Владимир Першанин - Командир штрафной роты
— Пойдем глянем, — обратился ко мне капитан и приказал Олейнику оставаться за старшего. — Оружие наготове и не зевать!
Взводный молча кивнул, а мы пошли к обрыву. Осторожно глянули вниз. Танки, бронетранспортеры, грузовики с пушками на прицепе двигались сплошным потоком. Мы обошли нашу прежнюю позицию. Жуткое зрелище. Окровавленный труп старшины Букреева, с оторванными по колено ногами. Одна нога в издырявленном яловом сапоге лежала возле головы, другая отлетела метров на семь. Я принес ее и положил рядом с телом. Достал из карманов документы, пачку денег, еще какие-то бумажки, вынул из кобуры трофейный «Вальтер».
— Пистолет себе возьми. На память, — сказал Илюшин. — А деньги семье отправим. Копил, надеялся до мирных дней дожить…
А я подумал, что старшина деньги не только накопил, но и «заработал». Ходили слухи, что Букреев, пользуясь связями, помогал некоторым «старикам» перевестись на тыловые должности в батальонный и даже полковой обоз. А почему сам остался в роте? Может, надеялся, что все же сумеет выжить? Загадка. Деньги я потом сосчитал. Семь с половиной тысяч рублей. В тылу, судя по письмам, на эти тысячи хлеба десяток буханок можно купить. Стоило ради этого суетиться?
Второй номер «максима» был завален землей, торчали голова да рука. Еще один боец из третьего взвода лежал в окопе в луже крови. Уже холодный. Наша трофейная пушка уцелела, зато оба ротных «максима» были разбиты. Илюшин поднял с земли лопату.
— Коля, начинай пулеметчика раскапывать. Я тебе еще бойцов пришлю. Похороните погибших. Только быстрее, а то немцы полезут.
Через час, похоронив товарищей, мы торопливо уходили через лес на восток. Раненного в ногу Фролика несли, сменяясь, на носилках. Грищук плевался кровью и, держась за распухшую щеку, вслух мечтал о стакане самогонки. Хотелось есть, а тут еще дождь заморосил. Ночевали в лесу, соорудив подобие шалашей, которые безбожно текли. Настроение у всех было подавленное. Не спалось. Шептались, бурчали. Кто-то взялся рассказывать древний анекдот про попа, попадью и их работника. Анекдот все знали, но посмеялись.
— А че горевать? — рассуждал Сочка. — Ну, набили ряшку и что теперь? Немца-то все равно гоним. Я, так три раза в окружение попадал. И ничего, живой.
— Говно не тонет, — заметил Загорулько, баюкавший простреленную руку.
— Я и гляжу, у тебя два «максима» разбили, а ты все плаваешь, — не лез в карман за словом маленький бойкий солдат.
— Четыре, — как всегда мрачно, отозвался Загорулько и, кривясь от боли в руке, достал из кармана массивные часы с брелоком. — Во, какие! За бутылку самогонки бы отдал.
— Как сменяешь, мне половина, — сказал Грищук, ощупывая языком зубы и гадая, сколько их вылетело. — Нишево, я им тоже врезал. Немца на пулемете снял и еще двоих за броней.
— Пятерых, — передразнил его Иван Сочка.
— Много ты видел, — с трудом ворочал челюстью Грищук. — Пока ты вверх воронкой валялся, я пошти ленту выпустил.
— Герой, — согласился Сочка и осмотрел при свете зажигалки рот Грищука. Сообщил, что вышибло всего три зуба, и ранением это не считается. Потом предложил Загорулько:
— Давай руку лечить буду.
— За часы, что ль?
— За так.
Над углями тлевшего костерка Иван накалил нож. Отыскал бинт и чистую портянку. На портянку он велел желающим помочиться. Илюшин покачал головой, увидев красную распухшую ниже локтя руку пулеметчика. Осколок навылет пробил мякоть. Нашарил в сумке флакон с остатками одеколона. Граммов десять, не больше. Здоровенного пулеметчика держали за руки и за ноги сразу несколько бойцов. Иван, сопя, разрезал входную, потом выходную рану и стал выдавливать всякую дрянь. Загорулько матерился, сучил ногами. Иван поддел окровавленную нитку, выдернул ее.
— Гимнастерки обрывок вбило. Ты ж ее не стираешь. Бациллы!
— Сам ты бацилла, — взвыл Загорулько. — Режь быстрее.
— Резать уже нечего. Выдавливать надо. Спицу бы с резинкой, дренаж сделать. Ну, сойдет пока и так. А ты не ори! Рассказывай лучше, как четыре «максима» просрал.
Иван безжалостно выдавливал остатки гноя из ран, потом затолкал куски бинта, смоченного одеколоном, в отверстия и плотно стянул руку полоской тряпки, пропитанной мочой. Когда закончил, оба были мокрые от пота. И маленький доморощенный лекарь, и здоровенный бугай Загорулько.
Потом завоевавший авторитет Сочка взялся за Николая Фролика, раненного осколками в ноги. Мой тезка терпеливо переносил боль, только тяжело вздыхал. Повеселевший Загорулько рассказал про свою карьеру пулеметчика.
В учебке Василий Фомич Загорулько видел пулемет только издали. Да и проучился он недели полторы. В марте сорок третьего новобранцев срочно бросили навстречу немецким войскам, наступающим на Харьков.
— Змиевка село называлось. На всю жизнь запомню, — курил самокрутку и, наблюдая за Сочкой, рассказывал обычно неразговорчивый Загорулько.
Василия Загорулько включили в состав пулеметного расчета из-за большой физической силы. Целиком четырехпудовый «максим» на загорбок взваливал и один перетаскивал на запасную позицию.
— Полдня третьим номером побыл, потом заменил второго. Гляжу, командир расчета, хоть и обученный, нервничает, дергается. Ленту заедает и бьет куда попадя. Отодвинул я его и сам себя первым номером поставил. За сутки научился кое-чему. Можете верить, а можете — нет, я под той Змиевкой немцев человек двадцать побил. Может, и больше. А у них что? Минометы! Они дуром своих гитлерят на меня больше пускать не стали, а минами давай забрасывать. Взводный велел позицию менять. Тут меня и шарахнуло. Поднялся — взводный и бывший первый номер по кускам разбросаны. У кого руки, у кого ноги оторваны. Третий номер, из новичков, трясется и с коробками ленточными топчется. От пулемета — одни железяки, в меня штук двадцать осколков попало. За каждого убитого немца по осколку получил. Крикнул пареньку, сил хватило, мол, бросай свои ленты и помоги выбраться. Ну, кое-как до санбата дотащился. Половину осколков там вытащили, а остальные в госпитале.
Всего исполосовали. Три месяца прокантовался, пока раны заросли. В запасном уперся, я, мол, повозный, а мне красноармейскую книжку тычут. Мол, ты пулеметчик! Да еще сержанта присвоили. Снова на «максим» поставили. Старый, шестнадцатого года выпуска, кожух толстый и на щитке вмятины от пуль. С ним, наверное, на Гражданской еще воевали.
— Хороший был пулемет? — спросил кто-то из бойцов.
— Ничего, исправный. Колеса изнутри деревянные. Разбило его при бомбежке, когда к Днепру шли.
— А ты, значит, уцелел?
— Тебе б легче стало, если бы меня вместе с ним разбомбило? — беззлобно огрызнулся Загорулько. — Так я из него тоже добро успел пострелять. Броневик фрицевский поджег да и счет увеличил. За что и орден получил.
Рассказ Загорулько, как разбивали два остальных пулемета, а он жив остался, я не дослушал. Илюшин отозвал меня и Олейника в сторону. Прикинули, что имеем. Двадцать четыре человека, пятеро раненых. Из оружия — один ручной пулемет Дегтярева, штук пятнадцать автоматов (неплохо!), винтовки, гранаты. Патронов не слишком много, но на первое время хватит.
— Мужики, — сказал капитан, — отсидеться нам не дадут. Не фрицы, так бандера добьет. Надо к своим пробиваться. Ты, Николай, возьми Грищука, еще кого-нибудь. Версты три пройдите, осмотритесь. Решим, куда дальше двигать. Деньги есть?
Мы, три оставшихся офицера, наскребли с тысячу рублей. Еще тысячу Илюшин приказал взять из запасов покойного старшины Букреева.
— Потом вложим. Постарайтесь еды на каком-нибудь хуторе раздобыть. Самогона… и обязательно заплатите.
— Кроме Грищука я взял молодого кучерявого парня из тыловиков. Фамилию не помню, звали Степан. Лучше было бы прихватить Леонтия или Сочку — надежные ребята. А этот неизвестно, как себя поведет. Но мне было жаль своих верных помощников. И в хвост и в гриву их пихают. Пусть кучерявый в разведку сходит. Грищук шагал впереди, я — следом и позади — Степан. У нас с Грищуком были автоматы, у кучерявого — карабин.
Что идет немецкое наступление, чувствовалось во всем. Проносились вдалеке самолеты, где-то гремело и ухало. Километра через два вышли к хутору. Осмотрелись и, оставив Степана на опушке, пошли к дому.
Длинный, как жердь, сутулый мужик лет сорока совсем не походил на кулака из учебника истории, хотя хуторок был из зажиточных. Добротный дом, хозяйственные постройки, большое скошенное поле. Мужик сразу сообщил, что кругом немцы и нам желательно побыстрее уйти.
— Побьют усих, — закончил он короткий разговор.
— Вы за нас не бойтесь. Пусть немцы боятся, — вежливо ответил я, доставая пачку денег. — Нам хлеба, картошки или каких других продуктов купить необходимо. За все заплатим.
— Самогона четверть, — добавил Грищук и, держа руку на стволе автомата, быстро заговорил с хозяином по-украински.
