Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
Хотела бы я разрыдаться, да все равно бы не смогла. Слезы снова кончились, оставив после себя зудящие глаза и ноющие от соли ссадины. Но это не помешало мне уснуть. Нет, не уснуть. Я забыла, что такое сны. Скорее привычно провалиться в черную пропасть, в которой нет сновидений. В пропасть глубокую и безжалостную… как глаза Рудольфа Гота.
Утром боль вернулась. Тупая и ноющая. Я с трудом спустилась с нар, когда снаружи раздались крики на немецком. Еще одна селекция. На миг в груди кольнуло, но кольнуло радостно. Увечных в лагере не держали, а я… «Краше только в гроб кладут», как любила ворчать бабушка. Здесь не поможет ни кровь из пальца, ни покусанные губы. Врачам хватит одного взгляда, чтобы отправить меня по дороге в лес.
Но в этот раз причиной криков была не селекция. Над лагерем выли сирены, вызывая удивленные шепотки у заключенных. Громко лаяли за дверью собаки и тяжелый топот сапог казался ударом молотка, вколачивающего гвозди в дверь барака.
Когда всех выгнали на плац, стала понятна и причина суматохи. В центре, под охраной немцев, стояли пятеро мужчин. Побитых, в разорванной одежде, в пятнах крови и очень усталых. Я не сдержала удивленного возгласа, увидев среди них знакомое лицо. Борька. Мальчишка-партизан. Он стоял чуть поодаль остальных, гордо задрав голову и с вызовом смотря на немцев. Немцы были злы. Это становилось понятно по резким, отрывистым выкрикам. Побелевшим пальцам, сжимавшим винтовки. По глазам, жаждущим крови. Двое охранников спешно сколачивали из досок помост, а еще один держал в руке моток крепкой веревки. Комендант тоже был здесь. Расхаживал вперед и назад, бросая в сторону окруженных мужчин недовольный взгляд. Когда с помостом было закончено, Гот закурил и медленно прошелся перед строем заключенных.
– Эти русские свиньи вчера совершили побег! – рявкнул он, нарушив молчание. – Каждый знает, что наказание за побег – смертная казнь. Но перед этим я хочу знать, кто зарезал немецкого офицера заточкой.
Заключенные удивленно зароптали. Убийство офицера – тяжелый проступок. Этим и объяснялась злость немцев.
– Зарезал, как животное. Со спины, не глядя в глаза, – продолжил Гот. Он резко развернулся и подошел к одному из пленных – высокому и тощему мужчине с неопрятной спутанной бородой. – Ты? Это сделал ты?
Мужчина не ответил. Лишь колко усмехнулся и, прочистив горло, сплюнул на землю. Плевок угодил в начищенный сапог коменданта. Гот побагровел и нахмурил густые брови. Затем неожиданно улыбнулся, выхватил пистолет и дважды выстрелил. Мужчина упал на стоптанный снег, заливая его кровью. На бледных губах снова появилась улыбка, послышался облегченный вздох, ставший последним.
– Он умер легко, хотя недостоин этой чести, – комендант посмотрел на остальных пленных. – Остальным я легкой смерти не обещаю. Повторю еще раз. Кто убил офицера?
Снова молчание. Пленные смотрели на Гота с насмешкой, что до одури злило его. Вены набухли на жилистой шее и пульсировали в такт его тяжелому дыханию. Хмыкнув, комендант снова развернулся, затем подошел к заключенным, с тревогой наблюдавшим за происходящим.
– Ты. Ты. Ты, – палец коменданта указывал на побледневших людей, и дюжие автоматчики тут же выдергивали приговоренных из строя. – Повесить!
– Господин комендант, – пролепетал один несчастный – высохший, смуглый, с большими напуганными глазами. Но мольба не помогла. Мужчин затащили на помост, накинули на шеи веревки и тут же вздернули. Не успели тела несчастных остыть, как Гот снова повернулся к беглецам.
– Кто убил офицера? – спросил он и довольно улыбнулся, увидев в глазах мужчин смятение. Только Борька продолжал нагло смотреть на коменданта. – Я повешу каждого из вашего барака, пока виновный не будет найден. Нет? Штурмманн! Еще троих на виселицу! Выполнять!
– Да, господин комендант, – откликнулся дюжий немец. Он и двое других вытащили из строя еще троих мужчин, которых повели к виселице. Однако тут вперед вышел один из беглецов. Его не испугали даже нацеленные ему в грудь винтовки.
– Это сделал я, – коротко произнес он, смотря на коменданта. Пусть он сказал это по-русски, Гот все понял. Комендант довольно улыбнулся, посмотрел на узников, которых вытащили из строя и кивнул солдату, сопроводив это страшным жестом. Пальцем по горлу.
– Повесить! За трату моего времени, – приказал Гот. Когда несчастные затихли в петлях, комендант подошел к беглецу и коротко ударил того кулаком в живот. – Этого в карцер. Пусть Гельмут им займется.
– А остальных, господин комендант? – спросил солдат. Гот мягко улыбнулся и, склонив голову, посмотрел на беглецов.
– Вернуть в барак, – чуть подумав, ответил он. – Отныне за побег одного заключенного, я буду убивать десять других из его барака. У всего должна быть цена. Даже у вашей призрачной свободы.
Беглецы растеряно переглянулись и опустили головы. Все, кроме Борьки. Тот, нахмурившись, смотрел на тела несчастных, которых сложили рядом с виселицей. И в глазах мальчишки я увидела гнев.
После казни нас вновь согнали в бараки, но ненадолго. За мной, как обычно, пришел Вальцман и отвел во второй блок. Всю дорогу капо был необычайно молчалив и задумчиво теребил в руках посеребренный портсигар с самокрутками. Но хотя бы шел не так быстро, позволяя мне неспешно ковылять следом.
Шломо и Рутка, увидев мое лицо, переглянулись и синхронно покачали головой, заставив меня криво улыбнуться. Улыбаться нормально я не могла. Губы лопались сразу же, стоило растянуть их хоть в каком-то подобии правильной улыбки. И только Вехтер зашелся в кашляющем смехе, когда посетил склады в обед, чтобы проверить, как работают заключенные.
– Рука у коменданта тяжелая, девочка, – откашлявшись, сказал он и его глаза загадочно блеснули. – Но раз ты дышишь, значит и доброта его не имеет границ.
Кормили работников «Канады-два» чуть лучше, чем остальных узников. Может это была заслуга Вехтера, а может и Шломо постарался выбить увеличенный паёк, но в первый день я удивленно смотрела на тарелку похлебки, в которой виднелись еле заметные волокна вареного мяса, и на кусок хлеба. Это был настоящий, мягкий хлеб, а не черный кусок угля с опилками, которым обычно кормили заключенных.
Свою порцию я съела так быстро, что Рутка даже глазом моргнуть не успела, но её это явно повеселило. Я не злилась на нее. Наоборот, радовалась, что кто-то из заключенных не видит тех ужасов, с которыми можно столкнуться вне складских стен, и способен есть спокойно, никуда не торопясь. Девочка ела медленно, тщательно разжевывая хлеб, а затем дочиста вытерла корочкой тарелку, не оставив ни капли похлебки.
– Что у тебя с лицом? – тихо спросила она,
