Егор Лосев - Багряные скалы
Ладно, эмоции потом.
Он сменил обойму. Наощупь посчитал. В подсумке осталось четыре, да где-то в ранце коробка патронов. Только, как с такой рукой снаряжать. Еще оставалась граната.
От боли в глазах расходились цветные круги. Он выстрелил, перекатился в сторону.
Впереди раздалась гортанная команда, характерно лязгнули примыкаемые штыки.
Надо было что-то решать.
Поудобнее ухватив гранату, вытянул зубами чеку. Сгруппировавшись швырнул ее как можно дальше, навстречу выпрямлявшимся в полный рост силуэтам и не дожидаясь разрыва ползком метнулся назад.
За спиной шарахнуло. Свистнули над головой осколки. Он дополз до края карниза, свесился, пытаясь разглядеть тропу. Тщетно. Метрах в трех ниже белел только узкий каменный карниз. Он повернул голову. Тропа тянулась вдоль обрыва и терялась где-то слева.
Это был конец.
Не раздумывая Дмитрий сбросил тело вниз, на мгновение повиснув на здоровой руке, разжал пальцы и рухнул, пытаясь сгруппироваться. Ночь взорвалась вспышкой боли, а потом все поглотила тьма.
Февраль 56-го
Тучи, низкие и свинцовые висели над Иерусалимом, то и дело разражаясь ледяной крупой дождя и града. Ветер подвывая разгонялся на безлюдных улицах взорванного еврейского квартала. Несся над заброшенными домами нейтральной полосы, заставляя звенеть колючую проволоку вдоль «городской линии», а часовых зябко ежиться. Иорданцы плотнее наматывали на шеи и уши клетчатую ткань кафии. Израильтяне кутались в воротники шинелей.
Ветер с бандитским свистом проносился между "драконьими зубами" перегораживавшими площадь перед КПП Мандельбаума. Без всякой визы пересекал он границу, и с разгону напарывался на торчащий, как гнилой зуб в больной челюсти, Дом Турджемана.
Но дом, такой красивый и заманчивый издали, вблизи оказывался мрачным и угрюмым. Красивые стрельчатые окна замурованы бетоном. Узкие, усиленные стальными листами, щели вмурованных в бетон амбразур прикрыты задвижками. Обложены мешками с песком узорчатые балюстрады, балкон и галерея побиты снарядами.
Разочарованный ветер сходился грудь в грудь с испещренным пулевыми отметинами фасадом, разбивался на сквозняки и уносился по узким улицам Меа Шеарим в поисках легкой наживы, грохая ставнями, срывая со случайных прохожих – ортодоксов шляпы и парики.
Когда-то дом в престижном по тем временам иерусалимском районе Шейх Джерах, в квартале Хасана Турджемана построил для себя архитектор Антон Брамхи.
Вспыхнувшая война вынудила жителей: евреев и арабов, бежать. Так как через Шейх Джерах проходила единственная дорога в еврейский анклав на Масленичной горе, дома превратились в поле боя между отрядами Аганы и Пальмаха с одной стороны и арабской милицией, называвшей себя Армией Священной Войны, с другой. Разбитая грунтовка, виляющая меж заброшенных домов, оказалась последним, что видели в своей жизни многие из направлявшихся в больницу Хадасса или в университет на горе Скопус. Однако конвои сопровождались бронемашинами, в бронированных автобусах устанавливали пулеметы и огнеметы, так что колдобины старой грунтовки были последним зрелищем и для приличного количества атакующих.
Перемирие разделило квартал между сторонами. Часть жителей не побоялась вернуться в ставший пограничным район и поселилась по обе стороны "городской линии". Но дом Турджемана, господствующий над подступами к КПП, превратился в опорный пункт.
Если снаружи ОП Турджемана смахивал на обычный жилой дом, (разве что окна заложены, да амбразуры проделаны), то изнутри он был настоящей крепостью. Железобетонные перекрытия, казематы, пулеметные точки и даже маленький лазарет.
Они толпились в главном каземате, наливали чай из огромного бака-водогрея в углу, подшучивали друг над другом.
Горячая кружка чая обжигала пальцы, и Дмитрий поставил ее на стол. Черная полицейская форма сидела как-то непривычно, фуражка норовила свалиться с головы. "И как они в таком головном уборе жуликов ловят…" – тоскливо размышлял Дмитрий, поглядывая на остальных. Зрелище радовало глаз, куда там цирку.
Двир в новой форме выглядел необычайно строго и официально. Гаврош смахивал на пугало, Адам напоминал школьника, нацепившего на Пурим костюм полицейского. Линкор с подвернутыми рукавами и расстегнутым воротом походил на типичного фашистского офицера из пропагандистского фильма про войну.
Наконец снаружи зашумели двигатели. Внизу лязгнули стальные двери и голос Бар-Циона громко выкрикнул:
– Рота Алеф! Заткнитесь!
Гул стих. Все глаза устремились на ротного. В своей выгоревшей "американке" он резко выделялся среди черных мундиров подчиненных.
– Машины уже здесь. Помните инструктаж. На досмотре не выеживаться. Пусть делают, что хотят.
После досмотра в каждом автобусе с вами поедет легионер с "томиганом". Обычно они стоят в проходе, рядом с водителем.
– Буадана!
– Ма-а-а-а… – индифферентно отозвался громила иракец.
– Тапуах адама. – отрезал ротный, – Твои действия в случае заварухи?
– Прыгать на иорданца и валить его в нишу, к дверям автобуса и душить, пока Гаврош будет отбирать у ублюдка автомат.
– Верно. Во втором автобусе валит Шарабани, ствол отбирает Картошка. С двумя стволами много не навоюешь, но хоть кого-то постарайтесь подстрелить.
Бар-Цион говорил спокойно, глядя попеременно в глаза каждого из сидевших перед ним.
– Вы поедите через Шейх Джарах, по вражеской территории. Вы едите открыто, ваш маршрут и время проезда известны, если они захотят напасть, шансов у вас ноль. Два ооновских джипа поедут перед конвоем, но это лишь иллюзия безопасности, в случае чего толку от них никакого. В общем, удачи и до встречи через две недели.
Картошка глянул на часы.
– Пора…
Дмитрий вскинул на плечо потертый "китбэг".
В переулке фырчала на холостом ходу короткая колона: два древних, бронированных автобуса – призраки прошлой войны, и тентованный "студебеккер" груженый коробками.
До Ворот "Мандельбаума" спустились пешком.
Картошка подошел к воротам. Рядом с ним встал военный полицейский в белой портупее. Имя каждого проходившего в ворота они сверяли со списком.
Наконец все столпились на нейтральной территории. Из переулка послышался рев моторов. Ворота растворились, "двухнедельный конвой" вполз на территорию КПП и остановился.
Минут десять ооновские и иорданские офицеры изучали бумаги. "Полицейские" мерзли на ледяном ветру.
Покончив с бумагами Картошка крикнул: В колонну по трое, стаааановись!
Шесть десятков черных мундиров построились образовав прямоугольник три на двадцать.
– Сейчас будет шмон, – тихо добавил Картошка, – держите себя в руках.
– Без оружия, как голый себя чувствую, – посетовал Гаврош, – особенно перед этими… он кивнул на двух закутанных, словно фрицы под Сталинградом, легионеров.
– Первая шеренга четыре шага вперед!
– Вторая шеренга два шага вперед!
К строю приблизились трое: низкий, коренастый израильский майор, высокий стройный ооновец с французским флагом на рукаве и легионер в черной островерхой каске.
– Личные вещи к осмотру! – негромко скомандовал Картошка.
Шестьдесят китбегов гулко шлепнули об асфальт, шестьдесят спин согнулись выкладывая под ноги содержимое.
Все вещи были заранее проверены и одинаково сложены, что бы придраться было не к чему. Рабочая форма, повседневная форма, рабочие ботинки, книги, умывальные принадлежности и белье.
Но иорданец с недовольным выражением шел между рядов, внимательно изучая солдатские пожитки. Иногда, что-то привлекало его внимание и он указывал ооновцу на ту или иную вещь. Француз присаживался на корточки, брал в руки подозрительные предмет и демонстрировал его легионеру. Тот морщился и шел дальше.
Вся процессия остановилась перед Шарабани.
– Шу ада? – поинтересовался легионер по мышиному шевеля усами и тут же сам себя перевел на иврит, смешно коверкая слова, – Ма зеее?
Его палец показывал на свернутые кальсоны.
– Белье! – гаркнул Шарабани, так что офицер отшатнулся, схватившись за кобуру.
– Че ему за дело? – недоуменно оглянулся Шарабани на израильского майора.
– Так надо, – пожал плечами тот, – досмотр. За границу ведь едешь.
Шарабани презрительно фыркнул и развернул кальсоны, весело заполоскавшиеся на ветру.
– Шукран… – снова перешел на родной язык легионер, махнул на Шарабани рукой и шагнул к Дмитрию.
– Тфаддаль! – оглушительно рявкнул Шарабани, вздрогнувшему иорданцу сминая белье в комок.
– О, – пошутил сзади в очереди Адам, кивая на кальсоны, – белый флаг у нас уже есть. Если что, используем по назначению.
– По назначению, – зло отчеканил Линкор, – можешь запихать кальсоны себе в задницу. – Когда арабы жгли конвой в Хадассу, те тоже махали белыми флагами. Домахались, сгоревшие трупы даже опознать не смогли. Так что лучше используй по назначению ствол.
