Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед
Вечером стал заливать в печку соляр — уронил в бачок фильтр. Пришлось отправиться на поиски проволоки. Не нашел ничего, кроме куска колючей. С трудом освободил ее от «ежиков». Согнул и давай ловить фильтр. Удалось со второго захода.
Отравился на обеде. Подташнивает.
Пошли в баню. Воды долго не было. «Голосовали» около часа в палатке, обозначающей предбанник. Только начали мыться — вода кончилась. Все изруга-лись.
Пришел к себе. Взялся подшивать воротничок — погас свет. Сидел в темноте полчаса. Кстати, лампочка опять помигала и сошла на нет. Понес письмо на ФПС, а прапорщик уже уехал. Еще одно невезение. Вопрос: какие неприятности впереди?
Еду на ночную проверку с Кожановым, а он «усугубился». И где только «прапора» достают? Олега, когда выпьет, всегда тянет на подвиги. Поживем, в общем, увидим.
Два раза приходили письма. Мне не было — опять неприятность, хорошо бы, если бы она была последней.
14 ноября 1980 г.
Пропал часовой. Я обошел вокруг палатки, но солдата нигде не оказалось. Дело было за полночь. Я возвращался с проверки караулов. Последний пост был здесь, у морга. В инженерно-саперном батальоне.
Разыскивая часового, вошел в палатку. Я здесь уже был однажды, когда привезли Рябинина. Сережка погиб нелепо. Убит своими же. Воевал под Джелалабадом. Участвовал в той операции, когда батальон попал в окружение. Получил орден Красной Звезды. А через несколько месяцев бес попутал — решил с одним лейтенантом и прапорщиком «толкнуть» афганцам трофейную радиостанцию. Об этом прознали «каскадовцы» — «эмвэдэшники» по-просту. Они подъехали к месту предстоящей сделки, чтобы взять с поличным. Сережка Рябинин — старший лейтенант, и молодой взводный бросились бежать. Те и полоснули из автомата. Лейтенанта ранили, а Рябинина наповал. Только прапорщик оказался целым и невредимым. Он остался стоять на месте: ему терят было нечего.
Я пришел в морг со старшим лейтенантом Саней Старогородским, чтобы попрощаться с товарищем. Вместе начинали лейтенантскую службу в дивизии. Сокрушались: «Сережка, Сережка… Да как это ты… За храбрость получил орден, а тут… Как додумался, как мог…»
Нам не открыли тогда холодильник. Врача с ключами не оказалось на месте. Мы шли обратно в штаб с Саней и я вспомнил, как год назад однажды стал свидетелем такого спора. Говорили об офицерской карьере в ВДВ. Это было после укладки парашютов. Присев на корточки, Рябинин говорил: «В ВДВ до майора дослужиться можно без проблем. Я уверен, что уж до майора-то дослужусь точно…» Не дослужился Серега, остался вечным старшим лейтенантом…
А вчера погиб Старогородский. Задавила машина в Митерламе. Прыгнул на подножку и сорвался. «Урал» прошел колесами по груди…
Я не могу в это поверить. Перед глазами стоит невысокий кудрявый Санька, изготовившийся для прыжка с парашютной вышки… Это было поздней осенью семъдесят шестого. У нас были парашютные сборы для выпускников военных училищ. Все лейтенанты, оскальзываясь на траве, покрытой густым инеем, при приземлении валились с ног, а Старогородсюй удержался. Один из всех. Ловкий был парень. Я вдруг такое — машина шла со скоростью всего нескольких километров в час. Накануне у Саньки родился сын. А месяц назад он получил орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» — «звезду шерифа»…
Воспоминания о погибших товарищах сменились у меня раздражением на ча-сового, который оказался внутри освещенной палатки. Солдат сидел на цинковом гробу, положив на колени автомат, и курил. Он даже не встал при моем появлении.
— Почему вы бросили пост? — строго спрашиваю я.
Но ответа не слышу. Кажется, часовой не видит меня.
— Да брось ты, ну чего пристал к человеку? — вдруг раздается чей-то голос.
Подняв глаза, вижу такую картину. На сдвинутых столах лежит убитый, раскинув в стороны руки и ноги. Покойник совершенно голый. Видно, закостенел уже. А два солдата трут погибшего тряпками. И так быстро… Руки просто мелькают: туда-сюда, туда-сюда. Чуть поодаль висит парадная форма с черньми погонами и артиллерийскими эмблемамии.
«Не наш, — думаю, — не десантник…»
Говорил один из тех двоих, которые терли труп. Отложив в сторону серую тряпку, он кивает головой на убитого и продолжает:
— Ну что им сделается? Покойники не убегут. Зачем охранять… Пусть парень отдохнет, покурит… Не трогай его, старлей…
«Что это еще за панибратство: «ты», «старлей»?.. Как вы разговариваете с офицером?» — хочу возмутиться я, а потом сразу сникаю: перед смертью все равны. И солдат, и офицер, и генерал. А здесь, в полевом морге, ее царство. Царство смерти…
— Ты бы лучше помог нам, — говорит солдат. — Смотри, вон второй лежит. Бери тряпку и три его. Надо покойника чистым положить в гроб… Видишь, их сколько?..
Я только сейчас заметил цинковые гробы, стоявшие в стороне штабелем… Перевожу глаза на столы и вижу еще одного убитого. Сам не зная почему, подчиняюсь спокойному голосу солдата. Подхожу к трупу. Взгляд мой прикован к коротко остриженной голове, возле которой лежит что-то серое, видно, тряпка. Кожа с закровеневшими волосами отстала от кости, и я вижу трещины на черепе. Думаю: «Как на расколотом арбузе…»
Не отводя взгляда от этих трещин, пытаюсь нащупать тряпку. Пальцы касаются чего-то ледяного и скользкого. Смотрю, что это, и сразу отдергиваю руку, будто ужаленый. Она натыкается на кусок мозга…
Я начинаю лихорадочно вытирать пальцы. Прямо о «хэбэ». К горлу подкатывает тошнота. Сдерживая рвоту, я замычал. «Сейчас потеряю сознание», — думаю и рвусь к выходу…
— Что с тобой? — слышу голос Терентьева. — Приснилось страшное?
Я сразу прихожу в себя. Отбрасываю одеяло. Уже светает.
— Мне тоже снится. Иногда. Даже то, чего со мною и не было… — говорит Терентьев.
Отвечаю:
— Нет, такое, как сейчас во сне, я уже видел…
Так началось утро нынешнего дня. Опять сон. Опять кошмар. Кошмар во сне и наяву…
ЧП — совершено преступление двумя солдатами. Нашим из ремроты и прикомандированным из пехоты. Пострадали двое афганских детей, женщина и старик. Услышав стрельбу, подоспели десантники. Одного убили на месте. Другого будут судить. Вроде напились «кишмишовки» — местное зелье из винограда, чем-то смахивающее на чачу.
Ублюдки. Таких надо расстреливать. И обязательно на рассвете. Чтобы жить хотелось еще больше.
После обеда было партийное собрание. Дернул черт выступить. Покритиковал «химиков» за недобросовестное отношение к оборудованию спортгородка. Те сразу же окрысились. Удивительные люди — никто в штабе не реагирует так болезненно на критику, как они. Словно испытывают комплекс неполноценности. Их, правда, и без того доводят шутками. Например: «Сколько «химиков» погибло в годы войны?» — «Три. Первый спал в тени в противогазе. Наступили на гофрированный шланг. Задохнулся. Второго задавили в очереди за медалями. Третьего убили черпаком, когда лез к повару за добавкой».
Вечером засиделись в «греческом зале» до двух ночи. Я прилег на кровать и уснул. А Терентьеву, Кожанову и Батурину захотелось жареной картошки. К утру они приготовили ее и давай всех будить, за что были обруганы в разных концах палатки неблагодарными ее обитателями.
15 ноября 1980 г.
Был в Кабуле. Вернулся к вечеру. Пошел смотреть фильм, но его показ, по словам Терентьева, опять превратился в драму. Еле высидели до конца. Привез из 317-го полка книгу Югова «Страшный суд» и читал ее до утра. Завтра воскресенье. День более-менее свободный. Проверок нет.
16 ноября 1980 г.
Не отказал в удовольствии поспать дольше обычного. Правда, остался без завтрака. Но выбирать надо было одно. У меня вновь появляется такая мечта: когда вернусь домой, поеду в деревню. В осеннюю слякотную погоду залезу на русскую печь и буду спать, спать и еще раз спать. За весь Афган.
17 ноября 1980 г.
Сегодня летит в Союз Тонких. Увольняется в запас. Вместе с ним — прапорщик Шилов. В командировку. Утром передал ему письмо для Лины. Шилов, бросив Тонких, помчался к самолету. Это меня возмутило больше всего: о себе только думает. Пришлось заняться солдатом Батурину. Тот оформил документы, снял с довольствия. Собрали вещички. Тонких заходит попрощаться. Смотрю, а десантная куртка на нем старая и ободранная. Из прорех прямо вата торчит. Говорю: «Да как же ты в ней полетишь?» Позвал Терентьева и попросил подыскать что-нибудь подходящее. «Понял!» — весело ответил Николай и повел солдата из палатки. Через десять минут Тонких был одет прилично. У меня закралось подозрение, что куртку где-то сперли. Но виду я не подал. Попрощался. Когда Тонких ушел, спрашиваю у Терентьева: «Откуда?» «Какая разница? — говорит, а глаза у самого хитрые-хитрые. — У «химиков» заняли. Что-то очень вредными они стали последнее время…»
18 ноября 1980 г.
Терентьев был прав. Самый старший «химик», назначенный распределять наряды, попытался вне очереди сунуть меня помощником оперативного дежурного. Я его культурненько отфутболил к начальнику, дескать, выполняю задачу, поставленную им лично. Майор сгоряча рванулся к полковнику. Но тот ему, видно, все объяснил. Больше подобных поползновений не было. Еще бы! Тянешь за двоих, ездишь на проверки и задания, как все. А тут еще и вне очереди… Дашь палец, возьмут всю руку. Пришлось до этого не допустить.
