Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
– Что, – спрашиваю, – обидел кто?
Потерла лапкой правый глаз, потом – левый. Будто слёзы вытерла. А не учил ведь никто.
– Искупаться бы, – продолжаю беседу, – да на улицу нос не высунуть.
Купаться мы ходим в балочку, где на месте шахтного ствола в незапамятные времена образовался провал. Пруд размером с мой огород, однако вода глубинно ледяная. Такое впечатление, что провал подпитывают родники загробного мира.
Когда я бываю занят, Муха принимает водные процедуры самостоятельно. И после этого обязательно вываляется в пыли. А так как пыль у нас пополам с угольной пудрой, шубейка из рыжей превращается в пепельно-черную.
Собственно, у нас эти два колера являются преобладающими. Пепельный и черный. Даже зелень к исходу лета теряет свой изначальный цвет.
Правда, после первой бомбардировки добавился оттенок свежей ржавчины. Его я впервые заметил, когда малость поутихло и вся гоп-компания покинула подвал.
– Слышь, Антонина, – говорю, – виноградные листья вроде бы ржаветь начали.
– Слышу только одно, – в сердцах ответила жена. – Запах обуглившейся картошки. Ты почему газ не выключил?
Я промолчал. Бесполезное это дело – доказывать женщине и начальству, что ошибка произошла по их вине.
Огнеборец и медбрат
День двадцать третий. Почти три недели не брал в руки карандаш. Столько всего навалилось, что дым из одного места шел. Едва Антонина вывалила в помойное ведро уголья со сковородки, как налет повторился.
На этот раз я героя из себя корчить не стал. Сгреб в охапку кошку Мусю и возглавил направляющуюся в подвал процессию. После того, как хлопнула по седушке дверь, никак не могу отделаться от ощущения, будто сижу на муравейнике.
Стены тряслись так, что Антонина оторвалась от книги.
– Спусти в подвал прадедушкин обушок, лом и лопату. Если завалит, не откапываться же голыми руками, – сказала, словно выговор, не подумав своим бабьим умишком, что я спланировал оснастить бомбоубежище шанцевым инструментом.
– Ты бы лучше соорудила парочку бутербродов, – прошу. – Видел, как хлеб и колбасу в сумку кидала. – С самого утра не жравши. И звери голодные.
– Нате, – шмякнула сумкой о ларь, – лопайте, – и вновь уткнулась в книгу. Невозмутимая, можно подумать, что родилась и провела всю жизнь под снарядами. Бутерброды я разделил на пять ртов. У Муськи он хоть и поменьше, но с голодухи орет так, что на берегу провала слыхать. Сам тому свидетель.
– Теперь бы чайком не мешало брюхо полирнуть, – мечтательно произнес я и поперхнулся.
Наверху громыхнуло так, что даже лежебока Дамка подняла голову, а подвал заволокло серой пылью, которая, наверное, таилась в щелях каменной кладки с позапрошлого века.
– По-моему, горелым потянуло, – гадательно произнесла Антонина. – Неужели опять что-нибудь на плите забыли. Куда подхватился?.. Под осколки? Так знай: на лечение и похороны денег у меня нет…
– Двум смертям всё равно не бывать…
Первое, что бросилось в глаза, были виноградные листья на встрепанной лозе. Более серьезные изменения – усыпанный стеклом и битым шифером двор, а также обнажившиеся стропила дома – заметил уже потом.
Мне всё это показалось дурным сном. Сейчас же ущипнул себя за то место, по которому утром шлепнула подвальная дверь. А когда и это не подействовало, добыл из пачки сигарету, сделал несколько глубинных затяжек и попытался осмыслить произошедшее.
Окончательно же пришел в себя от надсадного воя и треска пожираемого пламенем дерева. Кричала соседка баба Настя!
– Горым!!! Люди добрые, хто в Бога веруеть, ратуйте!
На удивление, электролиния оказалась цела. Это я понял, когда насос в колодце на поворот рубильника откликнулся утробным гулом. Присоединил к гусачку шланг и поволок его к меже, за которой полыхал домишко бабы Насти.
– «Скору» зови, – вопила она. – Митю-сыночка осколком в голову убило. Лежит на травушке посреди двору… А может, дыхаеть еще? Ты погляди, Сашок, погляди!..
Короче, в тот день мне пришлось побывать и пожарным, и медбратом. А когда Митьку на попутной машине отправили в поселковую больничку, нашлась работа и дома. До сумерек сгребали битое стекло, остатки кровли, осыпавшуюся с потолка штукатурку.
Чтобы смыть копоть, пыль и Митькину кровь с ладоней, мы с Мухой уже в потемках отправлялись на провал. Собачонка все время путалась под ногами и задирала кверху острую мордочку, будто ждала ответ на мучившие ее вопросы.
– Не знаю, – ответил я. – Ну ладно – люди, они всегда грешны, а за какой хрен вас, животин бессловесных, обижают, ума не приложу.
Муха тут же присела и принялась тереть лапкой глаза. Вначале – правый, затем – левый. И уши ее в сгущавшейся темноте казались привявшими лопушками.
КРИНИЦА У ЧЕРТА НА КУЛИЧКАХ
Человек со скверным характером сродни ядовитому растению, которое упомянуто в стихотворении «Анчар». Представителей этого вида ничтожное меньшинство. Просто природа расставляет их таким образом, что всякий раз оказываешься в зоне их вредоносного воздействия.
К счастью, анчар в окрестностях прифронтового села Безыменное не растёт.
Правда, ему пытается подражать скумпия, которая по осени обретает сходство с лисой-огневкой. Но она способна вызвать легкое удушье лишь в жаркий полдень.
А сейчас утро. Такое благостное, что его не осмеливаются тревожить залпы миномётных батарей. Лишь извечный спутник бригантин – зюйд-вест, за неимением штатной работы, впрягся в сухопутную лямку. Он задумчиво вращает лопасти гигантских ветряков и развешивает на колючках терна отсыревшую за ночь паутину.
Будь с нами «Анчар», он бы обязательно сказал об изделиях вездесущих арахн: «Не для коварства, для полета оплетает солнечную сеть».
Ягоды терна выглядят соблазнительно. Одно лучше их не трогать. Обязательно явится пара соек и примется орать: «Гр-рабёж!» Или усядутся на ветку облысевшего лоха и станут смотреть злыми глазами так, что невольно почувствуешь себя забравшимся в чужой сад воришкой.
Близость моря наложила отпечаток на всё, в том числе на сушу. Обставленная по обочинам терновниками полевая дорога – точно копия морских волн. Только замершая. А еще она созвучна стихам, которые читает наш седобородый спутник Кирилл Денисов.
Я записываю в походный блокнот услышанное, однако сухопутные волны заставляют шариковый карандаш плясать под музыку колдобин. На следующий день пытался расшифровать каракули, но удалось восстановить лишь четверостишье, за точность которого ручаться не берусь: «Мой милый друг, свеча уж догорела. Я ждал тебя и встрече был бы рад. Ты на черешни не успела, не опоздай, дружок, на виноград».
Судя по дубу, который отец Кирилла Петровича посадил в день рождения первенца, наш спутник вышел из романтического возраста. Только душа не подметки. Она не изнашивается. И коль на то
