Егор Лосев - Багряные скалы
К вечеру неожиданно пошел снег. Вымороженная Гора и без того недобрая и пугающая, укрывшись белым саваном, стала совсем зловещей. Дмитрий никогда не верил ни в бога, ни в черта, но, бродя по пустым заброшенным университетским коридорам и аудиториям, он чувствовал, мороз, пробегавший по коже.
Когда совсем стемнело, в казарму явились трое "царевых людей" и попросили свободных от караулов подсобить. Они перетащили из университетских подвалов в больницу десятка два тяжеленных зеленых ящиков.
– Ждите здесь, – бросил им один из "поплавков". Все трое куда-то испарились.
Адам поднял горящую зажигалку и медленно двинулся по кругу. Язычок пламени осветил ржавые кровати, истрепанные рваные занавески, горы бумаг. Дмитрию стало не по себе.
Масла в огонь подлил стенд с фотографиями. Несколько десятков карточек, на них веселые, беззаботно улыбающиеся люди. Адам водил вдоль стенда зажигалкой, освещая новые и новые лица. Одно из них показалось Дмитрию знакомым.
– Это ж вылитый Линкор! – подтвердил его догадку Адам.
– Точно, – Двир присмотрелся, – и фамилия его.
– Эй, Линкор, – позвал Двир, – ты как тут оказался?
Линкор исподлобья глянул на стенд и отвернулся.
Адам озадаченно пожал плечами, поднял зажигалку повыше и прочел заголовок: "Вечная память павшим 13 апреля 1948 года".
– Черт! – выругался Адам, выронив зажигалку, – да они же все мертвецы…
Свет фонарика мазнул по стенам "поплавки" вернулись.
– Эй, служивые! – позвал старший "царских людей" – Берись за ящики и за мной.
Они проволокли свою ношу по темным подвальным коридорам. Сложили их штабелем у выхода на улицу.
– Спасибо, парни! – поблагодарил их старший и передал фонарь одному из своих, – Моти проводит вас.
Обратно шагали молча. Уже в здании университета Двир не выдержал и поинтересовался у проводника:
– А что у вас в ящиках-то?
– Противопехотки, – пожал плечами Моти, – будем склон минировать.
– Ого, – удивился Двир, – откуда такое богатство? В оружейке-то только винтари ржавые, да "бренов" пяток.
Моти лишь загадочно хмыкнул.
Дежурить Дмитрию выпало на рассвете. Товарищем по несчастью был Гаврош.
Прихватив термос с кофе, они дождались разводящего и сменили на крыше двух посиневших от холода пехотинцев.
Гаврош пристроился в углу, зарылся в поднятый воротник, пробормотал что-то про недосмотренный сон и отключился.
Карта жгла Дмитрию карман, но даже при спящем Гавроше он не решился. Вместо карты принялся разглядывать окрестности.
Тонкий, покрытый проталинами слой снега укрывал город.
Клочья тумана полоскались в роще у Августы Виктории, словно белье на ветру.
Робкие лучи просыпающегося солнца шарили по склонам, их зыбкий свет освещал окружающее Гору царство мертвых: ровные ряды могил британского военного кладбища, беспорядочно разбросанные еврейские захоронения, сползавшие в ущелье Кедрон, противоположный склон полный мусульманских могил. Весь этот парад покойников упирался в наглухо замурованные Врата Милосердия.
Дмитрий достал отцовский бинокль. Цейсовская оптика приблизила, развернула перед ним старый город, словно иллюстрацию из журнала. Свинцовый купол над скалой, мечеть Аль Акца, башенки колоколен и минареты.
Он отложил бинокль. Плеснул себе кофе. Кружка приятно обжигала пальцы. Вкус оказался так себе, но в такую холодину выбирать не приходилось.
Гаврош причмокнул во сне.
Выхлебав половину содержимого, Дмитрий сунул парящую кружку под нос товарищу.
Иоське втянул кофейный аромат и рывком вцепился зубами в эмалированный край.
Только потом открыл глаза, отобрал кружку и промурлыкал – Ко-о-ффе-е…
– Ух, ты, – удивился биноклю проснувшийся Гаврош, – ну-ка…
Он подкрутил окуляры и уставился на Старый город. – Пост, где им выпало дежурить, имел позывной "Физика", и, по словам разводящего "поплавка" являлся самой лучшей обзорной точкой в анклаве.
Гаврош всматривался в окуляры, бормоча себе под нос.
– Вот Хурва, – бормотал он, – одна только арка уцелела, а от Тиферет и того не осталось. А Греческая церковь у армян так и стоит.
Он оторвался от бинокля и показал Дмитрию на нависавшую над руинами Еврейского квартала колокольню.
– Видишь? У нас там такая позиция была. Оттуда пол Старого города простреливается. Если б не армяшки, мы б еще долго могли держаться.
– Причем тут армяне? – не понял Дмитрий.
– Они потребовали солдат с колокольни убрать, чуть ли не самому Старику побежали жаловаться, клялись, что никаких арабов туда на пушечный выстрел не подпустят. Сам Шалтиэль приказал нашим оттуда убираться.
– И, правда, не пустили?
– Ага, держи карман шире, – невесело усмехнулся Гаврош. – Их поп вышел, да сам для них ворота распахнул. На этом все "не пускание" закончилось, а ведь обещали…
– Эх… – вздохнул Гаврош, откладывая бинокль, – вот бы куда пробраться, побродить, молодость вспомнить.
Дмитрий помолчал, раздумывая, и вдруг брякнул:
– Слушай, Гаврош! В Старый город попасть, у тебя шансов нет, – он запнулся, но все же закончил фразу, – А в Петру ты хотел бы сходить?
Гаврош сощурился и внимательно посмотрел на Дмитрия:
– К Красной скале? – переспросил он.
– Ага.
– Как Бар-Цион?
– Как Бар-Цион, – подтвердил Дмитрий.
Гаврош задумался, смешно наморщив лоб.
– Не-е, – протянул он, наконец, – это ж в какую даль тащиться… да и зачем…
– То есть как, зачем? – задохнулся Дмитрий.
– Ну а че там делать… – принялся рассуждать Гаврош, – ну камни там красивые, древние, дык их и здесь навалом, – он кивнул головой на раскинувшийся за парапетом город. – Зачем еще… доказать, что у тебя яйца железные…
Гаврош невесело усмехнулся, – тут я пас…
Дмитрий вспомнил Газу, трупы египетских солдат и Гавроша, устало умывавшегося водой из пожарной бочки. Пожалуй, у него с этим пунктом все в норме.
– Я бы вот в Старый город сходил… – зло сказал Гаврош, – оптику на винтовку прикрутить, патронов мешок, гранат десяток. Заглянул бы в Армянский квартал, к старым знакомым. С попа ихнего старый должок взыскать. А потом на колоколенку, ту самую, в Греческой церкви. И ни одна падла у меня носа на улицу не высунет, я им припомню сорок восьмой.
Он пнул ботинком парапет, и бросил презрительный взгляд на Храмовую гору, – Вот он, сука, лежит передо мной как картинка… и зовет, – заходи, мол, Иоселе, в гости…
Гаврош сдвинул на затылок полицейскую фуражку, одетую поверх вязаной шапки. Посмотрел на Дмитрия, словно вспоминая, с чего, собственно, начался разговор.
Дмитрий, малость ошарашенный всей этой тирадой, пожал плечами, ответить было нечего. У каждого свои тараканы в голове. Кому Петру подавай, а кому колокольню, да патронов мешок. В философских размышлениях над этим парадоксом пролетело дежурство.
Сортир был единственным местом, где имелась возможность спокойно уединиться, тем более сортир добротный университетский, с деревянными стульчаками, а не обычное бетонное очко, с углублениями для ног.
Карта лежала на коленях, и Дмитрий внимательно вглядывался в плотный, разлинованный бумажный лист.
Точкой с арабскими каракулями обозначалась Петра, такая же точка стояла на Беер Менухе, откуда начинался маршрут Бар-Циона.
Дмитрию иногда казалось, что карта всасывает его в себя. Безликие цветные пятна и отметки обращались в ущелья и горы, закорючки арабской вязи в бедуинские стойбища и деревни. В ушах звучал насмешливый голос Бар-Циона:
«Ну и красотища там… Красные скалы, разноцветный песок, блестящий на солнце, дворцы, высеченные в ущелье, громадный амфитеатр из бордового камня…»
"Да или нет?" билось в голове Неужели, карта в портфеле британца всего лишь глупое совпадение? Может прав Гаврош и нет там ни хрена, одни камни да легионеры? Вполне могут пристрелить. Но с другой стороны, на тот свет он может попасть в любую секунду, прямо сейчас, завтра, послезавтра, да мало ли подходящих возможностей.
А с другой стороны: хотел пойти к Красной скале, но не знал как? На тебе карту!
И ведь струсишь, потом всю жизнь казнить себя будешь за упущенную возможность. Не, такой шанс терять никак нельзя…
Интересно, что бы сказал отец? Одобрил бы… или отругал… эх, батя, батя… как же рано ты ушел, как много осталось между ними не досказанным и не сказанным вообще.
Он опять уткнулся в карту.
Увидев ее, Адам потерял дар речи, вертел карту в руках, разглядывал, словно никак не мог поверить, что она настоящая.
– Когда? – только и спросил он, отложив карту.
Дмитрий не ответил. Слишком многое еще предстояло сделать.
Он в который раз уставился, на ведущую в Петру красную карандашную линию, словно ожидал от нее ответа.
В дверь стукнули, голос Двира поинтересовался: – Фридман, ты!?
– Ну.
– Вылазь, летеха пришел из этих, как их, "поплавков"! На земляные работы гонит.
