Аркадий Бабченко - Война
Наигравшись, выглядываем в бойницы. Снаружи все гораздо хуже, чем внутри, фишка выбрана очень неграмотно. Мы заперты в тридцатиметровом пространстве двора и не видим, что творится за ним; слева – забор, справа – сады, прямо перед нами – соседский дом. Подходи в полный рост и расстреливай нас как угодно, обзора нет никакого. Лишь левее в открытую створку ворот виден кусок улицы и окно дома, стоящего наискосок на противоположной стороне.
По уму фишку надо было выставлять как раз в том доме. Если один пулемет оставить здесь, а один перенести туда, ни одна сволочь не проскочит. Говорю об этом Юрке. Он глядит на дом, прикидывает расстояние, отделяющее его от нас, переводит взгляд на пулеметы и неожиданно отвечает, что фишка выбрана просто отлично. Я с недоумением смотрю на него. В лице Юрки отчетливо читается боязнь, видно, что он не испытывает ни малейшего желания пробираться ночью в тот дом, полтора часа сидеть одному, отрезанному от всего взвода, а потом ползти назад. К тому же, если начнется заварушка, вернуться будет уже невозможно: тридцать метров под огнем – это очень много, придется ему отстреливаться в одиночку, вызывая весь огонь на себя.
Юрка понимает, что я почувствовал его боязнь, и начинает бормотать: там-де придется сидеть на голом полу в холоде, а здесь такие мягкие удобные кресла, обзор более-менее сносный, да и ребята рядом. Зачем туда соваться? Что ж, значит, остаемся на этой неумной, зато комфортабельной фишке, один я тоже туда не полезу.
По улице со стороны «чехов» проносится строчка трассеров. Я беру ночник и выхожу на улицу. В монокуляре все непривычно зеленое, но видно достаточно отчетливо. Вот дом на той стороне улицы, ветки яблонь шевелятся от ветра, и кажется, что в окне кто-то есть. Но это просто обман зрения. Вот бэтээр нашего третьего взвода. Горячий мотор нагрел корпус, и его видно великолепно, вплоть до клепок на броне. Водила крутится вокруг машины, что-то ремонтирует. До него метров сто пятьдесят, но при такой видимости я легко смог бы попасть ему в ухо. От этой мысли мне становится неуютно, я отрываюсь от ночника, приседаю за стену. В глазах – зеленое мерцание, первое время, пока зрачки не привыкают к темноте, ничего не могу различить. Потом сквозь зелень проступают предметы, вижу ступеньки, порог, дверь. Возвращаюсь в дом, сажусь в свое кресло. Оставшееся время сидим с Юркой молча, слушаем темноту, «палим фишку».
Без десяти четыре нашему ночному бдению подходит конец. Бужу Дениса с Пашкой. Они появляются заспанные, молча, не открывая глаз, тяжело плюхаются в кресла. По-моему, парни заснут, как только мы закроем за собой дверь. Глядя на их коротко стриженные затылки, вспоминаю, как дней пять назад вот так же уснули на фишке двое солдат из соседней роты. Был день, опасаться надо было только снайперов – кто же средь бела дня полезет на позиции противника! – и они, укрытые землей от оптических прицелов, расслабились, заснули, прислонившись к стенке окопа. Отяжелевшие головы склонились на грудь, затылки подставлены солнцу… Двое «чехов» вылезли из своих развалин, не прячась, подошли к нашим солдатам, выстрелили обоим в затылок и так же спокойно ушли, забрав автоматы и цинки с патронами.
Смотрю на Дениса с Пашкой: надо бы их растолкать, потрепаться с ними минут десять, пускай проснутся. Но нет, время сна слишком драгоценно, чтобы тратить его на болтовню. Да черт с ними, в конце-то концов! Все равно в случае чего их первыми зарежут, может, хоть крикнуть успеют…
Промозглое туманное утро встречает нас тишиной. Выходим из дома, мочимся, слушаем, что творится в природе. В природе ничего не творится, на улице мирно, будто и не штурм вовсе. Сад, яблони, туман, тишина… У меня на даче, если в конце августа проснуться пораньше, когда деревья еще не отошли от ночного холода и лужи покрыты хрустящим ледком, можно застать такую вот стылую тишину, и пахнет так же – прелыми листьями, утром и осенью.
Пользуясь случайной передышкой, решаем помыться. Моемся по очереди – двое кипятят воду, двое фыркают на улице над тазиками, поставленными на табуретки, двое стоят рядом с автоматами. Торопимся: сегодня наверняка опять пойдем вперед, а время восьмой час уже.
Так и есть, позавтракать не успеваем, приходит приказ приготовиться к выдвижению. Ротный требует вызвать командиров взводов к нам на КП. Вызываю Лихача и «Пионера». С третьим взводом связи нет. Ротный посылает меня туда, узнать, в чем дело.
КП третьего взвода находится справа от нас, в особняке через две улицы. Сую в разгрузку пяток гранат, шесть магазинов, пачек десять патронов и запасной аккумулятор на случай, если у парней села рация. Попрыгав, подтягиваю ремень, поправляю разгрузку, подергиваю плечами. Ничего, удобно.
До первой улицы иду садами, автомат держу наготове, мало ли какая бородатая дрянь с вечера засела в подвалах и караулит одинокого бойца вроде меня. Перелезаю поленницу дров за сараем и спрыгиваю в соседний двор. Там чисто, ухоженно, каменный пол посыпан песком. Под навесом стоит «девятка» цвета мокрого асфальта, с виду новая, только стекла выбиты. Подхожу к машине. Внутри полный раздрай, ни завести, ни поживиться чем-нибудь. Но дом хороший, не разграбленный вроде, надо будет на обратном пути провести зачистку на предмет одеял, носков, перчаток и всякой прочей теплой мелочи, скрашивающей суровый солдатский быт.
Выглядываю из ворот. Я настороже: помощи в случае чего мне ждать неоткуда. Одним глазом смотрю на улицу, а другим ухом слушаю, что происходит в глубине двора. И там и там тихо. Надо перебежать улицу, но не могу заставить себя выйти из двора. После сегодняшнего утреннего мира сделать это оказывается намного страшнее, чем вчера, когда мы весь день провели под осколками. За это утро без войны я успел отвыкнуть от постоянной готовности к гибели, расслабился, и снова нырять с головой в холодную смерть мне ужас как не хочется.
Наконец я решаюсь. Набираю полные легкие воздуха, резко выдыхаю и скачками выбегаю в распахнутые ворота. Улица, оказывается, очень большая, просто огромная, в тысячи километров, как континент, и на ее хорошо просматривающейся гладкой поверхности, где нет ни одной спасительной кочки, я медленно, как слизняк, ползу под прицелом снайперов. В оптику с большого расстояния, наверное, это так и выглядит – маленький беззащитный слизняк, пытающийся уйти от смерти посередине огромной улицы.
Влетаю в ворота на той стороне. За спиной тихо, никто не стреляет. Прозевали… Поправляю разгрузку, перехватываю автомат и иду дальше. От испуга у меня поднимается настроение, я начинаю насвистывать Шаинского: «Идет солдат по городу, по незнакомой улице…»
Вторую улицу перебегаю гораздо увереннее – со смертью мы сегодня уже поздоровались, день вошел в обычную колею.
Большой кирпичный особняк третьего взвода вижу издалека. Весь взвод во дворе. Замечаю знакомые лица – вон Женька, Барабан, еще кто-то из парней. Радуюсь, что с ними все в порядке, мы давненько не виделись. Подхожу ближе, улыбаюсь, предвкушая встречу, но чувствую: что-то не так – лица у ребят хмурые, озлобленные, все взвинчены. Что-то у них произошло паскудное. Улыбка пропадает. Подхожу к Женьке, спрашиваю, в чем дело. Женька сидит на перевернутом ведре посреди двора, ест из банки вишневое варенье. Не говоря ни слова, протягивает ложку и мне. Сажусь рядом, молча треплем варенье. Когда банка пустеет, Женька облизывает ложку, закуривает и говорит: «Яковлева нашли».
Яковлев пропал два дня назад. Ушел на мародерку и не вернулся. Его никто не искал, посчитали, что он чухнул домой, как и другие самоходы до него, и замяли это дело. Обнаружили Яковлева омоновцы, зачищавшие сегодня ночью первую линию.
Они нашли его в подвале. Яковлев лежал на тюфяке, разутый и без бушлата. «Чехи» вдоволь поиздевались над ним. Сначала они вспороли ему живот от бока до бока, потом, как из консервной банки, достали из живого еще Яковлева кишечник, намотали ему на шею и задушили его же собственными кишками. Его кровью коряво вывели на стене «Аллаху акбар».
Я сплевываю, матерю «чехов», войну и Грозный, беру у Женьки сигарету. Молча курим, потом я спрашиваю, чего они не отвечают на вызовы. Оказывается, сел аккумулятор. Поменяв аккумулятор, вызываю ротного для проверки связи. Слышно нормально, а мне нужно срочно возвращаться – через десять минут выдвигаемся. Передаю приказ взводному и, прежде чем уйти, ищу глазами Женьку и Барабана. Барабан машет мне рукой, улыбается. Я машу в ответ. Поправляю разгрузку, пригибаюсь и с ходу бегу на ту сторону. Со стороны «чехов» раздается одинокая очередь, потом еще одна. Им отвечают наши, завязывается перестрелка. Чуть позже в дело вступает минометка.
День начался.
МИР
Пятый день мы стоим в станице Калиновской.
Наступил мир, и наше расположение впервые похоже на армейский лагерь, а не на бомжатник. Палатки выстроены в две аккуратные шеренги вдоль взлетной полосы. На взлетке, тоже по линеечке, стоит техника, за палатками – линия умывальников, потом линия мусорных ям и линия сортиров. Все чин по чину.
