Борис Крамаренко - Пути-дороги
Батурин, мерно прохаживаясь по комнате, диктовал адъютанту приказ о порядке движения армии в походе, когда в комнату, оттолкнув часового, ворвался Андрей.
Батурин испуганно повернулся к нему лицом:
— Что случилось? Сотню перебили? Да говори же!
Налив стакан воды, он подал его Андрею. Тот схватил стакан и с силой швырнул его об пол.
— Сидите тут… Пишете! А он там армию продает… На какого человека руку, гад, поднял!
Батурин, подойдя к двери, крикнул часовому:
— Никого не впускать!
Затем сурово бросил:
— Садись, успокойся!
Андрей, дрожа всем телом, хрипло выкрикнул:
— Кричать во всю глотку — кричать об этом надо. Я успокоюсь, лишь когда его, гада, своими руками задушу…
Адъютант, отложив ручку, встал из–за стола и сказал:
— Сейчас мы собираем митинг, для того чтобы объявить бойцам о расстреле командующего. Вот на митинге ты и выскажешься…
— Я тебе выскажусь! Ты у мамки под юбкой сидел, когда я отряд формировал, а теперь в штаб залез да еще смеяться над боевым командиром будешь?!
Адъютант смущенно умолк.
Андрей подошел вплотную к Батурину и, задыхаясь от гнева, крикнул:
— Наряжай эшелон на Пятигорск. Он там весь Реввоенсовет перестреляет, если мы его не раздавим.
Батурин взволнованно положил обе руки на плечи Андрею:
— Пойдем, Андрей, в мою комнату, там поговорим…
Всего неделю провел Максим в Пятигорске, а кажется ему, что прошло уже много месяцев. Похудел, осунулся он за эти дни, а в углах рта залегли морщинки. И вот теперь, в номере гостиницы «Бристоль», сидя в старинном кресле с оголенными пружинами, он мучительно морщит лоб, думая, с чего начать вновь запись в лежащий перед ним дневник. На круглом столе коптит маленькая керосиновая лампа, отбрасывая слабый свет на бархатную скатерть.
Последняя запись оборвалась три месяца назад.
«22 июля
Вчера среди пленных увидел двух казаков из Старой деревни. Они сказали, что мать моя убита покровцами».
Строчки расплываются. Спазмы сильнее сжимают горло. Он берет ручку, обмакивает ее в чернила и снова задумывается.
В первый день приезда встретился он в столовой с Рубиным, и тот повел его к себе. На другой день после этой встречи Максим из командира батальона 9‑й армии превратился в комиссара 1‑й стрелковой дивизии 11‑й армии. Еще позавчера нужно было выехать принимать дивизию от заболевшего тифом комиссара, но…
Где–то вдали послышался выстрел. Максим вздрогнул, с минуту прислушивался, потом поднялся, подошел к окну и с силой распахнул его настежь. В комнату ворвался свежий осенний ветер. Слабый свет лампы вспыхнул ярче и погас.
Прислонясь к косяку окна, Максим всматривался в темноту.
Чувствует Максим, что главком Сорокин затевает предательство. Расстреляв Матвеева, он еще более обнаглел. Но почему же тогда ЦИК Северо — Кавказской республики не снимает главкома? Вся армия говорит о его предательстве…
«Но факты? Нет, у него нету фактов. А что, если… — он невольно улыбнулся от пришедшей мысли, — что, если добыть эти факты самому?» Что Сорокин затевает вооруженное восстание, в этом Максим не сомневался. Вопрос только — когда? Но какое–то внутреннее чутье, смешанное с ненавистью за расстрел Матвеева, подсказывало Максиму, что это время наступило. Неспроста Сорокин сейчас старается спаивать командиров. А его комендантская, вооруженная «до зубов» команда, а личный конный корпус?
Но как быть с отъездом? Ведь тянуть больше нельзя ни одного дня. Однако нельзя и уехать, не разоблачив Сорокина… И Максим снова мучительно морщит лоб, до боли в глазах всматриваясь в темноту.
Вдруг он повернулся всем телом к двери, инстинктивно хватаясь за кобуру. В коридоре слышались чьи–то осторожные, кошачьи шаги. Еле слышно ступая по линолеуму пола, Максим подошел к двери и медленно нажал на медную ручку.
Коридор был переполнен какими–то людьми в серых черкесках. «Комендантская команда Сорокина…» В следующую секунду он захлопнул дверь и быстро повернул в зам «е ключ.
Застучали в какую–то дверь, а затем послышался чей–то взволнованный голос, который сейчас же перебили гортанные крики горцев.
«Ведь это Крайний, секретарь Северо — Кавказского крайкома партии, это его голос, — взволнованно подумал Максим, — неужели Сорокин уже начал свой мятеж?» — Он осторожно снова отпер дверь и, затаив дыхание, выглянул в коридор.
В конце коридора горцы несли на руках какого–то барахтающегося человека, завернутого в бурку. Несколько горцев стояли недалеко от Максима, тихо переговариваясь. Заметив, что Максим приоткрыл дверь, они бросились к нему, но, увидев направленный на них маузер, отступили. Максим быстро захлопнул дверь и запер ее на ключ. Засунув за пояс маузер, он бросился к окну — оно выходило на пустырь. Выглянув и убедившись, что внизу никого нет, Максим вылез на карниз и прыгнул в росший под окном бурьян.
Глава XX
Утро. Глухо стонет мерзлая земля под тысячами лошадиных копыт. К Ставрополю со стороны Невинномысской рысью подходит казачья конница.
Из окопов, опоясывающих город, заметили развертывающиеся для атаки колонны. Испуганно, вразброд, прозвучали первые винтовочные выстрелы. И, наконец, зачастили свинцовым дождем десятки пулеметов. Откуда–то из кустарников раскатом грома прогрохотал батарейный залп. Над головами казаков в бледной синеве осеннего неба поплыли белые облачка шрапнельных разрывов.
Андрей, ехавший со своими сотнями позади бригады Кочубея, видел, как тот, развернув бригаду, лавой помчался в атаку. Заклубилась по степи огромная туча пыли… Набегающей на берег неудержимой волной покатились крики бросившихся в атаку кубанцев.
Андрей выхватил клинок. Сотни Андрея, послушные блеснувшей в его руке сабле, развернулись лавой и помчались, горяча коней.
Но в городе, где стоял штаб Деникина и находились его лучшие офицерские полки, уже улеглась паника, вызванная неожиданным натиском казаков. Кочубей, а за ним и другие, не доскакав до окопов, повернули назад. И если б не утренний туман да не поднятая казаками густая завеса пыли — растеряли бы они многих из своих товарищей по широкой ставропольской степи. Но, заглушая злобный клекот вражеских пулеметов, уже гремели подошедшие батареи, подымая земляные фонтаны около самых окопов. Отхлынувших от города казаков сменила пехота…
К вечеру, пользуясь сумерками, казачьи лавы под командой Кочубея снова бросились в атаку. На этот раз ни ливень пулеметного огня, ни залпы офицерских батальонов не остановили стремительного бега казачьих сотен…
Андрей мечтал захватить штаб Деникина, но по дороге к центру города ему преградила путь рота корниловцев, сбившаяся в панике в узкой боковой улице. Пока бойцы Андрея расправлялись с ними, кочубеевцы уже ворвались в штаб. Побродив по усеянным бумагой пустым комнатам, они сели на коней.
Вслед за ними к штабу подъехал Андрей. Спешив сотню и взяв с собой один взвод, он вошел в дом. В разбитые окна врывался холодный ветер, подымая кверху вороха разбросанных бумаг. В одной из комнат валялась на полу разбитая прикладом пишущая машинка.
— Ну и погром!.. — удивленно протянул Мишка Бердник, оборачиваясь к шедшему рядом с ним Чесноку.
— Вроде есаул Лещ здесь побывал.
Андрей, шедший впереди, споткнулся о большой металлический прибор. Громко выругавшись, он обернулся назад:
— Лука! Расставь хлопцев по окнам и проходам, — может, какой гад еще где прячется.
Взведя курок маузера, он начал заглядывать во все углы, где только, по его мнению, мог спрятаться человек.
Дойдя до конца здания, Андрей уже хотел было повернуть назад, но заметил в конце коридора закрытую узкую дверь. Он подошел к ней и с силой толкнул ее ногой. Дверь не поддалась, тогда он налег на нее плечом. За дверью послышались старческий кашель и сердитое бормотание. В замке с легким звоном повернулся ключ. Дверь, жалобно скрипнув, отворилась, и перед смущенным взором Андрея появилась маленькая старушка в опрятном коричневом платье.
— Тебе чего, батюшка, надо? Чего ты, словно медведь, прости господи, ломишься? — И, сердито смерив глазами Андрея, пробурчала: — Чего надоть–то?
Андрей, быстро заглянув через голову старушки в комнату, улыбнулся. На широкой кровати виднелась человеческая фигура, укутанная пестрым стеганым одеялом.
— Это кто ж у тебя, бабушка, на кровати–то лежит? Офицер?
— Христос с тобой, батюшка! Что ты, очумел, что ли? Стара уже я с офицерами–то спать.
Но Андрей, отстранив старуху, решительно шагнул в комнату. Дуло его маузера было на уровне кровати.
— Эй, ваше благородие, вылазь!
Он с силой дернул за край одеяла и от неожиданности застыл на месте: под одеялом лежала свернутая трубкой мужская шуба на лисьем меху. Старуха обеспокоенно забормотала:
