Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
Письма он получал из дому регулярно. Писала и сестра, и отец. О Мальве больше – ни строчки. Ничего не спрашивал и он. Но сердце болело. Не мог он смириться с вероломством той, единственной, которую когда-то полюбил так, как любят только раз в жизни. Он и теперь, как ему казалось, любил, но уже не Мальву, не женщину, которую потом назвал именем цветка, а ту девочку со школьной скамьи, навсегда оставшуюся в прекрасном прошлом. И вот теперь рядом с той девочкой появлялась другая. Или это блажь? Или женщину захотелось, так что и за цветами в болото полез…
– Голованов, а у тебя, как у настоящего водителя, там, под сиденьем, фляжки нет?
– Воды?
– Нет, не воды.
– Другой нет.
– Хреново. – Капитан Солодовников задумчиво покачал головой. – Ты заведи. Пусть будет. Рану там кому промыть… Ну и прочее… А так, какой же ты водитель?
– Хорошо, заведу. Фляжку, между прочим, я уже заказал. Ребята за линию фронта пошли. Вернутся с трофеями. Немецкая лучше.
Когда водитель напомнил об ушедших на задание в Чернавичскую пущу, внутри у капитана Солодовникова все сжалось. И он сказал:
– Помалкивай об этом. Немецкая лучше… Помалкивай. Живыми бы вернулись. Отдал, дурак, самых лучших.
В штабе полка капитан Солодовников первым делом поинтересовался, нет ли каких сообщений о судьбе его рот. Ничего в штаб полка не поступало. Перед глазами поплыли лица ротных, Воронцова и Нелюбина, многих солдат, которых знал еще с боев под Зайцевой горой. Снова начал корить себя. А за что? Приказ пришел – направить. И он, комбат, уже ничего не мог изменить. Мог только послать Девятую вместо одной из ушедших рот. Но что бы это дало? Воронцов с Нелюбиным хотя бы друг друга держаться будут. В случае чего друг друга вытащат.
Находясь в штабе, капитан Солодовников обратил внимание на то оживление, которое там царило. Причины такого оживления он хорошо понимал: или грядет проверка из штаба дивизии или армии, или через неделю-другую начнется наступление. Вчера пришла сводка: Правобережная Украина очищена от немцев, сотни тысяч пленных, гигантские цифры трофеев. Румыны сдаются батальонами, полками. Пора и здесь надавить.
Восточнее, в лесу, гудели моторы грузовиков. Туда-сюда носились полковые интенданты. Склады перемещались ближе к «передку», и это, опять же, могло означать только одно. А он, комбат-3, без двух рот. И еще неизвестно, с кем он пойдет в бой, когда роты вернутся.
Командира полка на месте не оказалось, и Солодовников вздохнул с облегчением. Внутреннюю неприязнь к майору Лавренову он преодолеть не мог. Лишний раз смотреть в глаза человеку, которого тихо ненавидишь, и разговаривать с ним, делая вид, что ничего не происходит, не хотелось. С тех пор, как у него начались отношения со старшим лейтенантом медицинской службы Игнатьевой, Солодовников почувствовал, что комполка начал потихоньку давить на него. Новые пулеметы, поступившие в полк, были почти все отданы в первый и второй батальоны, так что третий батальон получил только три «горюнова» {6} и один ДШК[15]. Пополнение третий батальон получал исключительно в последнюю очередь, когда из маршевых рот выбирали уже весь гожий, как говорит Кондратий Герасимович, кадровый состав.
Когда они подъехали к госпиталю, размещенному в старом каменном двухэтажном доме в липовом парке, капитан Солодовников заметил, как на крыльцо выбежала и тут же, увидев знакомый джип, унырнула назад вместе с тазом медсестричка. Комбат невольно же покосился на водителя: тот улыбнулся, но, чтобы скрыть свою улыбку, поморщился, когда левые колеса подпрыгнули на рытвине.
Вера Ивановна, видимо, уже извещенная о его приезде, стояла у распахнутой створки окна. Затянутая ремнями, она, как всегда, была стройна и ослепительно красива. Солодовников посмотрел на нее и опустил глаза. И только потом спохватился и поздоровался.
Глаза Веры Ивановны вспыхнули. Она смотрела то на цветы, то в глаза капитану Солодовникову. Тот стоял у двери навытяжку, в левой руке держа немецкую каску, заполненную цветущей калужницей.
– Это для меня? – наконец улыбнулась она и кивнула на цветок.
– Это? – Он посмотрел на калужницу так, как будто видел ее впервые и теперь мучительно соображал, откуда она взялась в его руках. – А, да, это для вас, Вера Ивановна. Примите, пожалуйста, так сказать, от чистого сердца. И в знак… Ну, неважно.
– Калужница! Уже зацвела! А мы сидим здесь и не видим, что весна уже наступила!
Она взяла каску и поставила ее на тумбочку, подперев какими-то коробочками, чтобы она не опрокинулась.
– И ваза подходящая.
– Из подручных, так сказать, материалов. Уж не обессудьте.
– Калужница! Я так люблю ее! Вы представить себе не можете, какой праздник вы внесли в этот скучный кабинет! Спасибо вам, Андрей Ильич.
Вот я и услышал все, что она думает обо мне, подумал капитан Солодовников. Если, конечно, ефрейтор Голованов прав. А он, скорее всего, прав. Душа его ликовала, как если бы в полосе его батальона наметился успех и роты уже входили в прорыв. Теперь он не отрывался от прозрачно-желтых с зеленым отливом бутонов калужницы.
– Она еще не распустилась. – Он дотронулся пальцами до тугих зеленых шишечек бутонов.
– Ничего. Вот появится солнце… Я поставлю ее на подоконнике, где больше света. Для нее будет достаточно даже керосиновой лампы.
– Вера Ивановна! – встрепенулся он и в упор посмотрел на старшего лейтенанта медицинской службы и вдруг понял, что робеет.
Она вскинула глаза. Она тотчас все поняла. Она готова была броситься к нему, обнять его, этого растерянного человека, в благодарность за ту доброту и участие, которые он проявлял к ней все эти месяцы после того, что произошло во время неудачного наступления на Омельяновичи и Яровщину. Но зачем им это нужно? И ему, человеку семейному. И ей. Да и не время. Впереди наступление. Бои. Неизвестно, что с ними будет.
Вера Ивановна вздохнула, встряхнула головой и сказала:
– Хотите чаю?
Он тоже вздохнул и сказал:
– Хочу. – И улыбнулся. Ему сразу стало легче.
Выпили чаю, и она вдруг сказала ему:
– В полку уже разговоры пошли. Вот так, Андрей Ильич, товарищ капитан.
Он пожал плечами. Он готов был говорить с ней о чем угодно, но только не об этом.
– Я к тому, что война, Андрей Ильич, неподходящее место для устройства личной жизни.
– А другого у нас с вами может и не быть. – И он повернулся к окну и долго смотрел на тугие желто-зеленые бутоны калужницы.
Конечно, она права, думал он. На что похожи его ухаживания? Черт знает что. И разговоры эти… Лавренов ему, конечно же, не простит. А цветы ей все-таки понравились.
Глава девятнадцатая
Воронцов шел рядом с Калюжным, когда из-за протоки по ним ударил пулемет. Пули с легкими упругими щелчками сбивали кору с деревьев, осаживали заросли елового подроста, рикошетили от гряды камней, за которыми сразу залегли те, кто шел впереди и оказался в зоне огня. Скорострельный МГ выпустил длинную очередь и на мгновение умолк. Воронцов тут же передал Калюжному повод Кубанки и приказал ему переместиться в хвост колонны. Там, позади, уже поднялась суматоха. Группа капитана Омельченко, побросав коней в лощине, тут же бросилась вперед. Коноводы ловили перепуганных животных и уводили их в лес, подальше от протоки. Пулемет умолк, скорее всего, ненадолго.
Никого, слава богу, не задело. Позиция у пулеметчика была великолепная, и если бы нервы у него оказались покрепче и он подпустил бы их еще метров на пятьдесят, то сейчас бы они перетаскивали в безопасное место убитых и раненых и подсчитывали потери.
– А может, они просто остановили нас? Загнали в лощину и теперь начнут понуждать к сдаче? – Старший сержант Численко, как всегда, сгущал. За ним это водилось. Но Воронцов, среди прочих других, ценил в своем бывшем помкомвзвода и это качество: наихудший вариант развития событий Численко просчитывал мгновенно.
Очередь прошла над самой головой, так что чуткая Кубанка прижала уши и шарахнулась в сторону. Теперь она бежала вдоль ручья вслед за Калюжным, и Воронцов, увидев, как подпрыгивает мешок с боеприпасами, притороченный к седлу, успокоился. Теперь, главное, понять, кто перед ними, в какой силе и как расположен.
– Почему они не стреляют? – Численко лежал рядом, прижав голову к мокрой прошлогодней листве. Он не шевелился, даже не поднимал голову. Уж он-то знал, что оттуда, из-за протоки, пулеметчик сейчас, скорее всего, смотрит в бинокль, определяет цели для очередной атаки. Но вместо трассирующих пуль из-за гряды ольх, ветвистыми отражениями опрокинутых в воду, донесся голос:
– Эй, мудачилы! Из какого хозяйства и какого хера вы сюда забрели?
Голос пулеметчика и его настрой обнадеживали.
– Каминцы, что ли? Или мы вышли на наш северный опорный пункт? – Численко осторожно поднял голову, вытащил из-за пазухи бинокль и начал осматривать косяк береговой полосы, высовывавшейся из ольховых зарослей. – Ни хрена не видать.
