Владимир Полуботко - Железные люди

Ляхов был в отчаянии. И тогда он сделал страшное: зная, что у Семёнова повреждены левая рука и левая нога, зная, что тот уже несколько раз падал в обмороки только оттого, что случайно задевал чем-нибудь эти части тела, он ударил Семёнова по левой руке.

Эффект был: Семёнов взвыл от боли и протрезвел.

Только через несколько минут он нашёл в себе силы тихо простонать:

— Да ты что?! С ума сошёл?

— Вставай! Витя, вставай!

— Да что случилось? — спрашивал Семёнов всё более трезвеющим голосом.

— Вставай, Витя! Все люди умирают!

— Как умирают?.. Да ты что?.. Почему умирают?

— Угорели, Витя, отравились газами — не знаю, что, но все спят и медленно умирают. Добудиться никого нельзя. Вставай, Витя! Пойдём будить людей!

Превозмогая боль и помутнение разума, Семёнов с помощью Ляхова слез со своей торпеды. Поскольку командование отсеком взял на себя в своё время капитан второго ранга Берёзкин, то с него теперь решили и начать. Стали будить: кричали, тормошили, били по щекам.

— Саша, вставай! Просыпайся! Люди умирают! И ты сейчас умрёшь, если не проснёшься!

Александр Берёзкин ничего не слышал. Спал и громко храпел. Но храпел не смешно, как беспечный гуляка, завалившийся на боковую после весёленькой попойки — то разудалый посвист, то храп-перехрап; нет, храпенье у него было неестественно сильным, прерывистым, задыхающимся. Друзья поняли: это был предсмертный храп.

Маленькая подробность: Ляхову и Семёнову даже и в голову не пришло обратиться за помощью к людям из второго отсека, которые на это время были ничем не заняты. Устав запрещает это. И какие-то неписаные правила — тоже. Каждый в своём отсеке должен действовать самостоятельно. Хотя в этом случае ничего бы страшного не случилось, если бы и обратились.

Сообразили: на нижней палубе, которая была ещё не полностью затоплена, в недоступном для воде месте оставались банки регенерации воздуха и регенеративные плиты.

В темноте пошли вниз за банками — Ляхов на двоих ногах, Семёнов — на одной, хватаясь правою рукой за стены и за всё, что попадалось. Три ноги и три руки на двоих. Потом стали химичить со спящими людьми и воздухом: человека, погружённого в сладкий предсмертный сон, беспощадно хватали за руки, за ноги, волокли как на казнь, клали лицом вниз на регенеративно-дыхательную установку. Пресную воду, взятую из торпед, лили на плиты регенерации, и от этого кое-как выделялся кислород: что-то слабенько шипело, и человек, уткнутый носом в это что-то дышал этим чем-то. И кое-как просыпался из забытья.

Сначала это были капитаны второго ранга Берёзкин и Полтавский затем — лейтенант Капустин… И чем дальше, тем легче было будить — спасателей-то становилось всё больше и больше.

Так перебудили всех до единого, и никто не умер.

Выход экипажа через торпедный аппарат был продолжен!

В скором времени стал выходить и сам Виктор Семёнов. Он был предпоследним в трубе, а четвёртым номером сзади него был Евгений Ляхов.

То, что пережили эти люди, когда открылась передняя крышка, всё равно ведь не опишешь обычными человеческими словами, ну а других я не знаю. Поэтому я пропущу этот момент их биографии. Скажу просто: вода отпылила, отревела, отгрохотала.

Постаревшие люди медленно приходили в себя.

Это была какая-то необыкновенная вода — в тёмной трубе она светилась! Это был планктон. Но в этой же воде возникал и другой эффект, знакомый подводникам и особенно гидроакустикам как редчайший: в ней можно было переговариваться:

— Эй, Витька! Живой ты там хоть?

— Живой! Живой!

— Ну, смотри, не застревай! Ползи давай!

— Ползу, ползу!..

Если бы Семёнову сказал бы кто раньше, что такое возможно, то он бы не поверил.

На выходе из трубы Семёнов отстучал положенное по откинутой наружу передней крышке торпедного аппарата, мол, третий номер выходит! Впереди была ещё одна крышка. Это была крышка в лёгком корпусе, уже откинутая внутрь. В тесном пространстве между прочным корпусом и корпусом лёгким Семёнов немного «взлетел» выше последнего отверстия куда-то в царство какой-то арматуры, ведающей запуском крылатых ракет, и поэтому подводный пейзаж открылся ему через «окошко» не весь; это было только ярко освещённое дно, слепленное из каких-то застывших волн. И только когда Семёнов подгрёб к отверстию и вылез из него, он и увидел ВСЁ.

Чёрно-синяя вода. Огромный светящийся круг, в середине которого были люди и нос затонувшей подлодки. Это с высоты четырёх спасательных судов, стоящих на поверхности, пробивали воду мощнейшие прожекторы…

Дав знак водолазам не трогать его, Семёнов свободным всплытием устремился на поверхность — запасов воздуха у него было слишком мало, чтобы подниматься с соблюдением всех правил декомпрессии.

На поверхности, ярко освещённой прожекторами, его поджидал неприятный сюрприз: к нему плыла шлюпка, люди на которой собирались из самых лучших побуждений хватать его и затаскивать к себе. А хватать-то было нельзя. Но разве могли эти люди знать, что к левой стороне его тела нельзя было даже притрагиваться, а не то что бы хватать! А снять маску с лица и попросить их не делать этого Семёнов не мог. Поэтому-то он и рванул что было сил в одной руке и в одной ноге к ближайшему судну — это была плавбаза.

— Ненормальный какой-то, — сказал один из матросов на шлюпке. — Мы его вытащить хотим, а он удирает от нас.

Лейтенант, старший на шлюпке, сказал:

— Не смейся. Побудешь там, и сам одуреешь.

А Семёнов уже доплыл и уцепился за спасительный трап. С помощью одной руки и одной ноги самостоятельно поднялся на палубу. Люди на шлюпке, видевшие это, успокоились: этого уже спасать не надо!

— Смотрите! Вон ещё один плывёт, — сказал лейтенант.

И в самом деле: это был всплывший на поверхность мичман Ляхов, вылезший из трубы следом за Семёновым.

Глава тридцать вторая

Люди на вулканах

Нам ненадолго жизнь достаётся на свете…

В городе Петропавловске-на-Камчатке все жители уже всё знали.

И на Западе (а если уж быть совсем точным — на Востоке) — тоже.

Так вот: город бурлил. Ходили слухи, что оба атомных реактора взорвались, что ракеты настроены таким образом, чтобы выстрелить и что при этом они полетят не в сторону океана, как это было в прошлый раз, а непременно в сторону города…

Знали уже, что четвёртый отсек был затоплен и что с него-то всё и началось.

Высказывалось мнение, что всё это было подстроено нарочно: утопили лодку, чтобы проверить, как будут себя вести люди, сколько продержатся, пока не подохнут от удушья. Некоторые возражали, что такого не бывает при Советской власти. Как же не бывает! А Колыма — разве не рядом с Камчаткой? А эксперименты с людьми на атомных полигонах — кто проводил? А эксперименты в московском метро? Казалось бы, Никита Сергеевич Хрущёв — такой добродушный и болтливый толстячок, а ведь что с людьми вытворял! А специальные сумасшедшие дома, где нормальных людей лишают разума — это где? Не у нас ли?..

— Эх, нету на таких болтунов Самого! — возмущались одни, подразумевая любимого в те времена народного героя, спасителя-избавителя — товарища Сталина. — А то бы он им показал — алкашам этим и болтунам всяким!..

Но другие слушали эти мрачные рассказы и задумывались кое о чём.

И некоторые жёны уже плакали по своим мужьям, ибо кое-что смыслили в планировке этой затонувшей подводной лодки и в должностных обязанностях своих супругов…

Веру Жальникову известие о случившемся застигло в Москве в дебрях Курского вокзала. Ещё ни о чём не подозревая, она со всеми своими тремя мальчишками пробивалась через какие-то подземные лабиринты на поезд «Москва-Адлер», который уже давным-давно был подан и до отбытия которого оставалось десять минут. Меньшой сынишка хныкал от усталости — шутка ли столько протопать по московским магазинам! — средний, держа его изо всей силы за руку, чтоб в толчее не потерялся, шёл за мамой, а старшой вместе с матерью тащил сумки и чемоданы.

Впереди их ожидали, как им казалось, Чёрное море и курорт Головинка, где у Веры жили её родители — они же дедушка с бабушкой для её сыновей.

А мир наш очень тесен. И поэтому тут-то им навстречу и показалась Валентина Кострова, их соседка по этажу. И тоже с детьми, совсем ещё малышами — мальчиком и девочкой. Идёт, на всех натыкается, и лица на ней нет.

— Ой, Валюша, здравствуй! Вот так встреча!

— Здравствуй, Вера!

— А ты что — в Ейск уже разве съездила? Когда же ты успела?..

— Да какой же теперь Ейск, Верочка?! Не до Ейска теперь!..

— Да что случилось? И что это ты такая из себя… вроде бы как и не такая?.. И растрёпанная?..

— А ты разве не знаешь ещё, что случилось?