Ванда Василевская - Радуга
Вся деревня, женщины, старики, дети стояли вокруг братской могилы.
Федосия Кравчук отдавала родной земле останки единственного сына. Отдавала земле тело дочери старая Шариха. Остальные были незнакомые, но всем казалось, что в могильной яме лежат их сыновья, мужья, братья. В этот день ни у кого не было более близких людей, чем эти погибшие, глядящие мертвыми лицами в небо. Это были бойцы Красной Армии. Их армия.
— Родина никогда не забудет, — растроганным голосом говорил Шалов.
Да, они знали, что никогда не в состоянии будут забыть. Что в их памяти навсегда останутся лица погибших и этот день, когда они предавали их земле. Общая могила соединила тех, что погибли, отступая, что под ураганным огнем неприятеля покидали деревню, и тех, что пришли ее освободить, что вырвали ее из рук врага.
Спокойными глазами глядели люди вокруг. Да, это была война. Кровью, огнем и железом обрушилась она на деревню. Но здесь перед ними лежали те, что были символом непоколебимой веры, поддерживавшей деревню в самые страшные, в самые черные дни. Веры в то, что они придут, что последнее слово будет за ними. Шалов наклонился, взял комок смерзшейся земли и бросил в могилу. И все, один за другим, стали наклоняться и бросать в могильную яму по горсти родной земли. Чтобы им спокойно спалось в могиле. Чтобы они чувствовали на сердце родную землю, свободную родную землю. Братские руки выкопали им эту могилу, братские руки покрывали их тела родной землей.
— Брось, Нюрка, брось, — обратилась мать к двухлетней девочке. Ребенок взял горсточку земли и осторожно бросил вниз. Детские ручки выкапывали из-под снега темную землю и сталкивали ее вниз. Бойцы работали лопатами. Наконец, яма сравнялась с землей. Над могилой вырос холмик.
— Весной посадим цветы, — сказала Малючиха.
— Зеленую траву посеем, — прибавила Фрося. — Из каждого двора рассады принесем.
Расходились медленно. Торжественная печаль была в сердцах. Они погибли за свою землю. Так и раньше бывало, хотя бы и в восемнадцатом году, и многие это помнили. Мало ли тогда народу погибло и из их деревни? Землю защищают кровью и жизнью людей, выросших из этой земли и живущих на этой земле. И это просто и ясно.
* * *Расходились в молчании, но уже минуту спустя в деревне раздавались шум и разговоры. Женщины тащили красноармейцев к себе, каждой хотелось, чтоб и у нее остановились бойцы.
К Шалову отправилась целая делегация.
— Товарищ командир, у нас к вам просьба, — начала Терпилиха. — Хотелось бы угостить своих, а нечем…
Он рассмеялся.
— Что ж я тут могу поделать?
— Да у нас бы нашлось чем, только бы вы нам помогли… У нас все закопано, спрятано в землю. Когда немцы шли, мы и спрятали. А как же теперь откопать? У нас нечем, земля, как камень. А у вас инструменты есть, вы бы дали красноармейцев, в два счета откопают.
— Что ж, давайте. Эй, ребята, кто хочет помочь?
Добровольцев нашлось немало. Женщины, проваливаясь по пояс в снег, отправились в поля.
— Здесь, вот у этого кустика…
— Что вы говорите, мама! С этой стороны, с этой!
— А ты не вмешивайся, когда еще мал! Не помню я, что ли?
— Овечку зарежьте, ничего овечка, сварите в котле, будет что поесть, — уговаривал своих квартирантов хромой Александр.
— Да ведь у вас всего одна?
— Одна… Было больше, да немцы зарезали. А эта осталась.
— Неужто мы у вас последнюю овцу заберем? Нет, это нельзя!
Он молитвенно сложил руки.
— Сыночки, не обижайте вы меня. Я от всего сердца даю, от всей души. Чем же я вас угощу? Только эта овца и осталась… Так вы уж не отказывайтесь, не обижайте…
Бабы вытаскивали из тайников, с чердаков, из подполий все, что могли. Сало зарезанных еще осенью свиней, связки чесноку, бутылки меда, даже семечки.
Раненые разместились в двух уцелевших комнатах сельсовета. Там уже суетилась ко всеобщей зависти Фрося, которая когда-то окончила санитарные курсы. Очень важная, она бегала из комнаты в комнату в белом фартуке и белой косынке, крепко стягивающей волосы. Женщины и девушки столпились у дверей.
— А вам чего? — бросил им на ходу молодой веселый врач.
— Помочь хотим… в лазарете…
— Что ж тут помогать? Все уже сделано, двух девушек я принял, санитары у нас есть…
Они разочарованными глазами глядели на него.
— Пол бы вымыть, грязно…
— Пол? Пол, пожалуй, действительно хорошо бы вымыть.
Они кинулись по домам и вскоре их явилась целая толпа с ведрами, щетками, тряпками.
— Что это вы, вдесятером пол мыть будете?
Шепотом, чтобы не помешать раненым, они принялись ссориться между собой.
Всем хотелось хоть чем-нибудь помочь этим беспомощно лежащим парням. Подать воды, отвести волосы со лба, присмотреть, чтобы кто не оставил дверь открытой, не напустил холоду в избу.
В комнату робко протиснулась Лидия Грохач.
— Тоже хотите помогать? — спросил врач.
Она оказала:
— Женщина у нас рожает… Не зайдете ли, вы ведь доктор…
— Вот тебе на! Я же хирург…
— Да это все равно, доктор всегда доктор. Очень уж она мучится, утром-то она таскала немцев за ноги из избы, ну, схватки и начались…
— Что ж, делать нечего, надо итти, — весело решил он. — Новый гражданин родится, надо помочь. Раненых оставляю на тебя, Кузьма. Ну, где это?
Лидия торопливо повела его к избе Левонюков. Потирая озябшие руки, он шел за ней.
— Вы бы варежки надели, такой мороз!
— Да вот были варежки и ночью пропали… Обронил где-то, что ли. Теперь остался без варежек.
Она робко взглянула на него, потом быстро стащила с рук толстые косматые перчатки собственной работы, вышитые по краям красными и голубыми цветами.
— Что вы, что вы! — защищался он. — С чем же вы-то останетесь?
— У меня есть другие, — солгала она. — Я хорошо спрятала, немцы не нашли, а вы ведь доктор, вам руки нужны. — Он заметил, что у нее дрожат губы и засмеялся:
— Ну, что ж, раз вы такая упрямая, давайте!
В сенях избы Левонюков столпились бабы. Они быстро расступились перед врачом.
— А ребенок уже родился, — заметила одна.
— Так что я уже и не нужен.
— Нет, вы все же загляните к ней, загляните, очень уж долго она мучилась, совсем ослабла.
— Вот, тетушка, я вам доктора привела, — объявила Лидия.
— Что ты, что ты, зачем доктор? Такой молоденький, — удивилась больная. — Вы вот ребенка посмотрите, а со мной ничего не сделается, что я, первый раз рожаю, что ли?
Он наклонился над люлькой.
— Мальчик?
— Мальчик, мальчик. У меня только одна девочка, Нюрка, а то одни мальчики… Такой уж у нас род…
— Молодец мальчик. Как же вы его назовете, а?
— Да мы уж тут с бабами говорили… Я было хотела Митей назвать, по старшему брату, но, говорят, это нехорошо…
— А что с братом?
— Да ведь его брата, моего старшего сына, хоронили сегодня со всеми… Месяц на виселице висел сын-то мой, а сегодня я его сама сняла, — объяснила женщина.
Врач смутился.
— Я не знал, что это ваш сын…
— Мой самый старший, как же… К партизанам пробирался, ну, поймали его немцы… Самый старший, семнадцатый год ему пошел. Я и хотела назвать, как его, — Митя. А они не советуют, говорят, не надо, так я уж теперь и сама не знаю, как…
— Назовите Виктором, — посоветовал врач. — Победитель, значит. Как раз сегодня родился, вот и назовите победителем…
Она задумалась.
— Ну, если это значит победитель, пусть будет Виктор, а, Лидия?
— Раз вам так советуют…
— Что тут долго думать! Во всей деревне ни одного Виктора нет. Пусть будет Виктор. Да вы присядьте, присядьте, посидите с нами.
— Спасибо, меня раненые ждут.
— Вы уж всех перевязали, бабы говорят. Посидите минутку. У всех в избах красноармейцы, а у меня, что я вот родить собралась, никого… А ты, Лидия, достань спирту из шкафчика, там есть бутылочка.
— Вам, может, лучше не пить, — робко пробормотал он.
Она улыбнулась.
— Это почему же? Вы ученый, как раненых лечить, а бабьего мяса, видно, не понимаете. Рюмка спирту сразу на ноги ставит.
Он не возражал больше. Лидия налила в толстый зеленоватый стакан.
— За здоровье маленького, чтобы рос здоровый…
— Чтобы никогда в жизни немцев в избе не увидел.
— Чтоб каждый день его рождения обозначался новой победой.
— Чтоб вырос таким, как Митя…
— И дожил в счастье до взрослых лет.
Врач смертельно устал, и рюмка спирта сразу опьянила его. Ему казалось, что война осталась где-то далеко, далеко. Стены хаты были белы, яркими красками алели нарисованные на печке цветы и вышитые полотенца по углам.
— Лидия, покажи-ка доктору карточку, она там, за иконой заткнута, покажи…
Врач взял в руки выцветший снимок. На него задорно смотрело молоденькое лицо, с волосами ежиком, простое, обыкновенное лицо деревенского парня.
