Ванда Василевская - Радуга
В двух шагах от него лежала Малаша. Она почувствовала выстрел одновременно с тем, как услышала треск ломающейся кости. Пулю в своем теле она ощутила как счастье. В живот, вот так и надо было, в живот. Счастливая улыбка появилась на ее губах. Выражение, которое целый месяц превращало ее лицо в холодную маску старости, бесследно исчезло. Она лежала с раскинутыми руками, лицом к небу, черноглазая, смуглая Малаша, самая красивая девушка в деревне. Она еще сжимала в руке дуло винтовки, но все уже было далеко от нее, уплывало в радужном блеске, в лазури ледяного утра, в искрящемся снеге, на который падали лучи солнца.
Эти первые лучи разбудили радугу. Ее бледный полукруг виднелся на небе всю ночь, но лишь в виде беловатой полосы, едва заметной в глубине неба. Теперь солнце насытило ее блеском, теплом, и она заиграла на небе нежными, как цветочная пыльца, красками. Она переливалась розовыми лепестками, лиловела ранней весенней сиренью, играла оттенками фиолетовых колокольчиков, ярким пурпуром розы, золотом лепестков горицвета.
Глаза Малаши устремились на сияющий полукруг, высоко раскинувшийся по небу. Жизнь вытекала из тела вместе с кровью. Костенели пальцы, холодели ноги, застывало тело. А счастливые глаза смотрели на сияющую дорогу, проложенную из конца в конец по далекому небу. Радостная дорожка во все светлеющей, все более насыщенной солнцем лазури. Она шла по радужной тропинке, Малаша, красивейшая девушка в деревне, лучшая работница в колхозе. Это о ней писали в газетах, для нее зацветали любовью летние ночи.
Не было больше ни снега, ни мороза. Под головой шелестело сено, душистое сено, полное цветов. Журчала вода, где-то недалеко била ключом свежая вода. В тишине ночи звучала гармонь. Глаза поискали в небе радуги — но нет, какая же радуга, ведь это летняя ночь. Радостно смеется Иван, вот у самого ее лица его глаза, серые глаза под черными бровями. Ночной мрак застилал образ любимого. А ведь радуга была, только что была радуга. Захотелось увидеть ее еще раз, насытить глаза ее блеском. Малаша с трудом приподнялась на локте. Нестерпимая боль пронизала ее внутренности, и она снова упала на снег. Она поняла, что умирает. Ее руки затрепетали в воздухе, пытаясь схватить цветную ленту, раскинувшуюся в небе радугу. Глаза остекленели, уставившись в небо. Из-за полуоткрытых губ блеснули ровные, белые зубы, и лицо застыло в улыбке, полной муки.
* * *Шум за домами усилился — это бабы вели пойманных немцев. Терпилиха открыла беглеца в собственном хлеву. Бросив винтовку, он вбежал в открытые двери и съежился под охапкой соломы в углу. Его выдали следы на снегу. Терпилиха не позвала на помощь красноармейцев — она и две дочери Грохача с вилами и граблями в руках осторожно вошли в хлев.
— Эй, фриц, вылезай! Погоди-ка, Фроська, вон он в соломе сидит…
— Не толкайтесь, сейчас я его нащупаю вилами!
— От стенки, от стенки заходи, а то еще выстрелит, сволочь…
Осажденный вояка не понимал слов, но сквозь стебли соломы разглядел занесенные вилы. Немец торопливо вылез, отряхая с себя солому. На нем висели лохмотья порванного мундира, голова была обмотана дамским трико.
— Вот так кавалер, поглядите-ка, девушки! Ну, двигайся, двигайся…
Испуганный немец поспешно направился к выходу. На пороге он споткнулся.
— Гляди, как оно ползет… Выше, выше лапы-то поднимай. Фроська, посмотри-ка, нет ли там винтовки в соломе? пригодится…
Девушка тщательно обыскала угол.
— Нету, видно, раньше где-то бросил.
— Вот герой! А сапожки-то на нем, фу-ты, ну-ты! — заметила Терпилиха. Ноги немца были обернуты тряпками.
— Ноги-то, видно, отморожены, вон как тащится.
— Никто его сюда не звал, сидел бы дома да грелся у печки, сколько влезет… Так нет, нашей земли ему захотелось!
На улице сбегался народ.
— Откуда ты его взяла, Терпилиха?
— Хо, хо, смотрите-ка!
— А вам что? Не видите, пленного веду? А вы бы лучше тоже поискали по сараям да хлевам, чем глаза-то таращить. Они теперь расползлись, как тараканы, надо поискать!
— Правильно говорит, — заметил хромой Александр. — Ну-ка, бабы, поищем, куда там они забрались.
Все разбежались, хватая вилы, лопаты, топоры.
— Вместе пойдем, вместе!
— Кучей веселей!
— Ого, Ленька боится, как бы где на немца не наступить…
— Коли надо, я так наступлю, что он и не пикнет!
— Ну, ну, бабы, — успокаивал их Александр, — поменьше болтайте.
Они пошли всей толпой от избы к избе. Обыскивали сараи, заглядывали в конюшни. Дети путались под ногами, радостно пищали.
Прибежал запыхавшийся Сашко.
— У нас в хлеву немец!
Толкая друг друга, они кинулись туда и с гордостью вывели трясущегося от страха фрица. Красноармейцы, которые тоже обыскивали деревню, улыбались, встречая баб, но те знали все углы и закоулки.
— Ну, что, ребята, у кого больше пленных?
— У вас, у вас, — смеясь, признавали бойцы.
— Где их комендант? — волновался Шалов. — Поищите, ребята, неужели сбежал.
Они осмотрели убитых немцев. Фельдфебель, солдаты…
— Капитан, ищите капитана!
А Вернер лежал в глубоком снегу за сараями. Один глаз вытек, выбитый ударом приклада. Но другой прямо смотрел в раскинувшееся над головой небо. Невыносимая боль разрывала голову. Казалось, что по черепу безустанно бьет огромный молот. В горло лилась кровь. Вернер торопливо глотал, глотал ее, захлебывался, а она все текла, точно из бездонного колодца. Мучительные судороги гортани сотрясали все тело.
Он устремил единственный глаз в далекую лазурь, словно ища там ответа. И тут он увидел радугу. Огромный полукруг, раскинувшийся из конца в конец горизонта, сверкающую ленту, связывающую небо с землей. Сияли мягкие, насыщенные светом краски. В отуманенной голове мелькнуло воспоминание, — где это он видел такую радугу? Ах, да, перед этой вьюгой… Как тогда сказала баба? Она подтвердила, что радуга — доброе предзнаменование.
Капитан Вернер застонал. Радуга была добрым предзнаменованием — не для него. Радуга радостно сияла, но он уже не видел ее, погруженный в тьму.
Глава девятая
Их хоронили на площади у церкви. И тех, что погибли этой ночью, и тех, что уже месяц лежали в снегу в овраге.
Федосия Кравчук сама помогала перенести тело сына. Она поддерживала неподвижную, странно легкую голову, чувствуя на пальцах мягкие волосы. Без слез смотрела она в черное, словно вырезанное из дерева, лицо. Вот Вася и дождался. Братские руки выкопали его из снега, братья хоронят его в братской могиле.
Сани медленно двигались по крутому склону оврага. Федосия шла рядом, поддерживая тело сына, чтоб оно не соскользнуло на снег. Осторожным, материнским движением она поправляла тела тех других, незнакомых, что лежали рядом с Васей.
— Девушку похоронить вместе с ними, — распорядился Шалов. — Она погибла в борьбе, как боец.
— Она уже женщина, у нее муж в армии, — сказала Малючиха, но, когда принесли тело Малаши, Малючихе показалось, что она солгала. На снегу лежала девушка, молоденькая девушка. Такая, какой она ее знала год назад, до того, как была сыграна шумная свадьба.
— Красавица, — тихо сказал кто-то из красноармейцев.
Да, это была она, Малаша, красивейшая девушка деревни. На щеки падала тень от длинных ресниц. Волосы мягкими волнами укладывались вокруг лица. Черные брови, как ласточкины крылья, разлетались на гладком лбу. На лице застыла страдальческая улыбка, улыбка, от которой нельзя было оторвать глаз.
Осторожно сняли с виселицы тело Левонюка. Старая Левонюк чувствовала уже первые родовые схватки, но не согласилась остаться дома. Она осторожно приняла в объятия закоченевшее черное тело сына, которое месяц качалось на виселице, среди снега и вьюги.
— Тихонечко, тихонечко, — говорила она, словно он мог еще что-то чувствовать, словно ему еще можно было причинить боль. Девушки помогли ей. Шестнадцатилетний юноша был легок, почти невесом. Его лицо казалось теперь совсем ребячьим.
Выкопали могилу, широкую, просторную, и клали их всех рядом. Окоченелые, почерневшие трупы тех, что погибли месяц назад, и растерзанные останки Сергея Раченко и Сердюка, который словно спал, и молоденького стрелка, погибшего у комендатуры, и Малаши. Говорил от имени всех товарищей Шалов. Суровые и простые слова, далеко разносились в чистом воздухе, неслись к стеклянному небу в радужном поясе.
Вся деревня, женщины, старики, дети стояли вокруг братской могилы.
Федосия Кравчук отдавала родной земле останки единственного сына. Отдавала земле тело дочери старая Шариха. Остальные были незнакомые, но всем казалось, что в могильной яме лежат их сыновья, мужья, братья. В этот день ни у кого не было более близких людей, чем эти погибшие, глядящие мертвыми лицами в небо. Это были бойцы Красной Армии. Их армия.
