Владимир Петров - Единая параллель
Иногда ему хотелось повернуть коня, опять увидеть слепящий разлив плеса, нагретые солнцем каменные россыпи на том берегу и нарядную Груньку, спросить у нее, серьезно спросить, без подначки: может, не стоило ему вручать этот беспокойный подарок, может, она как следует не подумала?
Нет, сделанное не переделаешь… Да и верно говорит дед Липат: все на этом свете происходит к лучшему.
Солнце набрало полдень. Разомлела тайга, упарилась, сонливо притихла, придавленная густым и сладким духом испарений. Поникли лепестки шиповника, свесились желтые пуговки «жарков». Только по-прежнему бодро таращились на солнце голубые цикорки; гордо пламенели на скалах лозинки чагыр-чая, да торчали в траве ядовитые метелки чемерицы.
За поворотом, на опушке кедрача, Гошка увидел легкую телегу-ходки, подальше пощипывал траву гривастый вороной Казбек — выездной жеребец начальства. Под старым разлапистым кедром висели на сучьях какие-то сумки и охотничья двустволка — надо полагать, это и было место пикника. Неужто и вправду пьют водку в такую жарищу? Обалдеть можно…
Впрочем, людей не видно. Может, спят или по косогору шастают. Правда, сейчас в тайге ничего не найдешь: ни ягод, ни грибов, ни дичи — макушка лета. Да ведь городской народ шебутной, бестолковый — им бы лишь траву топтать, и то радость.
Гошка тронул поводья, решил проехать мимо, но тут заржал Казбек — злобно, с угрожающим вызовом, — почуял на дороге мерина. Тотчас же из кедрового подлеска вышли двое: инженер Шилов в ослепительно белой рубашке и завкон Корытин в майке. Гошка впервые видел его раздетым и присвистнул от удивления — до того волосатый был завкон, казалось, голубую майку нацепили на черного недостриженого барана!
Завкон заметно пошатывался, а Шилов выглядел свежее, но тоже под хорошим «газом». Оба откровенно обрадовались, увидев верхового. «Наверно, обрыдло пить-то на пару. Осточертело», — подумал Гошка.
Корытин жмурился, крутил лохматой башкой и все таращился на Кумека (на Гошку он и не поглядел).
— Что-то я не узнаю… никак не признаю эту лошадину. Кто такая? Чья?
— Моя, — сказал Гошка. — Законно закрепленная.
— А, это ты, брандахлыст?! — удивился завкон, увидав на коне Гошку, — Ну слезай, выпьем по одной, хоть ты и стервец отпетый. — И пошел в кедрач наливать стаканы.
Этим временем инженер Шилов обошел вокруг Кумека, попытался потрепать его за гриву, однако мерин норовисто дернулся и едва не цапнул начальника за руку.
— Ты кто? Гонец? — спросил Шилов.
— Нет, я проезжий, — сказал Гошка. — Еду на Старое Зимовье.
— Ну все равно слезай, — приказал начальник. — Хочу выпить с русским человеком. Немцы для этого не годятся — слабы. Вон он валяется под кустом. Облевался и дрыхнет. Юберменш задрыганный.
Гошка слез с коня, отвел его в тень под деревья, но разгружать, снимать торбы не стал — он не собирался здесь задерживаться. Опрокинул стакан — и дальше. Да и опасно с начальством якшаться, не то потом придется жалеть. Дело известное.
Подошел Корытин с тремя полными стаканами: один нес в левой руке, два в правой, ухватив за стенки, опустив прямо в водку грязные пальцы. Гошка, однако, не побрезговал, наоборот, одобрительно подумал: начальство, а насчет водки шурует по-простецки, по-мужицкому обиходу.
— Ну как там лошади? — спросил Корытин. — Еще не все подохли?
— Лошади целехоньки, хоть вы их и похоронили, — сказал Гошка и выставил вперед ногу, эдак подрыгал ею солидно, — Живут и здравствуют лошади. На зло врагам революции.
У Корытина аж челюсть отвисла, а рука со стаканом задрожала, стала медленно опускаться вниз. «Врезал я ему! — удовлетворенно ухмыльнулся Гошка. — Даже язык вывалил. Знай наших, хвастун! Вот ты как раз и есть брандахлыст. Самый настоящий».
— Как так?.. Они же больные были. Поголовно.
— А вот так, — сказал Гошка, обращаясь на этот раз к начальнику, — Не было у них никакого сапа, товарищ Шилов. Такие получаются пироги-коврижки.
В отличие от Корытина инженер Шилов спокойно, трезво смотрел на Гошку, и в глазах его виделась одобрительность, может быть, даже сдержанное восхищение.
Вообще, симпатичным мужиком выглядел этот инженер: осанистость, крепкая поджарость в фигуре, красивые седые виски и снежно-белая рубашка на фоне темно-зеленого лапника. «Кто ему так здорово стирает рубашки, уж не та ли толстуха? Шик да блеск, одно слово — начальство».
И еще нравились Гошке красные полосатые подтяжки-помочи с никелированными зацепками: левой рукой инженер постоянно держался за них, поигрывал, пощелкивал большим пальцем.
— Значит, через недельку лошади вернутся в карьер? — приятным тенорком спросил начальник, звучно щелкнув подтяжкой, — Так тебя понимать?
— Ну дней через десять, — сказал Гошка, — Это уж точно.
— Превосходно! — воскликнул Шилов и задумчиво посмотрел на стакан с водкой, который держал в руке. Потом полуобернулся к завкону: — А ты как считаешь, Евсей Исаевич?
— Здорово, черт меня побери! — обрадованно заржал Корытин. — Это ж нам просто повезло. Вот за что надо пить, едрит твои салазки! Чокнемся, товарищи! Вперед, за правое дело!
Выпили. Только по-разному: Гошка хлобыстнул одним махом весь стакан, Корытин — половину, а начальник только пригубил, да и то — сплюнул. Видно, нутро у человека не держит лишнего. Знает меру. Когда закусили копченым окороком и солеными огурцами, инженер Шилов обратился к Гошке, очень уж начальственно, подчеркнуто важно вздернув голову:
— Как твоя фамилия?
— Полторанин, — несколько удивился Гошка, — Георгий Митрофанович.
Начальник опять многозначительно переглянулся с завконом, поднял брови и вытащил за ремешок часы из брючного кармана-пистона. Подержал их на весу, полюбовался, щурясь от солнечных зайчиков, и, вдруг шагнув, протянул часы Гошке.
— От имени руководства награждаю вас, товарищ Полторанин, именными часами и благодарю за ваш самоотверженный труд. Завтра об этом будет приказ по стройке. Спасибо, дорогой друг!
Наверно, с минуту Гошка не брал часы, обалдело таращился на слепящий серебряный кружок — не мог понять, уразуметь, что это счастье предназначается ему лично. Наконец протянул руку, но не за ремешок взял часы, а осторожно подставил ладонь, как принимают только что снесенное яйцо. Неужели это были его часы — единственные теперь на все село? Настоящие карманные часы!
От выпитой водки, от жары, а пуще всего от сладостного ликования кружилась голова, слепло в глазах, а тут еще начальство принялось целовать Гошку, щекотал-колол своей бородищей завкон Корытин, дышал в лицо тошнотным перегаром… Ух ты, елки каленые, яблоки моченые, мать твою за ногу, дочку за ребро!
Еле отделался от любвеобильных начальников, отмахался, откланялся-отпрощался и поскорее к Кумеку, да в седло. А то как протрезвеют да, не дай бог, передумают насчет часов…
Когда табунщик уехал, Шилов выплеснул в траву водку из стакана, ополоснул его ключевой водой, с жадным удовольствием напился.
— Этого парня надо приобщать к делу, — решительно сказал он, — Это не твой придурок Савоськин. Парень боевой, сообразительный и честолюбивый. Как приобщить — этим займусь я. Начало, по-моему, уже сделано.
— Вам виднее, Викентий Федорович, — вяло возразил Корытин. — Только парень-то хулиган, уголовный тип. На него ни в чем нельзя положиться.
— Между прочим, на вас тоже, — хмуро сказал инженер, — Но я же терплю и работаю с вами.
— Я тоже терплю, — зевнул Корытин и пошел разжигать костер: пора было готовить обед.
17
Бикфордов шнур не давал покоя следователю Матюхину. Он просидел над ним несколько часов, вперив напряженный взгляд, словно старался загипнотизировать обгоревший, задымленный обрывок. Это был обыкновенный кусок шнура, длиной с карандаш, желтый, с черными прожилками, с выгоревшей пороховой мякотью. Словом, отработанный и отброшенный взрывной волной запал.
Дело в том, что кусок шнура являлся единственным, но зато красноречивым, просто кричащим свидетельством того, что в скальном карьере строительства была совершена диверсия. Именно диверсия, а не случайное происшествие.
Но эта очевидная версия вела расследование в глухой тупик: бикфордов шнур начинал и тут же обрывал путеводную нить.
На площадке карьера в тот воскресный вечер находилось только три человека — бригада взрывников-отпальщиков Ивана Тимофеева. Часовой на плотине пропустил их на участок по специальным пропускам (с ними была тележка с пиропатронами). Потом прошла отпалка, в ходе которой оказался взорванным крайний «Бьюсайрус» — у экскаватора взрывом заклинило поворотный механизм.
Карьер размещался в отвесной скале, за несколько лет в гранитной тверди вырубили внушительную площадку. Попасть туда по совершенно отвесным стенам никто из посторонних не мог. Разве что специалист-скалолаз, но он должен быть в таком случае идиотом или сумасшедшим, чтобы спускаться в самое пекло карьерных взрывов! Значит, диверсию совершил кто-то из троих, из самих отпальщиков, если не считать часового на плотине. А это предположение бессмысленно, так как он находился в трехстах метрах, на гребне плотины.
