Алексей Ивакин - Десантура
Тот оглянулся.
Шалаша, в котором только что проходило заседание штаба больше не было. А на его месте дымилась воронка. Маленькая. Совсем не глубокая. Сантиметров тридцать в глубину. А рядом с воронкой лежали валенки. Подшитые кожей.
Начальник штаба Шишкин такие себе сделал несколько дней назад. Подошвы у него совсем расползлись. Вот он и снял ботинки с немца и подшивочку себе сделал. Самостоятельно.
Жаль, не помогло.
— Малеев жив? — задал сам себе глупый вопрос Тарасов.
А потом ответил сам же себе:
— Бригада! А ну вперёд, за мной!
И побежал, перепрыгивая замершие тела десантников и ныряя в дым миномётных разрывов. Побежал в сторону, откуда должны были лупить немецкие миномётчики.
Но обстрел внезапно прекратился. Словно фрицы почуяли отчаянный рывок бригады.
* * *Редко кто бывает в апрельском лесу.
Март уже не наращивает наст за ночь, а май ещё не растопил остатки зимы.
Снег ещё глубок, но уже рыхл и мокр. С еловых лап то и дело соскальзывают мокрые сугробы, апрельское солнышко мирно звенит капелью.
Птицы радостно кричат — а как же! сезон размножения на носу! Звери начинают беспокойно крутить следами по тающим сугробам, выбирая себе пары на лето.
Но это обычно. Когда нет войны.
А когда война — птицы испуганно теряются в стальном дожде, падающем с неба, а звери стараются уйти подальше, подальше — кто на запад, кто на восток. Смотря по какую линию фронта зверь находится.
Молодой медведь — да какой там медведь? Так, медвежонка, всего первую зиму отночевавший — сидел и бережно баюкал правую переднюю лапу, висящую на сухожилиях.
Баюкал и плакал. Слезы на его морде смешивались с кровью — такой же красной, как у человеков. Морда была глубоко поцарапана осколками какой-то круглой железной штуки, на которую медвежонка ненароком наступил. Он раскачивался из стороны в сторону и время от времени взревывал, словно жалуясь небу на боль.
Вдруг он почуял чужой запах. Страшный какой-то запах. Не медвежий. Он привстал, но тут же снова присел. Голова у медведя кружилась от боли и потери крови. Он попытался зарычать, но у него не очень получилось, потому что запах стал ещё сильнее. Из ельника вышло двуногое существо белого цвета. Существо что-то залопотало, громко забухтело и сняло с плеча какую-то палку. Медведь снова попытался встать — страх и злость придали ему сил. Но существо не испугалось оскаленной пасти зверя. Оно замахало лапой и из кустов вышли ещё трое таких же. Тоже с палками в руках. От них пахло очень плохо. Как от той круглой штуки, которая сделала больно его лапе.
Первый поднял палку, приложил к плечу.
Медвежонка пошёл навстречу существу, стараясь напугать его молодыми зубами. Лапу он все так же баюкал. Было больно.
Вдруг откуда-то слева что-то громыхнуло, у существа разлетелась голова, в воздухе запахло кровью и…
И мишка, смешно ковыляя на правую лапу, побежал дальше, дальше вдаль, до безумия, до расстройства живота, боясь всего на свете, а особенно этих существ, раскидавших по лесу боль, смерть и страх.
Мишка так и не узнал, что все, кто его напугал упали убитыми на прогалинке, смешав свою кровь с его. Он пробежал всего лишь сто метров и подорвался на мине снова. На этот раз — смертельно.
А ещё через полчаса трое десантников, с лихорадочно блестевшими глазами, свежевали тушу молодого медведя.
— Ну ты молодец, Гриш! Как немца завалил! С одного выстрела! — восхищался чёрноокий рядовой Багиров.
— Мишка помог, Вагиз! Немцы на него отвлеклись, — ответил ему рядовой Гриша Невстроев, командир отделения второй роты третьего батальона. — Да и вы быстро сообразили! Молодцы! Тремя очередями четверых вальнули! А ну, помоги!
Бойцы с трудом перевернули тушу медведя.
— Ты где так резать зверя научился? — облизнул сухие губы тоже рядовой Петя Черепов.
Впрочем, все трое были рядовыми.
Оставшиеся в живых сержанты уже командовали взводами, а некоторые и ротами. А все отделение состояло из трёх бойцов.
— Приходилось в мирное время, — без тени усмешки ответил Невстроев.
— На охоту хаживал?
— Угу…
Гриша отрезал от туши кусок свежего мяса. И, сунув его в рот, закрыл глаза от наслаждения:
— Эх, соли бы сейчас… — пробурчал он сквозь набитый рот.
Вагиз и Петя с оторопением смотрели на него.
— Парное, — наконец проглотил он кусок. — Да жрите вы! Чего смотрите!
Невстроев отрезал от лапы кусок побольше и снова начал жевать его. И опять зажмурился.
Вагиз осторожно спросил:
— Гриш, а можно разве сырое-то?
— Можно, — не открывая глаз ответил тот. Лучше бы мороженое мясо, конечно. Строганинка называется. И перчика бы с хреном сверху…
Первым не выдержал Петя Черепов. И принялся яростно ковыряться во внутренностях мишки.
— Печень не жри. Там паразитов полно могет быть, — икнул Невстроев.
— А остальное?
— Мясо с лап жри. А ты, Вагиз, что? — спросил он рядового Гайнуллина. — Вера не позволяет?
— Какая ещё вера… Комсомолец я! — И тоже принялся кромсать теплое, дымящееся кровью мясо молодого медведя.
За полчаса три молодых организма с успехом умяли лапу медведя, обглодав ее почти до кости. Ссохшиеся желудки уже были полны, но глаза требовали — ещё, ещё, ещё! И они лопали мясо, заедая железистый вкус во рту истоптанным снегом.
Лопали и не заметили, что там, откуда они ушли оставив свой пост, всего лишь в сотне метров от туши погибшего на мине медведя, за их спинами — к бригаде прошла пятерка фрицев. А потом ещё одна. А потом ещё. До трёх взводов, включая две батареи миномётов.
Гриша, Вагиз и Петя опомнились уже тогда, когда в тылу началась канонада.
Война вернулась, сорвав пелену сытости и дурмана.
Не сговариваясь, все трое вскочили на лыжи и побежали обратно по своим следам. Стараясь не сходить с лыжни. Мишка, конечно, протоптал по минному полю тропку, вот по ней они и ходили в «лесную столовую» как обозвал медведя Вагиз, а сейчас по ней же спешили обратно.
— Мать твою! — шёпотом ругнулся Григорий.
Трупы немцев они оттащили в сторону и закидали их снегом, предварительно обыскав и не найдя ничего съедобного. Там они и валялись, падлы, незаметные для стороннего глаза. А вот на снегу лыжных следов прибавилось. И вели они в ту сторону, откуда шла пальба.
— За мной! — махнул рукой командир отделения, — Вагиз слева, Петя справа!
Сам же пошёл по следам.
Им повезло.
Немцы не додумались выставить боевое охранение с тыла. Они выставили егерей вперёд, верно зная, что бригада лежит на дневке. Недаром, самолёты кружат и кружат над лесом. А вот наших «ястребков», как обычно, не видать!
Один расчет вынесли почти сразу. Немцы даже не поняли, сначала, что произошло. Упал один подносчик, другой, потом заряжающий…
А потом немцы забегали, заорали что-то на своем. Из леса тут же подтянулась пехота, залегшая где-то впереди.
Да не простая пехота. Егеря. Очень уж грамотно они начали отжимать от позиций миномётчиков отделение рядового Невстроева. Пришлось отползать под огнём. И огнём метким. Почти сразу же замолчал автомат Пети Черепова. От отделения, похоже осталось лишь двое.
— Вагиз! Вагиз! Слышишь меня? — орал ткнувшись в снег Гриша.
— Слышу, командир! — донесся крик азербайджанца. Первый раз, между прочим, командиром назвал…
— Уходи влево! Я вправо дерну! Растащим фрицев!
— Не могу, командир! Я в задницу ранетый! — проорал ему Вагиз.
— Чтоб тебя… — ругнулся Невстроев и пополз в сторону Багирова.
Но тут же замер, застонав. Пуля больно ударила его в левое плечо, отрикошетив от каски. Потом ещё одна. Уже сама по себе. Рука тут же онемела.
— Хана мне, командиииир! — раздался вдруг стонущий крик Вагиза. — Подходят, кажетсяаааа…. Аааааааа! Ааааа…
Взрыв разметал остатки крика по лесу.
Ещё несколько пуль воткнулись в спину Гриши, выбив из маскхалата красные брызги.
«Ну, все. Убили…» — подумал он, сдергивая кольцо с единственной в его отделении гранаты типа Ф-1. «Хорошо, хоть пожрать успел…» И потерял сознание. В себя он уже не пришёл, но рука его разжалась именно тогда, когда к его телу осторожно подходили трое немцев из ягд-команды эсэсовской дивизии «Мертвая Голова».
А Петю Черепова подобрали уже после стычки, когда бригада ворвалась на позиции, оставленные фрицевскими миномётчиками. Ему повезло. Единственная пуля вошла ему в висок и вышла из другого, не задев каким-то чудом, кости черепа. Его эвакуировали в лагерь раненых на Гладкое болото, где он шутил, придя, время от времени, в сознание — А нет у меня мозгов! Вот немец и не убьет меня! И фамилия моя сокровенная — Черепов! А сам все вспоминал Гришку и Вагиза…
Мишку, кстати, съели в тот же вечер. Вместе с костями и печенью.
