Блага Димитрова - Страшный суд
Сейчас, когда я стараюсь уловить по воспоминаниям образ человека, который меня повсюду сопровождал, я, как ни странно, вспоминаю не его самого, но разные судьбы, прошедшие через его с трудом добытые слова, — судьбы, словно выстраданные им самим.
* * *Восемнадцатилетняя Данг Тхи Хань сменила живописный костюм меньшинства тай на военную форму. В этом возрасте девушки в ее горах выходят замуж. Она мне показывает серое кольцо на своей руке, сделанное из алюминия сбитого американского самолета. Это помолвка с битвой. Рассказывает свою жизнь, которая, проходя через слова Ке, превращается в сказку:
— С тех пор, как себя помню, вижу горы, полные водопадов и красоты. Когда я начала думать, родители мне рассказали о прошлом моей страны, полном загадочных теней. Когда я созрела для любви, налетели американские бомбардировщики, и сердце мое вместо любви преисполнилось ненавистью. 10 июля 1965 года бомбили наше мирное село Минь-донг. Сбросили восемь тяжелых бомб замедленного действия. Поля опустели. Все боялись этих бомб, никто не пошел на поле. Нашлось много добровольцев, чтобы взорвать эти бомбы. Отобрали тринадцать человек. Среди них три девушки. Среди трех и я. Дрожала от счастья, что я — избранница. От матери скрыла. Но когда вернулась домой, она уже знала. Выругала меня, говоря, что я маленькая девочка и ничего в бомбах не смыслю. А я ей кротко ответила: «Раз бомбы уже здесь, куда же от них деваться?», — и направилась к полю, которое ждало наших рук. Мать бросилась и загородила дорогу с криком: «Для бомб ли я тебя родила и вырастила с таким трудом?» А я ей сказала: «Мама, спроси у американцев!»
Сначала мы раскопали землю, потому что бомбы утонули глубоко. Надо было спешить и в то же время быть осторожными. Надо было действительно что-то сделать с этими бомбами, чтобы вдохнуть смелость в себя и людей. Трудно было поверить, что успеем. Впервые пожинали такую жатву. Подложили динамит, зажгли фитиль, убежали. Считали секунды, затаив дыхание. Пять взрывов. Три бомбы не взорвались. Пошли на них с голыми руками. Старались угадать, как они открываются. Завинчены, а ключа у нас нет. Начали пальцами скрести, отвинчивать и отстегивать. Освободили их от взрывчатки. Преодолели страх. Стали обезвреживать бомбы и в окрестных селах. Мы узнали их нрав. Как только начнут нагреваться, значит, близится взрыв. Закипают, шутим мы, и торопимся еще больше. Мы изучили разные виды капсюлей-ловушек. Американцы выдумывают все новые и новые, но мы наловчились их разгадывать.
Что моя мать? Только вскрикивает по ночам: ей все снится бомба, которая взорвется в моих руках. Наутро говорит мне: «Будь осторожней, чтобы пальцы тебя не обманули!» А я ей отвечаю: «Если я не хочу обмануть людей, которые на меня надеются, как же пальцы обманут меня?».
Девушка мне показывает тонкими, словно у скрипачки пальцами, как отвинчивается раскаленный капсюль, будто вырывает клыки у тигра.
* * *Земля летит по вселенной — бомба замедленного действия. Найдутся ли сверхнежные пальцы, чтобы ее обезвредить?
Смотрю на маленькие пальчики, которые схватывают нож на столе и стараются разделить яблоко накрест — на четыре равные части.
— Все яблоко для тебя, Ха, ешь его целиком, — и отбираю нож из ее рук.
— Тяу кхом ан! (Не буду есть!) — заявляет категорически Ха, вдруг потеряв охоту к своему любимому фрукту.
— Какой плохой ребенок! — восклицает моя мать.
Ножки сердито дрыгают под столом, словно я отняла у нее прямо изо рта сладкое лакомство. Забываю все на свете, кроме того, чтобы Ха съела яблоко. Ребенок страдает авитаминозом. Да она и обрадовалась, увидев полное блюдо румяных «тао» в этой чужой, остуженной зимним морозом стране. Силюсь вспомнить свои детские капризы, чтобы угадать, где я перекрутила пружинку. Может быть, слишком настаиваю, принуждаю? Когда-то и мне еда осточертевала еще до того, как начать ее есть, из-за нетерпеливых подталкиваний моей матери. Жду. Терплю. Тянусь сама к яблоку и показываю глазами последовать за мной. Ха снова хватает нож и, торопясь, чтобы я его не отобрала, разрезает твердый плод. Едва выдерживаю эту картину: острие проходит у самых пальчиков. Легкий перекос, и палец будет отрезан.
Яблоко мне кажется окровавленным. Девочка подает каждому из нас по куску. Себе оставляет самый маленький.
Онемев от этого серьезного дележа, мы видим воспитание войной и бедностью. Склоняем головы в благодарности, и каждый берет свой кусочек. Все четверо вместе кладем его в рот. В это мгновение на лице девочки полное человеческое счастье. Самое сладкое яблоко разделено поровну с другими.
— Какой добрый ребенок! — восклицает моя мать.
Чтобы избежать риска сверления ножом, я спешу разрезать следующее яблоко на четыре доли и предоставить девочке только безопасный ритуал подношения. Радость перерезана крест-накрест. Ха хочет сама разделить плод и сама распределить его. Само детское сердце, как красное яблоко, положено на стол и хочет раздаться поровну всем нам. Я подчиняюсь. Слежу за опасной игрой с ножом. Но после благополучной операции эти кусочки действительно самые сладкие в моей жизни.
Когда детские пальчики вырастут и научатся осторожности, возьмут ли они на себя страшный риск каждое яблоко делить поровну?
* * *Зенитная батарея в окрестностях Ханоя. Густая зелень прикрытия, словно железные стволы орудий проросли и из них выросла роща. Из рощи выходит невероятно красивый юноша.
Ке мне говорит:
— Вот один из славных защитников неба. Угадайте, сколько он сбил американских самолетов?
— Сколько самолетов, не знаю, но не меньше чем в дюжину девичьих сердец он попал.
— Жена очень ревнива, — отвечает юноша с чертовщинкой в уголках глаз и показывает глазами на зенитную батарею.
— Мое имя Чыонг Чунг Фат, 21 год. Мой самый счастливый день, когда меня приняли солдатом в противовоздушную оборону Ханоя. Моя часть сбила шесть неприятельских самолетов. Пока. Самое большое сражение мы вели 16 июля 1966 года. На нас шло несколько волн самолетов. Мы взяли их на прицел. Преступники в небе, гнев — в сердце. Головной самолет группы сбит. Мы попали в него с первого выстрела. Пилот выпрыгнул. Мы на посту днем и ночью, но мы не одни. Жара сушит наш камуфляж, и он желтеет. Крестьяне непрестанно срезают нам свежую зелень. Женщины приносят нам горячий чай, так как здесь очень хочется пить. Ведь ближе всего к огню! Была одна слепая старушка. Она пришла и захотела руками нас ощупать, поглядеть, что это за мальчики, которые побеждают летающих драконов. Ее сын погиб. Сказала, что сейчас мы — ее дети.
Если народ любит своих солдат, это самое сильное подкрепление.
* * *Надо опереться на землю, чтобы противостоять небу.
На моих глазах происходит чудо. Маленький человечек, отторгнутый от родной земли, выхваченный из огня, привезенный на другой конец света, не знающий с новыми людьми ни одного общего слова, не попробовавший ни одного нового кушанья, незнакомый с окружившими его новыми предметами обстановки, окруженный незнакомыми деревьями, быстро ориентируется на этой новой планете, роднится с вещами, общается с деревьями и людьми, целыми днями рыскает по нашим домашним закоулкам и находит вещи, которые мы ищем уже десять лет и считаем безнадежно потерянными.
Каждый выход на улицу — исследовательская экспедиция.
— Почему старичок кричит: «Покупаю старые вещи», когда в магазине много новых?
1968. Ха пьет воду в софийском парке.
— Почему машины «Скорой помощи» воют сиренами, как во время тревоги? Почему так много больных они возят, если нет войны?
Всех больше ее поразили толстые люди. Для нее толстая женщина — значит будет ребенок.
Трамвайные рельсы — это «тропинка трамвая».
Из крашеных яиц должны вылупиться пестрые цыплята — значит не следует ими чокаться.
Ха родилась неподалеку от моря, в Хайфоне, но впервые увидела море в Варне. Война отняла у нее море. Смотрит, уставившись на него, и кричит: «Конец земли!»
Однажды утром стоит на морском берегу. Никаких волн. Восклицает в восхищении: «Море остановилось!»
— Что снится птичкам? — спрашивает она и сама отвечает: — Может быть, молнии, если Ха снятся бомбы?
— У этого дяди на пляже борода на ногах.
— Подснежник питается снегом, потому он и белый.
— Если проглотишь косточку черешни, из тебя вырастет дерево.
— А видит ли меня этот дядя, который говорит по телевизору? Если он меня не видит, то почему же он мне улыбается?
Радио трещит. «Вот я его сейчас починю!» — и выключает его. Гордо смотрит на нас: «А вы стараетесь, крутите ручку!»
Большой восторг вызывает у нее «дядя бум-бум» — солдат, провожает его на улице благоговейным взглядом.
Поднимается на цыпочки с огромным усилием, вся вытягивается, чтобы зажечь свет в коридоре, и говорит себе вслух: «Спасибо!»
