Алексей Ивакин - Десантура
— Я беспартийный, герр Тарасов! — гордо ответил обер-лейтенант. — Мы, военные, стараемся быть вне политики! Конечно, на войне неизбежны страдания, но вермахт всеми путями старается эти страдания минимизировать, если вы об этом…
— Я тоже беспартийный, господин фон Вальдерзее. — прервал его подполковник. — И что это меняет? Германия, ведомая национал-социализмом напала на Россию, ведомую большевиками. Я уважаю немцев, вы знаете, у меня жена — немка…
— Вы говорили…
— Но я не уважаю политиков, развязавших эту войну, — Тарасов пристально смотрел в глаза немцу. Тот прищурился, помолчал, подумал о чем-то своем. А потом продолжил:
— Итак, комиссара Мачихина ранили и эвакуировали, майор Гринёв дезертировал, как вы выразились. Фактически, вы остались единственным командиром соединения, если не считать полковника Латыпова. Каковы были ваши действия?
— Да, собственно говоря, обычные…
* * *После того, как тяжелораненые были отправлены на болото Гладкий Мох, бригада — вернее то, что осталось от соединения первой маневренной и двести четвертой — снова двинулась в свой крестный путь к линии фронта.
То, что осталось…
Около полутора тысяч десантников…
Из запланированных шести тысяч.
Кто-то полег на Поломети, кто-то в Малом Опуево, кто-то смотрел замерзшими глазами из снегов Доброслей, Игожева, Старого Тарасова… Батальон Жука, так и не пробившийся через дорогу Демянск-Старая Русса ждал эвакуации с Невьего Мха… Три четверти двести четвертой, рассеянные ещё при переходе линии фронта…
Ни подполковник Тарасов, ни комфронта Курочкин, ни, тем более, рядовые десантники не знали — насколько успешен их рейд по тылам окруженной немецкой группировки.
Они не знали — и знать не могли, — как тридцатая пехотная дивизия вермахта оказалась отрезанная от базы в Демянске, когда десантники оседлали единственную дорогу подвоза боеприпасов и продовольствия.
Они не знали, что благодаря их совместным действиям, вскрывшим тайные аэродромы в котле, — транспортный флот люфтваффе потерял уже семьдесят процентов своего состава. И этих, разбитых нашими Илами, Яками, Мигами «Тетушек» Ю-полсотни два, так отчаянно будет не хватать немцам совсем в другом котле. В далеком отсюда Сталинграде. Но до того котла будет ещё долгих и страшных восемь месяцев весны, лета и осени сорок второго года.
И всего через несколько недель в Берлин пойдет панический доклад обергруппенфюрера Теодора Эйке, командира той самой дивизии СС «Мертвая Голова», которая сейчас по пятам следует за группой подполковника Тарасова, словно охотничий пес, вцепляющийся в спину раненого, измученного волка, доклад о том, что от дивизии осталось лишь сто семьдесят человек. Из десяти тысяч.
Из десяти тысяч в строю останется лишь сто семьдесят. Вдумайтесь в эти числа.
Сколько из этих эсэсовцев уничтожили голодные, обмороженные, измотанные восемнадцатилетние пацаны во главе с подполковником Тарасовым?
Этого не узнает никто и никогда.
Потому что десантники не считают — сколько перед ними живых врагов. А мертвых им считать некогда.
Они шли и не знали, что своим отчаянным походом, разрезавшим Демянский котёл с севера на юг — они выиграли великую войну.
Но они этого не знали. А многие так и не узнают никогда.
— Воздух!
Колонна, двигавшаяся по просеке, почти моментально рассыпалась по лесу и замерла. Это уже были не те мальчики, три недели назад вошедшие в котёл. «Это уже настоящие бойцы!» — с удовлетворением отметил про себя Тарасов.
Немецкий самолёт на бреющем пронесся над просекой.
Командиры отчаянно кричали:
— Не стрелять, не стрелять!
А десантники молча смотрели в небо, приподняв винтовки. Команды им уже были не нужны. Они знали — что делать.
Но немец заметил их. Он развернулся, сделав петлю и снова пошёл на снижение.
Бригада замерла, выжидая…
И…
Бомболюки раскрылись.
Вместо бомб посыпались какие-то бумажные листочки.
Он закружились снегопадом в апрельском небе, а самолёт сделал ещё один вираж, зачем-то помахал крыльями и умчался, скрывшись за лесом.
Бумажки весело падали на лес.
Одна из них упала перед Тарасовым.
Он поднял ее.
Там было отпечатано только два слова на русском:
«Тарасов! Сдавайся!»
Подполковник громко засмеялся:
— Фрицы бумажки на самокрутки подкинули!
Засмеялся слишком громко. Чтобы услышали.
Бригада молчала. А потом кто-то сказал:
— Ссуки, а табачка пожалели…
Десантники заржали в ответ командиру:
— Придётся по второму назначению использовать!
— Васька, для второго назначения пожрать надо! Ты попроси фрица, чтобы жрачки подкинул. Глядишь и бумажка в пользу пойдет!
— А я к снежку привык! Только надо с елок брать, он там мягче!
— Конечно, снегом воду вытирать — самое то!
— Га-га-га! Гы-гы-гы!
А ещё через минуту бригада снова шла вперёд, ориентируясь по компасам и апрельскому солнцу.
Шла, развеселенная немцами.
А просека, тем временем, вышла к полю, которое пересекала наезженная — немцами, а кем же ещё-то? — дорога.
Комбриг с начштабом думали недолго.
Судя по карте надо было преодолеть всего сто метров до дороги, потом двести от нее — и снова в спасительном лесу.
Всего триста метров. Но немцы те ещё хитрюги. Наверняка, ждут. Тем более рядом деревня.
Было принято выслать передовой дозор в сторону дороги.
Если там немцы — дозор должен успеть предупредить, прежде чем погибнуть. Если мины — опять же гибелью своей предупредить. Смертники, говорите? Это война. Здесь все смертники. Все. Без исключения.
Тарасов смотрел в спину уходящим через открытое пространство десантникам и верил Богу. Что вот сейчас — хотя бы сейчас! — все обойдется.
Трудно не верить Богу, когда отправляешь людей на смерть…
Трудно…
И пусть там Гриншпун что хочет, то и докладывает. Тарасов открыто перекрестился. И почему-то вспомнил отца… «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного водворится…»
А особист шептал про себя: «Шма Исраэль, Адонай Элоhейну, Адонай эхад…»
И тот и другой не видели, как напряжённо шептал, вытирая пот со лба, Ильяс Шарафутдинов, рядовой из двести четвертой — «Бисмилля ар-рахман ар-рахим…» Шептал и младший лейтенант Ваник Степанян: «hАйр мэр, вор hэпкинс ес…»
* * *Младший лейтенант Юрчик шёл со своей группой первым. Он и увидел первым человека, странно стоящего на дороге.
Не шевелясь.
Словно привязанный к чему-то.
Да к чему?
К столбу, блин.
— Заборских, глянь, посмотри!
Былые подшучивания и пререкания с Юрчиком остались где-то под Малым Опуево, когда млалей в одиночку ножом зарезал двух здоровенных фрицев.
Сержант подозвал жестом бойца из прибившейся Гринёвской бригады — имя его Юрчик так ещё и не запомнил. Рядовой и рядовой.
Заборских с рядовым сноровисто поползли к дороге.
Буквально через минуту они перемахнули через подтаявший снежный вал.
— Жарко, блин, — шепнул кто-то рядом с Юрчиком. Млалей не оглянулся. Он напряжённо смотрел на сержанта с напарником.
Те подошли к человеку у столба. И вдруг замерли. Стянули ушанки… Через мгновение рядовой бросился к дозору, нечленораздельно крича и махая бойцам шапкой.
А ещё через несколько мгновений лейтенант сам смотрел на труп женщины, примотанной колючей проволокой к вкопанному столбу. На груди ее висела картонка с надписью:
«Тарасов! Сдавайся!»
Волосы ее свисали на грудь, слипшимися от крови сосульками. А на дороге кровью была нарисована большая стрела в сторону чернеющих невдалеке труб.
Юрчик снял мокрую двупалую рукавицу и приподнял ее голову за подбородок.
Веки отрезаны. На щеках вырезаны звезды. На лбу ножом — «СССР»
Внезапно губы ее шевельнулись.
— Жива, лейтенант, жива… — каким-то рыдающим голосом сказал Заборских.
— Воды! — тонким голосом закричал Юрчик.
Он пытался отвести взгляд от этих карих глаз, но почему-то не мог.
— Мы свои, слышишь, бабушка! Мы свои! Мы — советские люди! Да развяжите ее, мать вашу! — закричал он на бойцов, оцепеневших рядом с ним.
Те словно проснулись и начали разматывать колючку, густо завязанную на спине.
— На… Пей, пей! — Юрчик осторожно прислонил фляжку с водой к губам женщины.
Она судорожно сглотнула несколько раз. Вода обмыла ее подбородок, скатываясь за ворот телогрейки, накинутой немцами на голое ее тело. Одной телогрейки. Штанов не было. И валенок не было. Она стояла босая, голоногая. На ногах спеклась кровь.
Она что-то прошептала. Юрчик не понял. Он наклонился поближе к ее страшному лицу.
— Спаси… Опозд… Спасиб… Дждлася… Пришли. В деревню идите…
