Николай Рубан - Тельняшка для киборга
— Да как помочь-то?! — у меня вдруг предательски скребануло в горле.
— Ну, как… Поедешь со мной в аэроклуб и прыгнешь. И будет все по честному, скажешь — нет? — спокойно так сказал, участливо даже — словно умная учительница, успокаивающая зареванного первоклашку.
В желудок упала холодная чугунная гиря.
— Ты что — серьезно? — наконец, смог выговорить я.
— А то!
— И когда? — спросил я так, словно Сергей приглашал меня на Юпитер.
— Так, сегодня у нас что? Четверг? В субботу можно, если погода будет. Я ребятам только позвоню, уточню… Ну так как? Давай?
— Давай! — вдруг обозлился я на себя, на Серегу и на весь белый свет. — Как это все делается-то?
— А заскакивай завтра ко мне после работы, я все и растолкую.
* * *— Так, следующая вводная: завис на дереве. Твои действия?
— Сесть поглубже в подвесную систему, распустить запасной парашют, расстегнуть карабины подвесной системы, начиная с ножных обхватов, спуститься по запасному парашюту на землю.
— Нормально. Приземление на воду. Приводнение, точнее. Итак?
— А зачем? Нету же вокруг никакой воды?
— Не р-рассуждать, салага! Отвечай на вводную!
— Ну… опять же — глубже сесть в подвесную систему. Отсоединить запасной парашют и оставить его висеть сбоку на одном карабине… Ну, не морщись! Что за буквоедство!
— Не буквоедство, а твердое знание матчасти, — наставительно изрек Сергей, выворачивая руль. — Ну, допустим… Давай дальше.
— Расстегнуть карабины, начиная опять же, с ножных. Взяться левой рукой за главный круговой обхват. Высвободить правое плечо из-под обхвата, не отпуская левой руки, — машинально двигал я конечностями, стараясь представить себе весь этот процесс. — И в таком вот виде ждать приводнения. В момент касания ногами воды винтовым движением высвободиться из подвесной системы и отплыть в сторону, чтобы не накрыло куполом. Сергей, а зачем воду-то ждать? — уточнил я, — Выскочил чуть пораньше, плюхнулся и — отплывай спокойно. А то ведь и в самом деле накрыть может! — я вдруг отчетливо представил, как меня, барахтающегося, накрывает мокрый купол, опутывает, словно сеть, вкрадчиво и безжалостно пеленает, а над головой уже смыкаются волны. Елки-палки…
— Раньше в инструкции так и было записано: «Освободиться от подвесной системы на высоте 2–3 метра от поверхности». А люди и с пятидесяти, и со ста метров сигали — если опыта мало, высоту же трудно определить.
— И что?..
— Ну, что. Тонули на хрен, что ж еще? — пожал плечами Сергей. — Поэтому порешили: освобождаться только в момент касания.
— А если не успеешь?
— Э… Жить захочешь — успеешь.
Серегина «Ока» бодро тарахтела. Всю дорогу до аэроклуба Сергей гонял меня по теоретической части прыжка. Сам удивляюсь — как быстро запомнилась эта затрепанная брошюрка.
— Ну, что скажу — маладэс! — кавказским жестом ввинтил Сергей пальцы вверх. — Вах, какой маладэс! Всю ночь зубрил, что ли?
— Ну, всю, не всю, но долго, — скромно отозвался я.
Наверное, я все-таки изрядный «тормоз». Или «жираф» — как это сейчас правильно называется? Вчера вечером, когда я после ужина с комфортом расположился в любимом плетеном кресле на балконе, закурил сигаретку и раскрыл брошюру с инструкциями для прыжков, до меня вдруг дошло. Елки-палки, это ведь по-настоящему будет! И совсем скоро — через несколько часов. И вот тут мне стало здорово неуютно.
Пока Серей объяснял мне все на словах, показывал какие-то рисунки, учил принимать правильные позы при отделении от самолета и при приземлении, я воспринимал это как игру. Подсознательно ждал, что Сергей переведет все в шутку — ну просто не бывает же, чтобы вот так, ни с того, ни с сего… И вообще, обыкновенные люди такими вещами не занимаются. По определению. Как не летают страусы, или крокодилы там…
…Летают, — сказал прапорщик Сидорчук. — Тильки низэнько-низэнько…
Серега шутить не собирался. Спокойно, даже скучновато, изложил мне основы теории, вручил серую брошюрку с наказом выучить не хуже, чем «Уронили мишку» на пол и сказал, что утром за мной заедет. Иметь спортивный костюм и кроссовки. «На грудь» не принимать — ни утром, ни накануне. Все.
Домой я отправился в довольно беспечном настроении. И пребывал в нем до тех пор, пока вдруг окончательно не понял, что происходит.
Черт. Вот черт. Слушай, оно тебе надо, а? Да елки-палки, что это такое творится-то, а?! Я вскочил и нервно прошелся, терзая остатки шевелюры. Нет, ну в самом деле. Взрослый же человек — чего дурью-то маяться? Детство в одном месте заиграло, что ли? Расшибешься — кто семью кормить будет? Да и вообще…
Я вдруг замер, прикипев остановившимся взглядом к желтому всполоху берез за окном. Закатные лучи так вызолотили их на темно-синем бархате неба, что меня пронзила мысль: а ведь уже завтра я могу этого и не увидеть… И все будет — и эти березы, и это небо, и это солнце, только меня не будет. Это было так ужасно несправедливо, что у меня защипало в глазах. К черту! Позвоню Сереге, скажу, что ногу подвернул — и все! И такая теплая волна позорного облегчения накрыла меня, что я даже зажмурился. Ведь как просто все. И чего я мучился?
А память — подлая память! — услужливо подсунула мне давнюю картинку: мы, десятилетние пацаны, вскарабкались на могучий сук ивы, растущей на берегу пруда, и собираемся прыгнуть в воду. Трусим отчаянно — высота-то метров пять, не меньше. Подбадриваем сами себя неумелыми матюками и трусовато провоцируем друг друга: «Давай, ты первый, а я — сразу за тобой!»
Наконец Ленька Печенкин — самый мелкий и самый отчаянный из нас- с криком «Кто не прыгнет — тот чмо!» сигает вниз! И следом за ним с дикими воплями ужаса и восторга летят остальные! Кроме меня. Пальцы рук и даже ног сами собой вцепились в растрескавшуюся кору — не оторвать. Подлый страх намертво приковал меня к суку, а пацаны — такие счастливые после пережитого страха — барахтаются в тучах брызг. И вместе с брызгами летят вверх самые позорные эпитеты в мой адрес.
И вот я — тощий, скрюченный от жидкого страха, позорно спускаюсь на землю и, задыхаясь, бормочу: «У меня гланды…» Беспощадный Ленька под одобрительный гогот дорогих товарищей детства сочувственно кивает головой в том смысле, что плохому танцору всегда гланды мешают. И презрительное прозвище «Гланда» присасывается ко мне прочно, как скользкая пиявка.
С этого проклятого сука я все-таки прыгнул. Через неделю. А всю эту черную неделю пил горькую чашу изгоя. Каждый считал, что вправе командовать и помыкать мной. Собрались в футбол играть — кому на ворота становиться? «Гланда, давай, становись! И попробуй пропусти только!» Полезли в чей-то сад за зелеными яблоками — «Гланда, метнулся на атас!» А уж как идем купаться — так все наперебой: «Ну че, Гланда, сегодня-то прыгнешь? Или опять очко заиграет?» И каждый раз повторялось одно и то же — стоило мне вскарабкаться на этот проклятый сук, как язык от страха прилипал к гортани, слабели, словно замерзая, суставы, противно ныло где-то в низу живота, и я уносился на миллионы лет назад и превращался в своего хвостатого предка, намертво вцепляясь в кору всеми четырьмя конечностями.
Искренне желая помочь мне, друзья попытались, было, спихнуть меня вниз, но я так заорал, что все плюнули и решили — и фиг с ним, со бздуном.
И вот — очередной момент позора. Все уже уверенно, с радостным гиканьем сиганули вниз и теперь бултыхаются, орут и уже привычно наслаждаются видом дрожащей от страха обезьяны на ветке.
— Ну че, Гланда — опять слабо?
— Гланда, не бзди! Зажмурься и прыгай!
— Гланда, не дай бог, мне на голову обгадишься — хвост оторву!
— Ха-ха-ха!
И вот тогда, когда я уже готов был разреветься, сквозь весь этот ор вдруг прорвался пронзительный голос Леньки:
— Саня, ну давай же!
И я не успел ничего подумать — просто рванул навстречу этому голосу. Навстречу прежней жизни, когда мог смеяться открыто, ходить вольно, когда был я Саня, а не эта гадская Гланда!
Плюхнулся я тогда пребольно — пузом. Наглотался воды, чуть не пошел ко дну, но был вытащен на берег восторженно орущими друзьями.
Наверное, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни — когда на берегу я кашлял, выплевывая пахнущую тиной воду пополам со слезами, держался за отбитое пузо, а вокруг радостно горланили товарищи — каждый из них искренне считал, что это именно он помог мне одолеть страх.
А через два дня Ленькины родители уехали в далекий город Владивосток и увезли сына с собой. Так и оборвалась ниточка, протянувшаяся было между нами. Почему я не попытался найти его адрес, написать ему — ведь так отчаянно хотел этого? Не решился, постеснялся — кто я для него? Он — ловкий, отчаянный, душа нараспашку, в руках у него все горит — хоть велик починить, хоть воздушного змея сделать. А сейчас он — вообще! У моря живет. Даже у океана! Это поднимало Леньку на совсем уже немыслимую высоту — словно он был космонавтом. Наверное, очень многие беды у людей происходят оттого, что не могут люди понять и принять банальнейшую истину: хочешь — так сделай. И будь готов заплатить за это цену, если ты этого очень хочешь.
