Богдан Сушинский - Саблями крещенные
– Мужество рождается из обреченности, а, святой отец? – не выдержал он обета молчания.
Сабля все еще подпирала подбородок Родана с такой неистовостью, что, даже привстав на носках, казак не смог освободиться от нее настолько, чтобы произнести хотя бы слово в ответ.
– Ты уж если спрашиваешь, командор, то дай возможность человеку ответить, – едва слышно проговорил Шкипер. Пытки и несколько холодных ночей, которые ему пришлось провести на полу пакгауза, окончательно истощили моряка и настолько взбунтовали его хворь, что дни, отведенные ему Богом на молитвы и покаяние, оказались сокращенными, по меньшей мере, на три четверти. Шкипер осознавал это и решил идти дорогой мужества до конца. Независимо от того, как его будут воспринимать враги.
– Ты уже не имеешь права говорить. Я лишил тебя этого права. Сейчас я говорю со святым отцом. Ты же готовься говорить с творцом нашим.
– С которым, как я понял, уже несколько часов подряд говорят многие твои прибрежные корсары, – не без удовольствия позволил себе воспользоваться «последним словом» Шкипер.
– Для начала – плетьми, – устало приговорил его командор. – Не забывая, что он еще должен дожить до костра.
55
Отощавшего, обессиленного Шкипера схватили за шиворот и буквально выволокли из «береговой каюты» командора.
Воспользовавшись возникшей суетой, дон Морано отнял саблю и помассажировал онемевшее запястье.
– Мы с тобой много толковали, порождение сатаны и Иуды. Поэтому сегодня ты ответишь только на один-единственный вопрос.
Родан безразлично кивнул.
– Мне нечего скрывать. Эскадра моя погибла. Я потерял почти всех своих людей, звание командора и доверие адмирала Северного флота; наконец, заслужил гнев самого короля.
После каждого слова дон Морано врубался саблей в обвод бочонка, на котором покоились его ноги, еле сдерживая себя при этом, чтобы не врубиться в голову или плечо пленника.
– Вы действительно заслужили его, – достаточно вежливо, сохраняя достоинство, подтвердил отец Григорий. – Как и гнев многих фламандцев, гнев французов. Да мало ли чьего гнева заслуживает человек, всю жизнь пиратствовавший у чужих берегов.
Сабля вошла в обвод бочонка слишком глубоко. Настолько глубоко, что какое-то время дон Морано просто не в состоянии был ее выдернуть. Возможно, только это и спасло Родана. Вернее, оттянуло время его гибели.
– Так вот, я, рваный башмак повешенного на рее, потерял в этом походе все, чего сумел достичь за свою сумбурную бессмысленную жизнь. – Командора не интересовало мнение о нем пленного. В эти минуты он беседовал сам с собой. Лишь убедив себя в этом, командор сумел усмирить свой гнев. – Потерял также случайно и глупо, как и достиг. Глупо потому, что никто не требовал от меня штурма форта Сен-Бернардин, никто не приказывал высаживаться на побережье у его стен. Гнали меня к ним алчность и желание славы.
– Хотя вы и принадлежите к католической вере, я принимаю вашу исповедь так же близко, как если бы передо мной исповедался православный. Все же мы оба христиане.
Родан не мог себе позволить иронизировать в эти минуты над командором. В конце концов, он – священник, пусть даже перешедший в казачество и находящийся в плену у католиков. Христианские заповеди требовали от него сочувствия и готовности к прощению.
– Исповедаться?! – разъяренно уставился на него командор. – Эй, кто там?! – позвал он стоящего у двери дежурного матроса. – Этому шесть плетей. В виде «исповеди».
Процедура оказалась хотя и болезненной, однако же недолгой, да и били его несильно, берегли, скорее всего, не столько для беседы с доном Морано, сколько опять же для костра. Когда, исстеганного плетями, его ввели в «береговую каюту» командора, тот продолжал сидеть на столе, в той же позе совершенно разуверившегося в себе человека, которому отныне одинаково закрыта дорога как в прошлое, так и в будущее. Во всяком случае, та дорога, которой он считал себя достойным. На пленника командор даже не взглянул, сидел, завороженно глядя на свою руку, сжимавшую эфес сабли.
– Когда ты говорил о численности гарнизона форта, ты не знал, что именно затевают казаки и французы, разве не так, приятель? – речь командора напоминала предгрозовое грохотание далекого грома. Трудно было предугадать, когда он взорвется, испепеляя землю и небеса молниями гнева. – Ты слышал россказни французов, которые умышленно распускали слухи о своем уходе под Дюнкерк. Видел орудия, которые куда-то тащили. А потом попросту напился…
– Если вы так считаете, пусть так и будет. Но мне кажется, что вы пытаетесь оправдать меня.
– Я хочу знать, что произошло на самом деле, – рванул саблю командор. – То, что ты слышал от французов и своих офицеров, ты считал военной тайной, а потому молчал. Но затем, под пытками, заговорил, рассказывая всю ту неправду, которую знал.
– Я понял, командор: боитесь признать, что вас так ловко, убийственно провели.
– Ты не знал о замысле французов точно так же, как не знал этого я, – покачал головой дон Морано.
В это время дверь открылась, и в каюту втащили Шкипера. Он уже не мог стоять на ногах, его поддерживали под руки и за волосы.
– На кой черт он здесь нужен? – брезгливо взмахнул саблей командор.
Но, прежде чем Шкипера утащили за дверь, тот успел крикнуть:
– Тебе этого не понять, пират! Ты не знаешь, что такое Родина! Для тебя это понятие так же чуждо, как и святость Христа.
Последние слова он произнес, в кровь разрывая свою растерзанную опухолью гортань.
Дверь за Шкипером закрылась, и командор вновь обратил свой свинцовый взгляд на Родана.
– Я знаю даже то, что задумали всю эту хитрую операцию не французы, а казачьи полковники Сирко и Гяур.
– Они. Чего уж тут скрывать? Тем более что я сам добровольно вызвался идти сюда. Нужен был человек, который бы выдал вам «тайну», но сделал это под страшными пытками.
– Лжешь! Ты придумал эту байку только сейчас, узнав о моем поражении под Сен-Бернардином. Ты, рваный башмак повешенного на рее, лжешь!
– Вы так нервничаете, командор, словно это не меня, а вас поведут на костер.
Дон Морано подхватился и застыл на бочонке, который служил ему сейчас неплохим пьедесталом. Саблю он держал на весу, и даже Бог не взялся бы предсказать, в какую минуту она снесет голову измученного, но не сломленного пленника.
– Эй, матросы, – позвал командор своих охранников, – плетей ему. Затем освежите в бочонке с соляным рассолом. Да не забудьте подвесить за ноги, чтобы просох, и пометить каленым железом. Что вы рты разинули?! – вдруг сорвался он. – Придумайте сами что-нибудь эдакое, если уж вам скучно делать то, что обычно делаете с каждым из пленников!
– Мы постараемся, сеньор, – с охотностью послушных, но неопытных школьников заверили его дюжие матросы, пришедшие с командором на королевский флот прямо с палубы пиратского корабля. – Хотя проще было бы не возиться.
– Вот так всегда, – пожаловался на них командор, обращаясь к Родану. – До того обленились, что лишний раз плетью не взмахнут. Нет чтобы показать «гостю» все, на что они способны.
– Но и это я тоже великодушно прощаю им, командор, – хорошо поставленным голосом священника ответил Родан. – Как, впрочем, и вам.
56
Пленных оказалось четверо. Один из них был ранен в плечо стрелой, которая могла быть выпущена единственным среди защитников замка лучником – горбуном Лотом. Другой оказался с рассеченной рукой. Еще двое побросали свои мечи, как только увидели, что их повелитель барон фон Вайнцгардт убит. Теперь они все четверо стояли у края обрыва, над рекой, и ждали суда.
– Тебя как зовут? – приблизилась Лили к рослому рыжебородому детине, облаченному в изогнутый медный панцирь.
– Рейнгард, досточтимая графиня. Рейнгард Ольке. Я не был воином, я всего лишь старший конюший барона фон Вайнцгардта.
– Ты видел, как барон напал на гостившего у меня французского посланника?
Ольке замялся.
– Значит, ты не видел этого? – мягко улыбнулась баронесса.
– По правде говоря, я этого не видел, – передернул плечами старший конюший.
Его товарищ, стоявший справа от Ольке, подтолкнул конюшего локтем, но тот непонимающе уставился на него, потом вновь медленно перевел взгляд на баронессу.
– Я всего лишь был конюшим, – с тупым упрямством повторил он. – А как барон нападал на посланника – этого я не видел. Барон приказал мне вооружиться и ехать к вашему замку, который принадлежит не вам, а ему. Так он сказал, – несколько запоздало добавил Ольке, удостоившись очередного удара локтем в бок.
Баронесса взглянула на Кобурга и резким движением подбородка приказала: «Взять его!»
Два оруженосца-саксонца подбежали к Ольке, мигом уложили его на землю и, подхватив за руки, за ноги, сбросили с крутого обрыва в реку.
– Ты тоже не видел, как барон напал на посланника? – спокойно, вежливо поинтересовалась Лили у молодого еще, безусого парня, подталкивавшего до этого Ольке.
