отсюда на «ньюпоре», ушел для встречи с карателями эскадрона, а лес был уже совсем другим. Опали и почернели от холодных дождей багряно-желтые листья, обнаженные стволы деревьев уснули. Ночью вместо дождя с неба падал липкий ленивый снег.
…Впереди мелькнул просвет — поляна.
— Стой, кто идет? — раздался окрик, но ответить Харин не успел. Из-за деревьев выскочил сияющий Гришка.
— Дядя Фома! — закричал он, подбегая к коню. — Вот радость-то. Пришли, значит…
— Пришли, Гриша, — обнял его Харин. — А у вас тут как дела?
— Порядочек, дядя Фома, нормальненько.
Харин улыбнулся. Гришкины слова и интонация, с которой они были произнесены, выдавали в нем горячего поклонника и ученика Шваха. Значит, жив неугомонный Яшка, выздоравливает!
Через несколько минут разведчики сидели уже в большой землянке между рядами коек. Вокруг них собрались все «ходячие» больные и «медицинский персонал», как гордо представил Егоров себя, Наташу и Нюрку.
Госпитальные новости порадовали Харина. Почти все раненые были на ногах, лежачих осталось только трое. Среди них был и Швах. Фома присел на край Яшкиной койки, и тот засыпал его вопросами.
— Эх, дела, дела-а-а, — вздыхал Швах, когда Харин рассказывал о наступлении Красной Армии.
Он успел уже узнать о новом назначении Харина и решил попытать счастье «официальным путем». Но начал, как всегда, с подходцем:
— А я тут, как шлюпка на берегу, рассыхаюсь. Фомушка, ты же теперь начальство, — Яшка понизил голос, оглянувшись на Нюрку. — Вели меня выпустить, ей-ей, в бою скорее заживет, или ходить разучусь…
Встревоженная Нюрка шагнула к Харину. На лице ее была написана решимость ни за что не отпускать не долеченного разведчика. Фома посмотрел на нее, потом на Яшку и неожиданно спросил:
— Невеста?
— Невеста, — тихо ответил Швах. — Хорошая, в общем, баба, только в медицине не разбирается. Ей бы, чтобы я лежал, да и все тут. Постельный, так сказать, у нас с ней режим. Так разве это медицина? Не лечение, а одни сплошные пролежни.
Нюрка, потупившись, улыбнулась, и ее бледное, похудевшее лицо словно засветилось изнутри.
— Больной он еще. Сказали б ему…
— Вижу, что больной, — согласился Фома и строгим командирским голосом, который совсем не шел к его добродушному лицу, продолжал, обращаясь к дружку:
— Так вот, Яков, приказываю — лечись. А когда поправишься — ждем тебя обратно в разведкоманду. Это я тебе твердо обещаю. Как я теперь, — Фома широко ухмыльнулся, — командир…
Швах с укором посмотрел на Нюрку.
— Спасибочки вам, Фома Кузьмич… А то он у меня такой неразумный, ну никого не слушает. Ни меня, ни Егорова. Даже Наташу… А о вас — уж так он говорил, так расписывал — ну все я о вас знаю. Вас послушает… Куда ему, вояке, — Нюрка быстро нагнулась, поцеловала Яшку и, смущенно улыбаясь, взглянула снизу вверх на Харина.
— Невеста, — протяжно и с каким-то недоумением проговорил Фома, выходя из землянки. Присел на грубо сколоченную скамейку и грустно вздохнул. Вспомнилось почему-то, как однажды после посиделок и ему сказала девушка жданные слова: «Засылайте сватов, Фома Кузьмич, я согласная…». Сватов заслать не успел. Забрили в солдаты. Земляки сказывали, у нее уже третий пацан поднимается… Чудно — у такой у пигалицы.
