Борис Крамаренко - Пути-дороги
— Нет, Виталий Константинович, я ничего…
Видя, что Марина опустила голову, доктор ласково взял ее за руку и усадил на крыльцо.
— Чего там нет — выкладывай, что у тебя за горе. Может, вдвоем что–нибудь придумаем.
И пока Марина, волнуясь, бросала скупые слова о своей встрече с Андреем, доктор, нахмурив брови, сердито теребил седую бороденку.
Кончив рассказ, с блестящими от невыплаканных слез глазами Марина молча прижалась к плечу доктора.
— Плохие наши дела, девочка, — тихо проговорил доктор, ласково гладя ее волосы. — Ну, ничего… годы твои молодые. Встретишься с другим и полюбишь его сильней, чем своего Андрея. Вот, смотри: наш прапорщик, — так доктор в шутку называл командира батареи Минаева, — по тебе прямо сохнет, а тебе хоть бы что. Да разве он один… Андрей ведь твой, выходит, дрянной человек оказался… Из–за блестящих погон правды не разглядел…
Доктор сердито дернул бороденку и, видя, что Марина немного успокоилась, поднялся:
— Ну, девочка, мы с тобой засиделись. Надо раненых кормить да готовиться к отъезду. По всему видно, что наши не сегодня–завтра должны город взять…
Целый день метался офицер в бреду. К вечеру он пришел в себя. Марину поразили его глаза. Большие, синие, они смотрели на нее настороженно и, как показалось ей, с недоверием.
Наклонясь над ним и подняв его голову, она дала ему из стакана глоток вина. Положив его голову на подушку, она хотела подняться, но, заметив, что он шевелит губами, наклонилась к нему еще ниже.
— Я даю вам честное слово, что арестованные не будут расстреляны… Да… Я готов перейти к красным… Нина, где моя скрипка? — Он хотел приподняться, но голова его бессильно упала на подушку. — Казаки, я ухожу от Покровского. Кто идет со мной?
Марина, не дослушав до конца, бросилась к доктору:
— Виталий Константинович! Он наш, наш!
Доктор удивленно посмотрел на Марину. Спрятав часы в карман, он поднялся с койки раненого командира.
— Кто наш, девочка? О ком ты говоришь?
— Офицер. Тот, что казаки привезли…
И Марина передала доктору подслушанный ею бред раненого.
— Да… Странно. К тому же наши кубанцы очень просили за него, — задумчиво бормотал доктор, привычно запуская пальцы в бороденку. Потом поспешно пошел за Мариной к раненому офицеру.
Тот продолжал метаться в бреду, время от времени произнося какие–то отрывки фраз.
— Как он, Виталий Константинович… не умрет?
Доктор, быстро взглянув на Марину, как бы в раздумье проговорил:
— Если осложнений не будет, то выживет…
Раненый, сбросив одеяло, стал снова метаться. Говорил
что–то об отце, о своей вине перед народом и опять звал казаков идти за ним к красным…
— Да, девочка, ты права, он стал нашим… — взволнованно сказал доктор и тяжело вздохнул.
— Мой Володька тоже вот в его чине был…
— У вас был сын?! — удивленно посмотрела на него Марина. — Вы мне никогда о нем не говорили…
Доктор нервно провел ладонью по своим коротко остриженным седым волосам и, задумчиво дернув бороденку, произнес:
— Бичерахов его расстрелял…
— За что? — невольно вырвалось у Марины.
Доктор насупился.
— За что? Да за то, что он не захотел против своего народа восстать и честным до конца остался! — Он сердито насупил брови и отвернулся, чтобы скрыть от Марины свое лицо. — Ну, девочка, пора за работу!..
… Прошло еще два дня. Раненый офицер уже не метался в бреду, а тихо лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал.
Доктор, чаще чем обычно, подходил к нему, щупал пульс, выслушивал и хмурил брови.
В конце четвертого дня измученная бессонными ночами Марина забралась в крытую санитарную повозку и заснула на ворохе соломы, накрытой конскими попонами. Проснулась она от громкого окрика красноармейца, разнимавшего дравшихся лошадей.
Быстро выскочив из повозки, она кинулась в дом.
Небольшой фонарь слабо освещал комнату. Марина быстро наклонилась к раненому. В упор на нее умоляюще смотрели его глаза.
— Сестра, пить… — скорее догадалась, чем услышала Марина. Напоив его, она села на край постели.
— Хотите есть? Вы несколько дней почти ничего не ели. — И, взяв его горячие руки в свои, ласково улыбнулась. — Скажите, как вас зовут?
В его глазах отразилось удивление.
— Разве вам не сказали?
— Нет. Те казаки, что вас привезли, больше не приезжали. Последние дни шли большие бои; может быть, они погибли…
— А из штаба никто не приезжал?
— Нет, никого не было.
— Странно… а где же охрана? — медленно обвел он комнату глазами.
— Какая охрана? Вы же в лазарете.
— Да, но ведь я арестован.
По его лицу промелькнула грустная улыбка:
— Ах, да, понимаю… Я должен скоро умереть, и они оставили меня в покое. Удивительная гуманность со стороны его превосходительства. Передайте ему, сестра, что я очень тронут… — Он устало закрыл глаза.
— Вы не умрете! — Марина решила сказать ему правду. — И потом у нас нет никаких превосходительств. Вы — в одном из лазаретов Одиннадцатой Красной Армии.
Офицер широко открыл глаза. И в них Марина прочитала и недоверие к ее словам, и такую радость, что ей самой захотелось смеяться.
— Значит, моя сотня все же перешла к вам?
— Какая сотня?! — удивилась Марина.
— Та, которой я командовал и с какой хотел перейти на сторону красных.
— Не знаю, но вы теперь наш.
— Ваш, ваш… Для этого стоит жить. И я буду жить! Правда? Ведь я не умру?..
— Нет, нет! Вы будете жить!
Взгляды их встретились. Марина с досадой почувствовала, что краснеет.
В комнату, улыбаясь, вошел доктор.
— А, наш герой уже пришел в себя? Великолепно! Сейчас проверим пульс. А ну–ка, девочка, дай же и мне одну его руку, ты захватила обе.
Краснея еще больше от смущения, Марина выпустила руки раненого, только сейчас заметив, что она держала их в своих руках.
— Так, так… очень хорошо! Сейчас вас покормят. А говорить вам нельзя…
Опустив его руку, доктор спрятал часы…
— Ну, поправляйтесь.
Марина посмотрела вслед вышедшему доктору. Потом, поправив одеяло, тихо вышла из комнаты.
… Ночью лазарет готовился к выступлению вслед за своим отрядом, уже вошедшим в город.
Командир отряда, прислав десяток подвод и около взвода конных красноармейцев, просил поторопиться, так как на другой день ожидалось выступление всей армии на Невинномысскую.
Под утро, когда санитарный обоз уже готов был выйти из хутора, приехала тачанка, окруженная десятком кубанских казаков. Из тачанки выпрыгнул молодой высокий парень в длинной шинели.
Марина уже усаживалась рядом с доктором, когда к их тачанке быстро подошел приехавший.
— Я адъютант штаба Девятой армии. Где тут Марина Семенная?
— Я самая, — сказала Марина.
— У меня приказ начальника штаба, товарища Батурина, доставить вас к нему.
— Это зачем же я ему понадобилась?
Марина с любопытством стала рассматривать адъютанта. Его длинная фигура в предрассветном сумраке казалась еще длиннее.
«Совсем как молодой петух», — насмешливо подумала она.
Адъютант, смерив Марину гордым взглядом, отрезал:
— Раз требуют, значит, надо. Потрудитесь пересесть в мою тачанку. Я вас доставлю в штаб.
В их спор вмешался молчавший до этого доктор:
— Я начальник санитарного отряда. Прежде всего вам следовало бы обратиться ко мне. Потом, мой отряд принадлежит к Одиннадцатой армии, и, следовательно, молодой человек, — доктор сердито дернул бороду, — распоряжения вашего начальника штаба для меня не обязательны.
— Не поеду! — решительно отрезала Марина и, обращаясь к кучеру, крикнула:
— Трогай, дядя Ефрем!
— То есть, позвольте… Как же это? — растерянно забормотал адъютант.
Но Ефрем уже вытянул кнутом застоявшихся лошадей. Те тронули крупной рысью, и тачанка тенью скользнула мимо адъютанта, обдав его шинель грязью. В уши хлестнул полузаглушенный грохотом колес насмешливый голос Марины:
— Передайте привет своему начальнику. Приеду в город, обязательно навещу.
Следом за тачанкой тронулся обоз…
В тот же день, возвратясь из разведки, Андрей передал команду Чесноку и тотчас же поскакал в штаб. В полутемном коридоре он чуть не сбил с ног коменданта штаба. Тот выругался и хотел было пробежать мимо, но, узнав Андрея, скороговоркой выпалил:
— Известие из Пятигорска. Сорокин расстрелял Матвеева… Сегодня выступаем на Невинку. — И, оттолкнув изумленного Андрея в сторону, опрометью бросился к лестнице. Андрей вдруг почувствовал, что сердце куда–то провалилось, что горло мучительно сдавило спазмой и хочется бить в стену кулаками, кричать и плакать от горя и злобы…
Батурин, мерно прохаживаясь по комнате, диктовал адъютанту приказ о порядке движения армии в походе, когда в комнату, оттолкнув часового, ворвался Андрей.
