Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев
Табличку, конечно, надо обновить, но это они сделают зимой, когда морозы запечатают их внутри дома.
Когда приедет Анисимов и надо будет занимать второй дом, то и там нужно повесить табличку, чтобы люди знали: земля эта – не брошенная, не ничейная, не нейтральная, на ней живут русские люди… Не должно быть в России пустых углов, всякое место, пусть даже не самое райское, должно быть заселено. И неважно, кем будет жилец по происхождению и национальности – кабардинец или бурят, татарин или еврей, – все это наши люди.
Ранетку – с плотными, хорошо вызревшими плодами, оголили довольно быстро, ни яблок не осталось на ветках, ни листьев; урожай оказался довольно приличным, Черепенникову с Зубом его не съесть ни в один присест, ни в два, – полтора объемистых мешка из синтетической рогожки. Когда яблоки перенесли в дом, внутри, в помещении воздух разом стал другим, – вначале нежно, а потом уже сильно запахло садом, солнцем, сладкой сухой травой, еще чем-то, способным вызвать внутри тепло, благодарность создателю за то, что природа позволяет пользоваться ее плодами, не чувствовать себя червяком, бездарно пожирающим сочный капустный лист, а потом проваливающимся в большую дырку, самим же червем и проеденную…
Глядя на мешки с ранеткой, Зубенко, сбив на нос бейсбольную кепку, озадаченно поскреб затылок и вновь явил собой пример человека, который все-таки не немой, каким его считали раньше, а умеет говорить.
– Да тут работы на полтора месяца! – Ставя точку на фразе, он похмыкал, покашлял в кулак, что-то хрюкнул вдогонку и умолк.
– Зато народ будет благодарен тебе целый год.
Зубенко натужился, рождая следующую фразу, на виски ему наползла напряженная краснота, и Микулин, поняв, что он сейчас скажет, опередил его:
– Сахар я привезу тебе из поселка, уже заказал… Зато представляешь, какая красота ждет наш колхоз – зимние чаи у окна с ранетковым вареньем? М-м-м! Жизнь неотразима, Семеныч! Цени ее!
Раньше, чем приехал Анисимов, застрявший на своей далекой реке Чун с простудой, в Никаноровке неожиданно нарисовался Жигунов, сделал это самостоятельно: то ли на деревянном коне или ивовой ветке прискакал, то ли на метле прилетел, либо с помощью компьютера переместился в виртуальном пространстве и обратил его в пространство реальное, – непонятно, поставил на крыльцо старый рюкзак, сшитый из плотной защитной ткани, и приложил ко рту ладони:
– Эй, есть тут кто-нибудь?
На крик из дома выбежал Микулин, хотел рявкнуть ответно, но вместо этого обрадованно засмеялся.
– Серега, ты?
– Кому Серега, а кому и Сергей Николаич.
– Сер-рега! – Микулин толкнул дверь в дом и выкрикнул в проем: – Мужики, у нас неожиданный гость! – После этого скатился с крыльца. – Ну ты и даешь, брат! Без всякого предупреждения, на «авось». А если бы нас тут не было?
– Я всегда так действую, и всегда получается. Ни разу еще не проехал мимо.
– Ах, Серега! – растроганно пробормотал Микулин, обнялся с ним. – Вот уж не подумал, что ты захочешь примкнуть к нашему мелкому бандформированию.
– Ну должен же быть в компании белых и пушистых один общипанный петух!
– Кто тебе хоть про нас рассказал? Эскулап?
– Не эскулап, а профессор. Анатолий Анатольевич Анисимов, когда работал в исправительной системе, защитил кандидатскую диссертацию…
– Вот и кликуха у него, как говорят молодые, появилась, не надо придумывать – Профессор…
– А это – во-вторых, – сказал Жигунов. – Новоселье, конечно, без меня встретили, не дождались.
– Ты, коли уж у тебя под рукой не оказалось почтового голубя, хотя бы ворону с письмом прислал, предупредил, – тогда бы мы не только длинный стол накрыли, но и артиллерийский расчет заказали для праздничного салюта.
У самого Жигунова прозвище имелось, очень неплохое прозвище – Шарабан. Те, кто знает, что такое шарабан, подтвердят. Шарабан – это популярное на Амуре рыбное блюдо. Берется хорошая рыба, сазан, например, или верхогляд, начиняется разными вкусностями и загоняется в коптильню. Засыпка, точнее начинка для коптильни, тоже должна быть вкусной, – допустим, яблоневая стружка или мелкие ветки дикой вишни, – но ни в коем случае горькой, иначе роскошное блюдо будет испорчено… Тридцать минут – и вкусноту невероятную можно подавать на стол. Такое блюдо ни в одном ресторане не найдешь – ни в московском, ни в хабаровском, ни в благовещенском.
Вот Жигунова за особые его заслуги и прозвали Шарабаном. А заслуги его были известны не только на их заставе, но и во всей пограничной службе. Одна из историй произошла не в Амурской области, а на Севере, в Амдерме.
Начальником заставы там служил довольно наглый капитан, по происхождению из деревенских – сын заведующего скотофермой, – заядлый охотник. Охотился он на кого угодно – на чаек, воробьев, песцов, гусей, тюленей, ему было все равно, куда и в кого стрелять.
В одно из воскресений он выстроил заставу, с задумчивым видом прошелся вдоль шеренги и задал один-единственный вопрос:
– Кто из вас охотник?
Жигунов увлекался этим делом, думал, что капитан ищет себе напарника и не замедлил признаться:
– Я!
Начальник заставы оглядел его с головы до ног, потом обратно и пробормотал одобрительно:
– Ладно. Будешь у меня собакой.
На следующий день они пошли вдвоем на охоту. Жигунов подавал капитану патроны, бегал за подстреленной дичью, разогревал на костре консервы, гонялся за утками, стараясь, чтобы те, поднявшись в воздух, направлялись прямо на стволы ружья его шефа, пока однажды капитан не уложил гуся, летевшего довольно высоко, – тот шлепнулся в холодное, с плавающими серыми дырявыми льдинами озеро.
– Лезь за гусем! – приказал капитан Жигунову.
Глянул Жигунов в озеро, в дышащую свинцом недобрую воду. Что-то острое впилось ему в грудь, в душу, и он отрицательно помотал головой:
– Нет! Меня же потом ни один госпиталь не вылечит.
Капитан диковато глянул на него: как это так, рядовой отказался выполнить приказ офицера? И повысил голос:
– Лезь! – в тоне его послышались тонкие визгливые нотки – признак того, как знала застава, – что капитан сейчас вскипит. – Лезь!
– Нет! – Жигунов хотел жить, радоваться небу и девчонке своей, с которой переписывался, солнцу и вину, перепадавшему ему, когда он отправлялся в Амдерму в воскресное увольнение. И совсем не хотел умирать из-за какого-то полуобщипанного гуся, – вторую половину перьев капитан выбил выстрелом.
Начальник заставы понял, что подопечного ему не сломить, на этом собачьи обязанности его закончились, так что с гусем придется попрощаться, – яростно покрутил головой и процедил сквозь зубы:
– Ну, хорошо… Не пожалей только потом об этом. – И вскинулся в последней своей надежде: не может все-таки быть, чтобы замухрышка этот не полез в воду, он должен
