Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
Часть четвертая
О братьях меньших замолвите слово
ГРАЧИ ПРИФРОНТОВЫЕ
Грачи, как и цепные псы, надвигающуюся опасность угадывают раньше обывателей. Если среди ночи за городской околицей раздалось карканье, будь уверен – птицы услышали лязг досылаемых в казенники снарядов сто двадцать второго калибра.
Правда, сами военные стороной обходят черные тополя на месте слияния малой речушки и безымянного ручья, где ночуют пернатые. Меры предосторожности ввели после того, как водитель-механик самоходки поздним вечером решил прогреть двигатель. В результате экипаж панцирника весь последующий день соскабливал с брони въедливое гуано.
Страдающие медвежьей болезнью пернатые заодно отучили домохозяек оставлять на ночь вывешенное для просушки белье. А все потому, что при первых же залпах грачи покидают ночлежку и до самого утра кружат над городом. Они густо укрывают крыши домов белыми потёками и приводят в состояние шока запоздалых прохожих. Я сам однажды чуть не распластался на тротуаре, когда над головой раздался густой шум. Такой обычно издают летящие стаей реактивные снаряды.
Впрочем, бомбардировки иногда делают доброе дело. Стоит парочке фугасов разворошить городскую свалку, как грачи стремглав мчатся туда, где можно утолить голод контужеными опарышами.
ПОМИНАЛЬНОЕ ЯБЛОЧКО
Погосты первопроходцев Дикого поля чем-то напоминают протянутые за подаянием ладони нищих. Оплывшие могильные холмики похожи на пропитанные хронической грязью мозоли, а обесцвеченная ненастьем полынь кажется бахромой изношенных манжет.
Однако мне нечем осчастливить протянутые ладони. Поэтому в душе зарождается чувство беспомощности и вины перед рубленными из ноздреватого камня крестами.
Они безвозвратно увязли в скудной почве и обросли лишайниками. Но если потревожить перчаткой их вековой покой, обнажаются древнегреческие письмена.
Прошу своего восьмидесятипятилетнего поводыря Христофора перевести содержимое эпитафий, однако старец виновато пожал плечами:
– Всего две зимы в школу ходил. Язык предков понимаю, могу объясниться, а вот чтению не обучен.
– В таком случае ответьте: что побудило вас похоронить супругу на заброшенном погосте?
– Чего ей среди чужих делать… Здесь все свои, начинал с прадеда Ставра, который сто два года прожил. А вот и могила моей жены Доры. И – Соньки…
Захоронения эллинов легко угадываемы по каменным домикам у основания крестов. Только у последнего пристанища двух близких Христофору душ он поновее. И зажжённая в нем свеча горит беспокойнее. Наверное, её огонек тревожит дыхание поводыря. Опустив в кладбищенскую траву правое колено, он очищает фаянсовую тарелку от прилипшего яблочка.
– Сильно они этот фрукт любили, – молвил старец, выкладывая на тарелку добытое из полотняной сумки новое яблочко. – Пока зубы имели – грызли, а когда те высыпались, употребляли пропущенное через терку.
Кто такая Сонька, мне известно. Трехцветная кошка, которая пятнадцать лет кряду тенью следовала за хозяйкой. В магазин, на огород, к колодцу.
– Когда у крыльца разорвался снаряд, – продолжает Христофор, – Дора штопала в кресле шерстяной носок, а Сонька дремала у нее на коленях. Их так и убило одним осколком. Потом меня язычником обозвали. А я решил – уж коль они вместе до выпадения зубов прожили, пусть вместе в одной могиле будут.
Поднявшись с колена, старец добывает из той же полотняной сумки заткнутую резиновой пробкой поллитровку.
– Сельский батюшка против того, – добавляет он, – чтобы поминки устраивать на кладбище. И за Соньку меня отчитал. Нельзя, говорит, животным вместе с нами лежать. Но я думаю, что прав не он, а Господь, который поселил на земле бок о бок человека и зверя.
Часть пятая
Дневник из подземелья. Страницы, опаленные войной
ДВА ЭКЗЕМПЛЯРА ПЕПЕЛИЩА
– Вы что, – спросила хозяйка ксерокопии, – эту рукопись подобрали на пепелище?
– Не совсем так, – ответил я. – Рукопись на время одолжил молодой человек, который планирует встретить Новый год в подвале.
– Понимаю. Сейчас модно венчаться под водой, день рождения отмечать на Эвересте.
– Опять ошибочка вышла. Человек перебрался в подвал после того, как дом повредило обстрелами.
– Но почему не переедет в более спокойное место? Ведь не все города и села Донбасса превращены в руины…
– Опасается, что лихие людишки растащат имущество… Я бы попросил вас сделать ксерокопии побыстрее. Надо вернуть рукопись, как обещал, к завтрашнему дню.
– Хорошо. Загляните через час-полтора.
Копия оказалась готова к оговоренному сроку. Причем в двух экземплярах.
Второй хозяйка заведения сделала для себя.
– Машинально прочла пару страниц и не удержалась, – объяснила она. – Уж больно захватывающе написано.
Против такого самоуправства я возражать не стал. Наоборот, своеобразная рецензия утвердила меня в изначальном намерении – подготовить для газеты одну-две подачи.
Осталось лишь убрать некоторые корявости и матерные словечки в адрес представителей враждующих сторон. Делаю это в интересах автора, чей полуразрушенный дом находится в серой зоне, куда по очереди заглядывают служивые ВСУ и ополченцы. Итак…
Полна сковородка угольев
День первый. Нормальные люди ведут летосчисление от Рождества Христова, а я – с бомбардировки поселка. Громыхало и прежде, но большей частью в стороне. Поэтому перестрелки скорее вызывали любопытство, чем страх. Однако, когда влупили по-серьезному, стало ясно – на мою малую родину пришла самая настоящая война.
Дошло и до остальных. Едва от близкого взрыва запел хрусталь в серванте, жена, забыв о жарившейся на плите картошке, вылетела во двор. Как мне показалось, при этом отворила дверь без помощи рук.
Во дворе к ней присоединились обе собаки, Муха и Дамка. Вся гоп-компания скатилась по ступенькам в подвал и там затаилась.
Я тоже едва не сорвался на галоп, но тут же взял себя в руки. Даже если от страха нутро превращается в скользкую сосульку, мужик обязан сохранять невозмутимый вид. Иначе перестанут уважать другие и сам себя. А последнее, может быть, еще более существенно.
И в то же время не следует держать варежку распахнутой. Шел позволяющим сохранить достоинство шагом, а в результате получил удар пониже спины. Только ступил на верхнюю ступеньку подвала, как дверь от взрывной волны пришла в движение, и я прямиком скатился на Антонину. Та от неожиданного подарка аж крякнула.
А вообще, жена – гражданка предусмотрительная. Загодя приволокла в подвал садовые стулья, старый ковер, свечи, упаковку газированной воды, запасные очки и «Повесть о жизни» Паустовского.
Это ее диванная книга. Стоит нам поцапаться, как она демонстративно укладывается на диван вместе с «Повестью». А потом дрыхнет до самого вечера. Наверное, книга у нее вроде успокоительного и снотворного.
Я же чтивом не запасся. Поэтому от скуки общаюсь с собачонками. Дамка в собеседницы не годится. Лежебока похлеще хозяйки. Стены подвала вибрируют от разрывов, а она похрапывает, уткнувшись носом в картофельный ларь. Зато Муха –
