Наталья Баранская - День поминовения
Низкий тебе поклон, русская печь, от тех, кого ты согрела и утешила в трудные военные годы в далеких северных деревнях, поклон тебе от заехавших в дальнюю даль с детьми и стариками. С тобой нам было легче пережить свою бездомность и одиночество.
В детстве я жила в доме с голландскими печами. Запах смолистых сосновых дров, легкого дымка от растопки — березовой коры и сосновой лучины,— веселый треск разгоревшихся поленьев, гудение огня и тихое бренчание чугунной внутренней дверки, в круглых дырочках которой мелькает, играя, пламя, внезапные вспышки смоляных поленцев, стреляющих искрами... Печка, печка, с детства я привыкла возле тебя поклоняться огню, и, хотя в другие времена другие печки доставляли мне много хлопот и труда, я всегда любила топить печь и жалею порой, что нету такого дела в моем доме.
НА РАЗВАЛИНАХ
Лора Яковлевна
Первые послевоенные годы Лора не любила вспоминать. Конец войны, Победа — счастье, но перестраивать устоявшуюся жизнь, пусть трудную, расставаться с людьми, к которым привыкла, было непросто.
В ноябре сорок третьего наши войска освободили Киев, Лора послала запрос о тетушках. Ответа не было. Она поняла: еще рано, надо подождать. Дождалась конца войны и в сорок пятом уехала в родной город. Ее отговаривали — Варина мать, Варя, Мария Тихоновна: “Куда ты с ребенком? Где жить будешь? Потерпи”. Но Лору тянуло домой, как тянуло всех женщин, намаявшихся в бездомности. Да и работы той, на заводе, уже не было. Завод свертывал оборудование, возвращался в Москву, переходил к мирному труду.
Киев едва оправлялся от пережитого — множество разрушенных зданий, горы обломков. Развалины огорожены заборами и щитами, за которыми идут разборка и сортировка кирпича. Работали пленные немцы, работали и киевляне. За оградой и Лорин дом, вернее, его останки. Надо было разыскивать тетушек, наводить справки, искать жилье, искать работу. Она обратилась в редакцию газеты, каждый ее переезд начинался с этого. Получила отказ.
Вдруг Лора почувствовала: у нее совсем нет сил. “Во мне сломалась какая-то пружина” — так определила она свое состояние. И подчинилась течению общего потока — куда вынесет. Таких, как она, было много. Ей предложили работу воспитателя в детском приемнике в Нежине. Она согласилась, хоть душа не лежала к работе с детьми, не хватало и навыков — она плохой воспитатель, даже для своей дочери.
Лора Яковлевна не любит вспоминать Нежин, бараки приемника, несчастных ребят, осиротевших или потерявшихся, одичавших, озлобленных подростков. Их надо было любить, но она не могла, разумом понимала, но сердцем оставалась холодна. Подростки выматывали все силы, Лора с ними не справлялась. Нежинская жизнь была для нее каторгой. И еще была причина не любить то время. В Нежине она сошлась с мужчиной, без любви, без всякого чувства. Почему? Вероятно, просто от слабости и одиночества. Она покорилась мужику, которому нужна была женщина, вот и все. Работал он там же. Грубый, неотесанный мужик, думала она, с которым и поговорить не о чем. Но как не уважать его за фронтовые страдания — был тяжело ранен, отвоевался в 1944 году. Здесь, в приемнике, он заведовал хозяйством. В такой должности, казалось, мог выбрать себе более подходящую, Лора была худа, нервна, криклива с детьми, у нее на руках дочь. Но оказалось, девочка не мешала: Анатолий Кузьмич потерял в сорок первом жену и дочку, Лиля о ней напоминала. С забот о Лиле и началась эта связь. “Худышечка, надо ее подкормить”, “мамка есть не дает”. Заботу Анатолия Кузьмича о Лиле — всякие подарки и подачки — Лора поначалу отвергала. Однако протесты Лоры сыграли неожиданную роль. “А ты, должно быть, горячая, экая спорщица, так и распылалась”. Он посмеивался, Лилька ела бутербродик или сосала конфетку,— вдвоем они одолели Лорины принципы, а затем он — Лору. Анатолий Кузьмич приходил к ней глубокой ночью, когда разоспится Лиля. Он тихонько стучал в дверь, Лора боялась, что услышат соседки, рядом была комната персонала,— торопилась открыть. Она сопротивлялась, просила уйти, он сердился и шипел: “Тише ты, девчонку разбудишь”. И кончалось одним и тем же.
Она понимала: это пустое, временное, понимала, что сдает важные жизненные позиции. И еще больше хотелось вернуться в Киев.
Неожиданно пришел конец и тяжелой работе и ненужной связи. Весной сорок шестого Лора получила пересланную в Нежинский военкомат из Киева похоронку — официальное извещение о Левиной гибели в начале войны. Лоре всегда безразличны были официальные, бюрократические, как она считала, “бумажки”. Но эта изменила ее жизнь. Прочитав извещение, Лора заплакала, будто именно похоронка сделала ее вдовой,— горе проснулось в ней. Однако с горем пришло и какое-то утешение: казалась, именно теперь она вступила в союз вдов, в миллионную армию обездоленных войной женщин.
Она решила немедленно изменить жизнь: вытащила из-под топчана чемодан и начала укладывать вещи. Анатолий Кузьмич уговаривал остаться, предлагал жениться, удочерить Лилю. Лора отказалась от всего. Через месяц она уже была в Киеве.
Но в родном городе жизнь ее тоже не устроилась. Ей дали временное жилье — комнату, хозяева которой еще не вернулись из эвакуации. Оформили пенсию на Лилю. А с работой не получалось. В редакцию не брали, не было места, внештатно она могла работать, но без гарантированного заработка — “пишите, если подойдет, напечатаем”,— казалось, от нее хотели отделаться. Может, дело было в ее отце?
И опять Лора на случайном месте — учетчик в строительной конторе. Контора ведала разборкой разрушенных зданий, надо было оплачивать кубометры кирпича, годного в дело, от Лоры требовались обмеры, подсчеты, а если в сложенный кирпич заталкивали половинки, она отвечала за неправильные расчеты с работавшими. Работа по разборке была сдельная, непостоянная, за нее брались неустроенные люди, лишь бы иметь заработок, хлебную карточку, но сил работать хорошо у них не хватало. Это были хилые старички, обморочные старушки, может, в самом деле старые люди, а может, просто изнуренные войной, прибавившей им десяток лет. Лора не могла браковать сложенные ими штабеля, заставлять перекладывать.
Она и сама едва тянула эту лямку, ей тоже нужен был заработок, продовольственные карточки — себе, Лиле.
Девочка пошла в школу, по возрасту надо было в четвертый, но по знаниям пришлось поступить в третий класс. Училась она плохо, была непонятлива и этим раздражала мать: “Не в кого ей быть глупой”. Выяснилось: Лиля нездорова; частые ангины, лимфаденит, а как следствие — ревмокардит. Что-то Лора пропустила, недоглядела, вовремя не сообразила. А впрочем — война! Надо бы устроить Лилю в санаторий, но время трудное, и девочка попала в больницу, в тесноту и духоту, на целый месяц.
Одиночество, неустроенность, неприютность. Лора утешала себя: ее жизнь была такой, как у миллионов женщин. С Лилиной болезнью Лора пала духом — она даже жалела, почему не осталась в Нежине. Вышла бы замуж, неплохой был человек, любил Лильку. Потом она стряхивала с себя слабость, бодрилась надеждами: буду писать, что-нибудь примет газета, напечатают, вернусь к любимой работе. Но... не писалось. Героическое время, казалось ей, прошло, новую героику Лора еще не нащупала, в разборке руин ее не видела. А писать о трудной жизни и лишениях не умела: искренне была убеждена, что писать об этом не нужно, не имеет смысла.
Жила Лора приглушенно, пригашенно, на себя непохоже.
Первые послевоенные годы были очень скудны, всего не хватало. Отменили карточки, открылась продажа продуктов по коммерческим ценам, но недоставало денег, не было сил стоять в огромных очередях. А тут еще вернулись хозяева комнаты из эвакуации. Лору переселили в подвал — для Лили, при ее ревмокардите, это было гибельно. И Лора начала хлопотать о другой квартире, но везде получала отказ: “Спасибо, хоть такой угол имеете, с жилплощадью долго еще будет трудно”.
В одном из учреждений Лора встретила свою приятельницу со времен школы — Симу. Обе обрадовались — старых знакомых почти не осталось в Киеве. Сима позвала к себе: “Заходи в любой вечер”. Хотелось поговорить обо всех, кого разметала война. Лора после работы навещала Лилю в больнице, частенько заходила к Симе. Там и встретила она Семена Иосифовича, дальнего Симиного родственника, недавно вернувшегося в Киев, тоже к разбитому дому.
Он был фармацевт, фармаколог, всю войну работал в службе обеспечения госпиталей медикаментами и демобилизовался в сорок шестом в звании подполковника. Война разбила его семью: двадцатилетний сын погиб на фронте, жена умерла скоропостижно, когда пришло известие о смерти сына. Он остался вдвоем с дочерью, Лилиной ровесницей, на год старше.
Семену Иосифовичу дали неплохую жилплощадь — две комнаты в общей квартире.
Сима принялась устраивать жизнь двоих одиноких и сосватала их. Лора нравилась Семену Иосифовичу, она же не испытывала никаких чувств, но понимала: он порядочный, спокойный человек, тоже переживший потери и горе Он был ей симпатичен, и все. Главное, как считала Сима, не чувства, а то, что девочки, познакомившись, тотчас подружились. Софочка, старшая, принялась нежно опекать Лилю, та отвечала пылкой привязанностью. Девочки изголодались по настоящей дружбе. Софа уже четыре года жила без матери, а Лиле недоставало внимания и ласки.
