Твой сын, Одесса - Григорий Андреевич Карев
— Ну хорошо, — вздохнула Матрена Демидовна. — В другой раз… В другой раз обязательно напиши от меня.
На следующий день Нина пришла в следственную тюрьму при сигуранце.
— Буна дзиа, домнул шефульс. Добрый день, господин начальник, — поздоровалась Нина с усатым дядькой в темно-желтой шинели, подпоясанной широким ремнем, на котором болталась кобура пистолета.
Дежурный жандарм поднял удивленные коровьи глаза на Нину:
— Шты руманешты? (Говоришь по-румынски?)
— Ну шты, пуцын шты. (Нет. Плохо говорю.)
— О! Бине фетица! Хорошая девочка! — расплылся в улыбке жандарм. Ему явно льстило приветствие на родном языке. А девочка так похожа на маленькую Мариулу, что ждет не дождется отца с восточного похода. Право же, Йон Гайнеску не всегда был тюремщиком. Это война всему виной. Не война бы, так Йон, как и его отец, всю жизнь гонял бы отару по кудрявым склонам Карпат. Ой-ой, как хочется Йону на берег Быстрицы, повидать маленькую Мариулу, обнять жену… Но об этом он даже думать долго не смеет: не дай бог, капрал заметит!.. Гайнеску хмурит густые, косматые, как соломенная стреха на старой хате, брови.
— Чи вре? Что хочешь, домнишора?
— Повтым, домнул, пожалуйста, господин, примите передачу для Якова Гордиенко, — ласково попросила Нина.
— Вчера Якову Гордиенко передача была, — с трудом подбирая русские слова, ответил дежурный.
— Господин начальник, ему же разрешено каждый день передачу носить, — еще ласковее сказала Нина, вынимая из авоськи пачку сигарет.
— Сигареты запрещено передавать, — снова поднял брови дежурный. — Можно только махорку россыпью.
— Так это не для передачи, это вам, господин начальник. — Нина осторожно положила сигареты на стол под самый нос дежурному.
— Ты смотри у меня, девка, — забубнил дежурный по-румынски. — Нам подношение всякое запрещено… При исполнении службы…
Он, не глядя на Нину, протянул руку, сгреб пачку и сунул ее в карман шинели.
— Что там?
— Пару картошек вареных, да луковички, да немножко вареничков мама сварила.
Он взял из рук Нины авоську и высыпал все ее содержимое на стол. Потом начал перекладывать по одной штучке со стола в авоську:
— Картоф можно. Лук можно. Вареники… варенички…
Он подержал в руках вареник, помял его, проверяя на ощупь начинку.
— Де че вареник?
— С капустой, господин начальник.
— Так, капуста… Ну, капуста… Таре ка Петра — твердуй. Понимаешь: твердуй камень.
— Яичка не было, господин начальник, пришлось тесто покруче замесить, чтобы не разварились, потому и твердые.
— Так, капустой, — дежурный разломил вареник прокуренными узловатыми пальцами, поковырял обломанным ногтем пережаренную с луком капусту, бросил в авоську: — Се поте — это можно.
Разломил второй:
— Се поте…
Третий:
— Се поте…
У Нины потемнело в глазх. И в ушах зашумело, будто морской прибой плеснул рядом. Сейчас он разломит еще вареник, увидит записочку, и тогда…
— Господин начальник, — чуть слышно сказала Нина. — Что же вы так все вареники перемнете, брату ж неприятно будет есть их…
— Гм… — удивленно посмотрел на Нину дежурный. Он никак не мог понять, чего от него хочет эта девчонка. Но разламывать вареники перестал. Кинул несколько штук себе в рот, прочавкал, вытер усы:
— Сухой вареники. Вареники масло любит. Мульт, много масло…
— Мало масла, господин начальник, — покорно согласилась Нина. — Мало масла. С луком пережаренное — хорошо, это правда.
Он сгреб рукой оставшиеся вареники, как сгребают мусор, со стола в авоську, облизал пальцы:
— Гут. Буне. Карош.
— Авоську ждать буду, господин начальник, — показала Нина пальцем сперва на плетеную из кожаных лоскутков сетку, потом на себя.
…В тот день Нина вынула из плетеной ручки авоськи первое Яшино письмо, короткое, торопливое:
Здравствуйте, дорогие!
Не горюйте и не плачьте. Если буду жив — хорошо, а если нет, то что сделаешь. Это Родина требует. Все равно наша возьмет. Кик здоровье батьки? Мы здоровы.
Привет. Целую крепко-крепко.
Яков.
24. Побег
— Мягче, мягче! — настаивал Ионеску. — Снимите с него кандалы. Дайте ему поверить, что он и в самом деле останется жив. Пусть передают ему все, что хотят: продукты, одежду, даже книги, конечно не политические. Пусть пишут ему записки, только копии этих записок должны поступать к вам, майор Курерару… И надо подорвать к нему доверие остальных арестованных.
Распоряжения Ионеску и Курерару сбивали с толку охрану тюрьмы и надзирателей. Жандармы начали смотреть на Яшу с опаской — молодой, видать, да ранний. Даже Нинину авоську проверяли все реже и менее тщательно: не дай бог, пожалуется девчонка начальнику следственного отдела — ни зубов, ни ребер недосчитаешься!
И шли двумя потоками письма Яши из тюрьмы.
Открыто:
Спасибо за передачу. Как здоровье бати? Не унывайте, у нас все хорошо. Привет тете Домне, Лиде, Лене. Принесите молока, хлеба, черные брюки…
Через потайную щель в ручке авоськи, в загибе камышовой корзинки или под двойным дном сумки:
Как дела на фронте? Правда ли, что наши отбили Харьков? В бутылке с ряженкой можно спрятать пилочку для резки металла. Нина, разбери пол в мастерской под моим станком, там пистолет и патроны. Пистолет зашейте в дно сумки и передайте мне. Патроны — в ряженку. Самогон закрасьте молоком, для них годится. Это ничего что будет запах, все равно пить его будут надзиратели и охранники. Они знают…
— Ты бы хоть писульку мою передал для Юльки, — попросил однажды Яшу Алексей.
— Вот выпутаемся, налюбишься еще со своей Юлькой. А сейчас нельзя, — решительно отрезал Яша. — О записках только Нина да мать, да еще, кому надо, знать должны.
— Думаешь, выпутаемся?
— Надо выпутаться.
— А выпутаемся, так я… Ох, похрустят фашистские косточки! Мы им покажем желто-зеленую жизнь!
…Шли передачи Яше в тюрьму.
Бутылки с ряженкой (на дне патроны), бутылки с самогоном; в потайных щелях — листовки, расклеенные партизанами в городе, записанные городские слухи о сводках Совинформбюро, о настроениях населения, о том, что в Николаеве будто бы вспыхнуло восстание рабочих, перешедшее в уличные бои… В Усатове был большой бой партизан с карателями…
Живы катакомбисты! Сознание того, что не все арестованы, что в катакомбах сохранился отряд, придавало сил, будоражило мечту о побеге. Заряженный пятью патронами пистолет уже лежал в кармане Яшиного бушлата. Планы побега обсуждали шепотом, после полуночи, когда надзиратели выключали свет в камере. Планов было много. Их принимали — и тут же отвергали. О них спорили до головной боли… После долгих споров решили попроситься у тюремного начальства на работу — пилить дрова для бани. Обычно для этой работы назначали троих: двое
