Богдан Сушинский - Саблями крещенные
Два оруженосца-саксонца подбежали к Ольке, мигом уложили его на землю и, подхватив за руки, за ноги, сбросили с крутого обрыва в реку.
– Ты тоже не видел, как барон напал на посланника? – спокойно, вежливо поинтересовалась Лили у молодого еще, безусого парня, подталкивавшего до этого Ольке.
– Что вы, госпожа баронесса, я все видел. Он напал. Барон. Хотя ему кричали, что среди всадников – французский посланник. Я это слышал.
– А вы? – обратилась к остальным.
– Готовы подтвердить то же самое.
– Хоть на земном, хоть на небесном суде, – отмели всякое сомнение раненые, через плечи посматривая на крутой откос, с которого только что сбросили старшего конюшего.
– Главное – вовремя прозреть. И так же вовремя засвидетельствовать то, что не засвидетельствовать невозможно, – назидательно согласилась баронесса. – Тебя как зовут? – вновь обратилась к товарищу конюшего.
– Дитрих.
– Ты, похоже, несколько умнее и грамотнее, чем остальные конюхи безвременно ушедшего от нас барона.
– Я немного учился в Дрездене, но вынужден был вернуться сюда и наняться к господину Вайнцгардту, поскольку…
– Меня это не интересует. Сейчас ты вернешься на хутор, возьмешь повозки и оставшихся слуг, чтобы увезти отсюда и похоронить убитых. После этого станешь управляющим хутора, который с сегодняшнего дня принадлежит мне. Или, может, сомневаешься в этом?
– Что велено Господом, то не может подлежать сомнению смертных.
– Оказывается, даже конюхов в Дрездене кое-чему способны научить, не правда ли, граф д’Артаньян? – сухо улыбнулась она мушкетеру.
Прежде чем ответить, лейтенант, на всякий случай, инстинктивно, с опаской, взглянул на выступающий краешек обрыва. Ему до сих пор чудился отчаянный вопль летящего вниз старшего конюшего.
– Я-то считал, что основным премудростям нашей жизни обучают лишь в будуарах маркизы Дельпомас, – все же остался он верен себе.
– Так нечестно, граф, – почти обиженно взглянула на него Лили. Но своих верных саксонцев на помощь не позвала.
– Нам пора двигаться, – приблизился к ним капитан Стомвель, который до сих пор вместе с сержантом осматривал двоих своих раненых, решая, как быть с ними дальше.
– А раненые? – спросила баронесса.
– Одного из них, с вашего позволения, придется оставить в замке. Хотя бы на неделю. На обратном пути мы вернемся за ним и заберем с собой.
– Оставляйте. На хуторе есть знакомый знахарь, он займется им. Имеются еще какие-то просьбы, доблестный капитан?
– Нет, и быть не может.
– Тогда выслушайте мою просьбу: обоз останется у стен замка до утра. Все ваши люди будут накормлены.
– Но мы теряем время.
Лили подозвала Кобурга и что-то негромко приказала ему. Тот вскочил на коня и помчался вниз по склону, к мосту.
– Обоз уйдет из-под Вайнцгардта завтра на рассвете, – твердо заявила баронесса. – Через лес, что по ту сторону реки, его проведут мои воины. Этот путь небезопасен.
– Что это значит, граф д’Артаньян? – удивленно спросил капитан. – И мы, и посланник короля очень торопимся.
– Но нас просят, капитан. И, не будь вы капитаном Стомвелем, если откажете прекрасной даме в столь незначительной услуге.
– Даже если при этом мы должны отказывать в услуге Его Величеству?
– Он к этому еще привыкнет.
– К тому же мы не знаем, что скажет на это лейтенант Гарден. А ведь он явно торопится.
– Господин Гарден не менее воспитанный аристократ, чем вы.
Они оба взглянули на баронессу.
– Прошу в замок, господа, – решительно указала она острием своего короткого легкого меча в направлении ворот. – И не заставляйте трижды обращаться к вам с просьбой.
– Ну, тогда… не будь я капитаном Стомвелем, – удивленно и в то же время крайне возмущенно повертел головой командир конвоя.
– Видите ли, – объяснила баронесса уже по пути к подъемному мосту. – Только что Отто Кобург поскакал в ближайший городок, что в трех милях отсюда. Вернуться он должен с местным судьей и полицейским, которые смогут засвидетельствовать злодейское нападение на замок и обоз людей моего, до предела обнаглевшего кузена. Само собой разумеется, что ваше присутствие лишь еще больше укрепит чиновников в доверии ко всему, что они услышат от меня.
– Если не желают, чтобы их постигла участь Ольке, – заметил д’Артаньян.
– Германцы всегда отличались суровостью нравов, – ответила Лили. – Вам придется привыкнуть к этому. Особенно вам, граф д’Артаньян.
– Что вы, баронесса?! Вы настолько нежны, что вполне могли бы сойти за чистокровную гасконку.
Лили загадочно улыбнулась мушкетеру. Было в ее улыбке что-то и от улыбки той очаровательной Лили фон Вайнцгардт, которая так понравилась ему в пансионе маркизы Дельпомас. Но все же теперь перед ним восседала на коне совсем иная баронесса – повзрослевшая, свыкшаяся с суровостью своих слов и взглядов.
– О да, чистокровную гасконку, – вдруг мечтательно произнесла Лили. Но это уже была откровенно великосветская игра. Умение так играть тоже, очевидно, появилось у Лили уже после того, как она вернулась в Германию.
57
Обедали они вдвоем, в маленькой угловой комнатке, представлявшей собой треугольник, две стены которого, с небольшими окнами-бойницами, выходили на разлившуюся после недавних дождей реку. Комнатка эта вряд ли была рассчитана на то, чтобы служить столовой, в ней едва помещались высокий квадратный стол и два грубо сработанных в деревенском стиле кресла. А прислуживавшая им пышногрудая молодая служанка едва протискивалась между стеной и спиной мушкетера. Каждый раз, когда она делала это, пытаясь пробиться к сидевшей у окна баронессе, д’Артаньян осознавал, что ему хочется самым вульгарным образом прижать девушку к стене и хотя бы спиной ощутить теплую пышность ее груди.
Заметив это, Лили резко бросила служанке:
– Достаточно. Не появляйся здесь, пока тебя не позовут.
– Но есть еще жареная телятина, – удивилась служанка, остановившись как раз за д’Артаньяном, так что одна из грудей касалась его затылка.
– Тебе уже все сказано, – почти зло отрубила баронесса.
– Без жареной говядины нам все равно не обойтись, – успокоил служанку лейтенант, запрокинув при этом голову.
– Вы несносны, граф, – вполголоса пристыдила его Лили.
Когда служанка ушла, баронесса и граф несколько минут ели молча. Вдруг Лили оторвала взгляд от своей тарелки и надолго задержала его на лице мушкетера, словно призывая: да хватит есть, не для того мы уединились здесь!
– Что-то изменилось в вашем отношении ко мне, граф? – тихо спросила она, обиженно потупив глаза.
– Вы опять нафантазировали. Ну что могло измениться, Лили? – Шарль все еще продолжал обращаться с ней так, как завоевал себе право обращаться в пансионе маркизы Дельпомас. Как мог позволить себе обращаться старший к девушке-подростку. Лили наверняка улавливала этот нюанс, однако до сих пор замечаний не делала. Баронессе трудно было скрывать, что такое шутливо-покровительственное отношение импонирует ей.
– Я тоже пытаюсь понять, что именно.
Лили всего лишь на мгновение подняла на Шарля глаза и вновь опустила их. Кто мог бы поверить, что еще несколько минут назад это кроткое создание приказало выстроить своих плененных земляков на краю обрыва и одного из них, за самую мизерную оплошность, сбросить с десятиметровой высоты на камни водопада. Вот и ему, графу д’Артаньяну, привыкшему к боям и смертям, не раз пировавшему на скудных солдатских пирах прямо посреди оставленного врагами поля боя, между растерзанными телами, тоже не верилось.
– Будьте благоразумны, Лили. Тысячу извинений, но, клянусь пером на шляпе гасконца, я ничего не смогу добавить к тому, что уже было сказано нами друг другу, или чего уже никогда сказано не будет.
– Но все они были произнесены прошлой ночью, в порыве… Днем многое воспринимается по-иному, разве я не права?
– Например, цвет ваших глаз. Днем я всегда воспринимаю их по-иному, это святая правда. И то лишь потому, что кажутся намного грустнее, чем есть на самом деле.
– Всерьез с вами говорить почти невозможно, – укоризненно объявила Лили. Но во взгляде, во взгляде – та же невинная, полудетская кротость.
Вино было отменным. Граф наполнил свой бокал, долил баронессе и произнес умопомрачительный тост, которому позавидовали бы не только в среде мушкетеров, но и в гвардейских казармах. Где, как свидетельствовали завсегдатаи строго запрещенных командованием казарменных вечеринок, искусство произносить это словоблудие достигло цицероновского изящества.
Однако Лили тост совершенно не тронул, или, точнее, тронул, но не настолько, чтобы ответить на все мучившие ее вопросы и отмести все мучившие сомнения.
– Очевидно, я не должна была вести себя в вашем присутствии столь жестоко, как повела с тем старшим конюшим, Ольке.
– Единственное, что я понял, стоя на утесе возле крепостной стены, что своей твердостью вы, баронесса, подарили мне еще одну ночь… Я имею в виду ночь в замке Вайнцгардт, – тотчас же уточнил он, побаиваясь, как бы это признание не вызвало совершенно неуместную сейчас реакцию. – А все, что мы можем сказать друг другу, мы способны высказать только ночью. И ничего уж тут не поделаешь.
