Владимир Полуботко - Железные люди

— А ты разве не знаешь ещё, что случилось?

— Что? — спросила Вера глухим голосом и вдруг почему-то всё в один миг поняла: случилось страшное.

— НАША-ТО С ТОБОЙ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА — УТОНУЛА! — выкрикнула Валентина и вдруг — как разревелась.

Наплакавшись и отдышавшись, кое-как заговорила сквозь слёзы:

— Только приехала в Ейск, а мне свекровь звонит из Петропавловска!.. Говорит: все люди, какие были в четвёртом отсеке, все до единого погибли! А мой-то как раз-таки — в четвёртом отсеке! Что ж, я не знаю, какой у него отсек, что ли?!

— Так ведь и мой Кеша — тоже в четвёртом отсеке, — пробормотала Вера и вдруг тоже зарыдала.

Тут уж и дети заплакали — все пятеро.

Москва слезам не верит. В ней хоть на виду у всех умирай — никто и никогда не придёт на помощь. Все — чужие. Каждый — каждому. Две женщины с детьми стояли и плакали, а мимо них валили толпы и толпы; носильщик проорал: «Поберегись!», кто-то толкнул их мешком с колбасой и тоже заорал: «Ну чего стали? Пройти невозможно!»; какой-то грязный и оборванный цыганёнок точно и хладнокровно оценив ситуацию, даже и не вырвал, а просто взял у старшего сына Веры авоську с чем-то съестным и удирал, счастливый, к стайке своих голодных братьев и сестёр, а две женщины со своими пятью детьми стояли и стояли, плакали и плакали…

Москва слезам не верит.

Поезда на Камчатку не ходят.

Слезами горю не поможешь.

Две женщины поплакали-поплакали да и стали думать о том, как теперь достать билеты на самолёт в Петропавловск-на-Камчатке. Впереди у них был длинный путь.

Вот уже более суток прошло с тех пор, как стало известно о трагедии. И вот в Петропавловске, в базе атомных подводных лодок, стали, наконец, уточнять списки вышедших в море на злополучной субмарине. Списки-то уже были сделаны ещё перед отплытием, как то и положено, но сейчас стало выясняться, что в них допущены многие неточности. Непонятно было даже, сколько людей всего ушло на этой подлодке. Вроде бы — сто двадцать. Но по другим же подсчётам — немного больше. Человек на десять. А по городу же вообще носились бабьи сплетни, что в море на этой подлодке ушло двести пятьдесят человек!

Когда стали зачитывать имена людей, закреплённых за четвёртым отсеком и назвали мичмана Глушкова, заместитель командира дивизии капитан первого ранга Дротиков подскочил вдруг на своём месте (а он сидел на столе) и закричал:

— Но как же так! Ведь я же вчера ВИДЕЛ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ МИЧМАНА ГЛУШКОВА! Он покупал водку в «Монопольке»!

«Монополькой» назывался местный винно-водочный магазинчик.

— Да ты сам, наверно, был пьян, такого не может быть! Ведь здесь написано: «Глушков»! — возразили ему. — Четвёртый отсек. Парень — покойник!

— Да я вам точно говорю: я был не пьян и видел я его вчера!

— Что же он — в привидение превратился и бродит теперь по земле, людей пугает?

— Надо выяснить…

Снарядили машину и помчались на квартиру к мичману Глушкову, который — то ли жив, то ли нет — не поймёшь.

Звонили и стучали очень долго. Но никто не отзывался. Наконец, когда уже решили ломать дверь и послышался первый треск дерева, она вдруг открылась, и на пороге показался мичман Глушков. В одних трусах. Пьяный вдрызг.

— Чего надо?! А ну пошли вон отсюда!

Его затолкали назад в квартиру — орущего и ничего не соображающего, стали приводить в чувство, окунув в холодную ванну и шлёпая по мордасам… Пока он орал и брыкался, все возле него вымокли с ног до головы, но всё-таки его удалось допросить и добиться-таки вразумительных, трезвых ответов.

Оказалось, что позавчера, перед самым выходом в море, стоял вопрос так: пойдёт — ИЛИ мичман Глушков, ИЛИ мичман Жальников.

Или — или. По желанию. Так определило начальство.

Мичманы стали тянуть жребий. Тот, кто вытянет длинную спичку, — не пойдёт, а тот, кто вытянет короткую, — пойдёт.

Жальников вытянул короткую и погиб после этого в четвёртом отсеке.

Глушков вытянул длинную. Он и остался жив. Записан же был всё-таки Глушков.

И теперь вот он напился вдрызг — то ли от радости за себя, то ли с горя, что погиб его очень хороший друг — Иннокентий Жальников. Отец троих детей.

Что же касается списков ушедших в море членов дополнительного экипажа, то они годились разве что на растопку печки: кто ушёл, кто остался — сам чёрт не разберёт. Как будто тот, кто оформлял эти списки, был полным идиотом. Только потом, когда уже всё кончилось, когда всё отшумело-отгремело, эти списки и были составлены правильно.

Глава тридцать третья

Последние решения

…Ибо и сердце моё не велит мнеЖить и в обществе быть человеческом…

Техническая мысль создателей этого подводного корабля тогда ещё не дошла до такого уровня, чтобы придумать дверную ручку на внутренней стороне задней крышки торпедного аппарата. Если последний человек влазит в трубу, то кто закроет за ним заднюю крышку? И кто откроет крышку переднюю, которую простым движением руки не отворишь — это ведь не форточка, и тут нужны специальные технические действия за пределами трубы. Нужны кнопки, рычаги, приводы. Соответствующими же ВНУТРЕННИМИ кнопками тогда ещё не снабдили трубы торпедных аппаратов. Когда-нибудь потом додумаются и до этого. Снабдят. Автоматизируют и этот процесс. Установят осветительные приборы внутри трубы, чтобы не так страшно было находиться в ней, что-нибудь ещё придумают — может быть, приятную музыку в ушах, что ли…

Но тогда ещё таких новинок не было, и семерым оставшимся самым бывалым морякам приходилось покидать подводную лодку, подчиняясь особым инструкциям, разработанным в штабах и военно-морских конструкторских бюро специально для такого случая: они полностью облачились в водолазные костюмы. Открыли настежь обе крышки — переднюю и заднюю, впустив тем самым на верхнюю палубу первого отсека забортную морскую воду.

И вода ударила мощным грохочущим потоком.

Палуба была в зияющих дырах, и вода хлынула вниз.

Она текла до тех пор, пока отсек не оказался заполнен ею вплоть до уровня открытого торпедного аппарата. Нижняя и средняя палубы оказались полностью под водою. Верхняя — частично. Выше воде мешали идти воздушная подушка и законы физики.

Эта операция была страшна выполняющим её не только тем, что создавала ощущение: «вот море хлынуло прямо на нас и сейчас в этой тёмной ловушке задушит нас, задавит», но ещё и другим ощущением и тоже ложным: «а вдруг там, внизу, кто-то остался, кого мы в суматохе забыли; вдруг кто-то остался во втором отсеке, ведь этот человек уже никогда не выйдет оттуда живым!» Но никого больше не было ни на дне затопленного первого отсека, ни в воздухе отсека второго. Пусто там было в этих мирах. Семеро моряков выполнил всё безукоризненно.

Один за другим стали выходить наружу.

И вот настал момент, когда в первом отсеке осталось лишь два человека — молодой лейтенант Капустин — он же командир минно-торпедной части (БЧ-3) и командир атомной подводной лодки «ДЕРЖАВА» — капитан первого ранга Рымницкий Игорь Степанович.

Восемьдесят три человека вышло наружу через трубу, и вот осталось двое.

Сверху — в прямом и в переносном смысле — поступило распоряжение:

ВЫХОДИТЬ СНАЧАЛА — РЫМНИЦКОМУ. И ЛИШЬ ЗАТЕМ — КАПУСТИНУ!

Капитан первого ранга Рымницкий ответил азбукой Морзе:

— Выходить не буду.

— Я вам приказываю: выходите! — закричал гидрофон голосом адмирала Ковшова. Ковшов решил было, что Рымницкий хочет просто соблюсти 166-й пункт Устава, где сказано, что командир корабля, потерпевшего бедствие, покидает свой корабль последним.

Ответ морзянкой:

— Не выйду. Мне не место среди живых людей. Я преступник и должен умереть здесь.

Переносные фонари уже давно не работали, и в том пространстве, что оставалось теперь от первого отсека, стояла кромешная тьма. И Рымницкому не было видно, как исказилось от боли лицо молодого лейтенантика. Рымницкого, все, кто его близко знал, очень уважали — и за ум, и за справедливость, и за честность. Лейтенанту Капустину было искренне жаль этого человека, но что он мог ему сейчас сказать в утешение — он не знал. Он не знал даже, имел ли он вообще моральное право говорить что-либо при таких обстоятельствах.

— А я вам приказываю — как адмирал офицеру: немедленно выходите! Если вы этого не сделаете, то навсегда будете считаться изменником Родины! Выходите, если вам дорога офицерская честь!

И Рымницкий повиновался: оделся, влез в трубу.

Пополз вперёд — к свету.

Двое водолазов помогли вылезти восемьдесят четвёртому человеку…

Синева. Волнистое дно. Чёрная пропасть потухшего вулкана неподалёку от носа подводной лодки.