Борис Крамаренко - Пути-дороги
К Андрею подскакал с Турком в поводу какой–то казак:
— Садись, товарищ Семенной! Ребята, подобрать раненого!
Андрей вскочил в седло:
— Сотня! Слушай мою команду! Сотня, за мно–о–о-о-ой!
Он поскакал в степь. За ним галопом помчались более сотни всадников и обе пулеметные тачанки. На одной из них за пулеметом сидели братья Бердники. Но человек сорок–пятьдесят казаков осталось на месте…
Глава XIX
Таманцы, соединившись в станице Курганной с остатками 11‑й армии, готовились к походу на Армавир. Главком Сорокин, находившийся со своим штабом в Пятигорске, узнал о вступлении таманцев в Курганную и вызвал к себе Матвеева.
Андрей только что вернулся из разведки. Услышав об отъезде командующего, он немедленно направился в штаб.
Осеннее небо обложили тучи. Начинал моросить мелкий, Надоедливый дождь. Холодный ветер порывисто срывал с деревьев последние листья и, злобно покружив их в воздухе, пригоршнями бросал на влажную землю.
В штабе Андрей, к своему удивлению, увидел Максима.
— Фу!.. Сатана! Откуда тебя принесло? — Разглядывая Андрея, Максим громко расхохотался: — Ну и изукрасил же тебя твой… приятель!.. не лицо, а отбивная котлета!
Андрей помрачнел:
— Ничего, мы с ним люди свои, сочтемся. — И, взглянув на Максима, довольно улыбнулся: — Эх, и хлопцев же я оттуда привел — черти, а не люди! Вчера с ними в разъезде был, так пришлось с кадетской разведкой схватиться.
— Ну, и что же? — с любопытством спросил Максим.
— В дым их растрепали! — восхищенно проговорил Андрей. Затем спросил: — Что Матвеев к этой бисовой собаке едет?
— Тише, Андрей! Ведь он главком, а ты его так обзываешь…
— Главком, главком!.. — заволновался Андрей. — К стенке таких главкомов надо!.. Продал, сволочь, свою армию Деникину, продаст и нас…
Максим, испуганно оглядываясь, зажал Андрею ладонью рот:
— Замолчи! С ума ты сошел! Сорокинцы услышат, так ты куда скорее к стенке прислонишься…
Он схватил Андрея за руку и вытащил его на стеклянную веранду.
На полу веранды валялись мешки с ячменем и кукурузой, казачьи седла и сбруя, около порога лежал даже ящик со снарядами. Споткнувшись о него, Андрей выругался.
— А ты зачем в штабе? — спросил он Максима.
— Еду с Матвеевым в Пятигорск.
— Ты?
— Я, — небрежно проговорил Максим.
— Ты с ним вдвоем едешь?
— Нет, зачем же вдвоем? Нас с ним больше десятка едет. — И, притянув Андрея за поясной ремень, понизил голос: — Вчера Матвеев у себя командиров созывал…
— Ты был?
— Был. Матвеев приказы сорокинские показывал… целую пачку.
— Ну, и что же?
— Положил на стол и говорит: «Нате, читайте… Если бы, говорит, хоть часть из них выполнил, давно бы нас с вами вороны поклевали… Да что нас — вся армия погибла бы. Еду, говорит, в ЦИК… пусть там разберутся».
Андрей восхищенно воскликнул:
— Осекся, значит, на нас, сатана! Ишь, гад, мало ему одной армии, так и другую погубить захотел…
… Вскоре после отъезда Матвеева армия подошла к Армавиру. Белые, хорошо укрепив свои позиции, встретили наступающие части ураганным артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем. Бой длился около двух суток. Когда, прорвав первую линию укреплений, таманцы ворвались в пригород, им пришлось с боем брать каждую улицу, каждый большой дом.
К вечеру третьего дня белые, выбитые из центра, начали стягивать свои силы на окраине города, готовясь перейти в контратаку.
Тогда, сдвинув на лоб папахи, заполняя узкие улицы пригорода оглушительным свистом и криком, смешанный с топотом сотен конских копыт, помчались в атаку кубанцы.
Бросая винтовки, белые в ужасе прижимались к стенам домов, словно хотели врасти в них. Но вспыхивающие в лучах вечернего солнца полоски стали в руках кубанцев, со свистом рассекая воздух, сокрушительно опускались на втянутые в плечи головы…
Выгнав белых за город, казаки долго еще гонялись за разбегавшимися в разные стороны группами солдат.
Назад, в освобожденный город, входили с веселыми песнями, лихо покачиваясь в седлах…
Конная разведка отдыхала на окраине, там, где за железнодорожным полотном в густых фруктовых садах прятались маленькие домики.
Бойцы вычистили коней, пообедали и группами развалились на бурках и попонах в тени деревьев.
Андрею не спалось. Побродив по саду, он вышел на улицу, сел на крылечко, задумался.
Из соседнего двора вышел Лука Чеснок.
— Что, не спится, Андрей?
— Не спится.
Чеснок сел на ступеньки в ногах у Андрея, вытащил из кармана шаровар кисет и стал ловко одной рукой свертывать цигарку.
По дороге от города заклубилась пыль.
— Гляди, Андрей, — должно, нарочный из штаба метется.
Ординарец, осаживая взмыленного коня, подал Андрею конверт.
Андрей, прочитав письмо, нехотя поднялся:
— Надо ехать. Зовут в штаб.
В большой комнате штаба шло совещание комсостава. Батурин, увидев вошедшего Андрея, поднялся из–за стола и, взяв его под руку, вывел в коридор.
— Вот что, товарищ Семенной! Надо, чтобы ты прощупал дорогу на Успенку.
Андрей замялся.
— Ты что, болен? Или в сотне что случилось? — заметил Батурин смущение Андрея.
— Нет, я ничего… только вот просьба есть к вам.
— Ну что ж, говори, чего хочешь?
— Разрешите жену разыскать.
— Жену? Где ж ты ее потерял? — улыбнулся Батурин.
И Андрей, волнуясь, рассказал ему про свою встречу с Мариной и про то, как она, думая, что он перешел к белым, обстреляла его из пулемета.
— Ну, а после ты ее не искал?
— Когда ж искать — ежедневно в разъездах. К тому ж, трое суток в бою был.
Батурин задумался. Потом, дружески положив руку на плечо Андрея, тихо сказал:
— Езжай в разъезд, а я ее сам найду. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я ее в твою сотню сестрой пришлю.
Сияя от счастья, Андрей опрометью сбежал с крыльца, прыгнул на испуганно всхрапывающего жеребца и помчался по улице.
Если Марина при встрече с Андреем сомневалась — предатель ли он, то сомнение сменилось уверенностью после того, как Андрей ускакал от красного разъезда.
Всю дорогу она сидела молча, прислонясь к пулемету, не отвечая на вопросы красноармейца. Сзади рысили двое конных, посланных начальником разъезда сопровождать Марину. Ее мысли невольно снова и снова возвращались к Андрею. Ей не верилось, чтобы он мог перейти к белым, и в то же время рассудок подсказывал ей, что измена эта вполне возможна. Разве Андрей не был вахмистром и георгиевским кавалером? Разве не могли его соблазнить золотые офицерские погоны? К тому же, ведь она сама, своими глазами, видела его в форме белого офицера, а дорога… ведь он спрашивал дорогу к ним!.. И потом ускакал от красного разъезда. И в ее сердце, борясь с любовью к нему, зарождалась ненависть, разгораясь тем сильнее, чем больше она убеждалась в его предательстве.
Приехав в лазарет, расположенный в небольшом хуторе близ Армавирского фронта, Марина увидела много новых раненых бойцов. Старичок доктор сбился с ног, делая в день до десятка неотложных операций.
И сразу же Марина была целиком поглощена привычной для нее работой. С утра до вечера перевязывая раненых, подавая нм лекарства, помогая врачу при операциях, она не имела времени думать о себе. Даже ночью стоны умирающих и мечущихся в бреду людей постоянно приковывали к себе ее внимание.
На другой день после возвращения Марины в лазарет двое казаков привезли на бурке раненого. Марина в этот момент делала перевязку командиру роты, которому только накануне отняли ногу, раздробленную осколком снаряда. Поговорив о чем–то с доктором, казаки бережно опустили на землю бурку и, повернув лошадей, ускакали.
Закончив перевязку, Марина подошла к доктору. Тот с помощью санитара отнес раненого под навес сарая и сейчас расстегивал его черкеску. С любопытством взглянув на раненого, Марина вздрогнула. На плечах у него блестели серебряные полоски офицерских погон. — Как он сюда попал, Виталий Константинович?
— Да вот двое кубанцев привезли, очень просили вылечить, говорили, что на днях заедут проведать его.
Заметив, что доктор никак не может стянуть с раненого черкеску, Марина нагнулась и стала помогать ему раздевать офицера.
— Где ж они его взяли? — задумчиво прошептала она, ловко разрезая ножницами запекшийся кровью чекмень.
Через час раненый был переодет в чистое белье, а рана его обмыта и перевязана.
Доктор, моя руки, задумчиво посмотрел на Марину, льющую из медного кувшина воду.
— Молодость, девочка, великий лекарь. Рана в грудь навылет, но в его возрасте… может выжить. — И, сняв с ее плеча полотенце, внимательно посмотрел ей в глаза: — Что–то ты, девочка, такая скучная? Из дому плохую весть получила, что ли?
