Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

…Он вытерся, натянул брюки, надел домашний китель. Какую ложь распускал патриарх Тихон о Советской власти! Говорил, мы разрушаем веру. Смешно. Уж кому-кому, а товарищу Сталину известно, как было на самом деле. Насколько издевательский режим был в духовных — в духовных! — учреждениях при царизме, какие там применялись иезуитские методы воспитания. Слежка, тайные обыски, подавление воли… При таком отношении к делу церковь сама себя разрушала. Как только Временное правительство отменило в армии обязательную исповедь и причастие, сразу и выяснилось, что количество верующих солдат ниже пяти процентов. Остальные просто перестали ходить к исповеди. А солдаты — сплошь крестьяне, то есть веру в Господа потеряло российское крестьянство. Крестьянство! Потеряло веру! Кто его до этого довёл? Большевики, что ли?

Вспомнил притчу: человек сломал хлеб, и оказалось, тот внутри — гнилой. Виноват ли человек, сломавший хлеб, в том, что хлеб — гнилой?.. Пробормотал про себя: «Не хотели они ходить путями Его и не слушали закона Его. И Он излил на них ярость гнева Своего… Но они не заметили; горела земля у них, но они не поняли».

Через двадцать лет после свержения царизма больше половины населения указали в переписных листах, что они — верующие. Статистика! Научные методы. Почему так произошло? Легко догадаться! Проблема была не в православии, а в людях, устроивших себе из церкви кормушку. Не стало тех людей, не стало и той проблемы; вера окрепла… Надо бы учитывать это во внутренней политике, так новая беда: выросло целое поколение управленцев, убеждённых, что вера в Господа — это что-то тёмное, отсталое. А сами, если разобраться, подменили веру в Господа верой в Сталина.

Шёл он от дома к дому,В двери чужие стучал.В голос пандури влюблённый,Тихо псалмы напевал.

В молитве его и песне,Как солнечный луч чиста,Звучала мелодия чести,Божественная мечта.

Сердца, обращённые в камень,Будил вдохновенный напев,Надежды и веры пламеньВздымался выше дерев.

Но люди, забывшие правду,Хранящие в душах тьму,Вместо вина отравуНалили в бокал ему.

Сказали:Иди обратно.Отраву испей до дна.Молитва твоя чужда нам.И правда твоя не нужна.

…К ужину ждали нескольких генералов, из тех, кто в этот день был в Москве.

Правый от входа конец стола занимали закуски, там же стояло несколько бутылок с вином и коньяком, водка в графинах. Далее были выставлены приборы, хлеб, соль и пряности, травы, овощи, орехи. Первые блюда в больших судках располагались на другом столе. Обслуживать себя, в том числе наливать суп, каждый должен был сам.

Генералы уже пришли. Практически со всеми Сталин был знаком, помнил их имена-отчества. В отличие от деловых бесед, в которых он неизменно называл себя во множественном числе: «мы полагаем», «по нашему мнению» и т. д., а обращались друг к другу по фамилиям с прибавлением слова «товарищ», — в застольных беседах следовало держаться проще.

Военные парни всё же чувствовали себя скованно: кроме Голованова, Василевского и ещё двоих-троих, они крайне мало общались со Сталиным, а на таких «дачных» посиделках не бывали вовсе, и потому робели.

Приехали Молотов и Микоян.

Прибыл и ещё один гость: друг детства Сталина, священник Георгий. Накануне он прибыл из Грузии в Москву, просил о встрече. Сталин ответил, что не может принять его в Кремле в одежде священника: люди неправильно поймут. Или переоденься, или приезжай на дачу. И вот Георгий пошил себе модный гражданский костюм и приехал на дачу. Когда он вошёл в зал, Сталин засмеялся:

— Ай, Гога! Переоделся! Бога не побоялся, а меня испугался! Ай, Гога!

— Здравствуй, Сосо, — с застенчивой улыбкой проговорил гость. — Как дела?

Сталин левой рукой приобнял его за талию, повёл к столу с супами:

— Ты спрашиваешь, как наши дела, друг мой? Какие у нас дела! Вот у вас, — и он потыкал пальцем вверх, — дела. А у нас — харчо! — и правой рукою приподнял крышку судка. — Харчо, специально для тебя, Гога. А здесь уха… Щи…

Он налил гостю и себе первого, затем так же без всякого особого приглашения то же сделал каждый из присутствующих. Субординация тут не соблюдалась.

Также по своему выбору каждый налил себе спиртного. Священник пожелал «Цоликаури», и Сталин ему налил. Сам он предпочёл «Телиани». Наполнив маленькую рюмку, обратился к присутствующим:

— Товарищи! Вот — отец Георгий, православный священник и мой старый друг. Выпьем за его здоровье.

Сталин выпил, отец Георгий перекрестился, пошептал и тоже выпил, а затем и все остальные. Закусили, оживились.

— Гога, какой у тебя костюм! Какой костюм! — восхищался Сталин. — У нашего Молотова костюм хуже.

Молотов равнодушно оглядел костюм Георгия и уткнулся в тарелку с ухой.

— Грузин-портной пошил, — объяснил священник. — Хочешь, адрес дам? Ателье на Полянке. Спросить Вахтанга.

Сталин отрицательно покачал головой:

— Наверное, дорогой костюм.

— Нет, совсем бесплатный.

— Как это?

— Э, слушай. Я пришёл. Вахтанг благословения попросил, руку поцеловал. Я говорю: костюм нужен, завтра. Нет, говорит, отец, завтра никак. Уважаю, говорит, тебя и Господа, но никак. Я говорю: завтра меня ждёт Сталин. Он отвечает: что ж ты сразу не сказал? Приходи вечером на примерку, а завтра будет костюм. Сегодня забираю, спрашиваю, сколько платить. Он отказывается, говорит: за костюм, который пойдёт к товарищу Сталину, я сам заплачу.

Сталин смеялся:

— Костюм пойдёт к Сталину! Вы слышали? А? Костюм пойдёт! Ай да костюм!

Выпили уже по второй и по третьей, народ размяк. Сталин короткими репликами направил разговор на тему религии.

— Все люди верят! — шутил генерал от артиллерии. — Одни верят, что Бог есть, другие, что его нет.

— А по мне, сказки всё это, — мужественно заявил другой. — Наука выше веры.

— Ответь ему, Гога, ответь, — подначивал Сталин.

Священник вытер губы салфеткой:

— Отвечу. И даже пример приведу. Учёные уверяют, будто в древние времена в Александрийской библиотеке насобирали семьсот тысяч книг. Но они, дескать, сгорели. А сообщалось об этом только в двух книгах, которые тоже исчезли. Остаётся учёным только верить, что была такая библиотека и что она сгорела. И они же сомневаются в Господе нашем, указывая, что о нём написано только в нескольких книгах. А в чём разница?

Сталин засмеялся:

— Ты жалеешь о том пожаре?

— Не могу сказать, Сосо. Товарищ Сталин. Подозреваю, если библиотека была, в ней хранили языческие книги… Я жалею только людей.

— Да? Немцев тоже?

Отец Георгий выпрямился на стуле:

— В Священном писании читаем: «Не радуйся смерти человека, хотя бы он был твой лютый враг: помни, что все мы умрём». К чему эта притча? Не уподобляйтесь врагу, ведите ратное дело, не впадая в злобу. Поразив врага, не кричите: «Слава Богу!», но говорите: «Господи, помилуй мя».

Сталин был доволен, гордился своим другом.

— Как хорошо вы говорите по-русски, отче, — сказал Василевский.

— В семинарии, где мы учились, грузинский язык был под запретом, — объяснил отец Георгий. — Разрешалось общаться только по-русски, даже вне занятий.

— Да, — подтвердил Сталин. — Нарушителей ловили и наказывали. Не уважали царские сатрапы культурные традиции и права народов… А скажите, товарищи генералы, есть ли верующие в ваших воинских частях?

Генералы отмалчивались, некоторые неопределённо вращали глазами и морщили лбы. Один встал и доложил, что верующие в его частях имеются, и даже известны факты новообращения к вере солдат и офицеров.

— Крестятся в купели, — сокрушённо сказал он. — Как только рядом с расположением части оказывается действующая церковь, так и бегут туда. Не уследить, товарищ Сталин.

— А ваше ли дело следить за этим?

— Нет, но мой комиссар озабочен.

— А эти новообращённые воюют лучше или хуже прочих?

— Не хуже, товарищ Сталин. Так же.

— А если так, зачем за ними следить?.. В армии, а особенно среди партизан, есть не только верующие, а даже священнослужители. Они такие же граждане.

— Может, надо отдать приказ, чтобы поощряли переход к вере?.. — предложил один из генштабистов.

— Мы не можем отдавать такие приказы, они вопреки всей прежней политике, — негромким голосом заметил Молотов.

— Дело не в прежней политике, — прищурился Сталин. — Политика служит интересам страны, и мы можем её менять. Но такого приказа не отдадим, потому что верить или не верить — это личное дело каждого. А отдай такой приказ, так начнут крестить насильно.