Свен Хассель - Легион обреченных
— Пляши, черт возьми, свинья, — прошипел Порта. — Танцуй вальс! Мы обеспечим тебе ритм пистолетами, которыми ты научил нас пользоваться!
Старик вытащил свой крупнокалиберный пистолет и выстрелил под ноги Майеру, тот подпрыгнул, что походило на своеобразный танец. Штеге, Плутон, я и остальные тоже стали стрелять в землю перед дрожащим, шаркающим офицером.
Когда Майер упал, первая мина взорвалась и подбросила его высоко в воздух. Пять раз падение гауптмана вызывало взрывы.
В воздух полетели осветительные снаряды, потому что разрывы мин встревожили весь сектор. Раздались пулеметные очереди, время от времени глухо стрелял миномет. С немецкой стороны взлетели красные ракеты, дающие сигнал артиллерии открыть заградительный огонь вдоль русских позиций; русские начали обстреливать немецкие. Каждая из сторон решила, что другая собирается атаковать.
Раздался грохот, вздымаемая снарядами земля встала стеной. Мы бросились в воронку и лежали там два часа, пока этот дуэт не утих. Вскоре после этого спрыгнули в свою траншею, и Старик доложил обер-лейтенанту фон Баррингу:
— Герр обер-лейтенант! Унтер-офицер Байер докладывает, что второе отделение вернулось с разведки на минном поле противника. Разведка шла по плану под командованием гауптмана Майера. Гауптман погиб, потому что, несмотря на наши предостережения, продолжал путь по минному полю.
Фон Барринг задумчиво поглядел на нас, взгляд его перемещался от одного к другому, чуть задерживаясь на каждом лице. Я никогда не видел таких добрых и серьезных глаз.
— Гауптман Майер погиб? Что ж, это случается на войне. Унтер-офицер Байер, ведите своих людей обратно в блиндаж. Второе отделение превосходно выполнило свою задачу на минном поле. Я отправлю донесение командиру полка.
Он поднес два пальца к козырьку фуражки и пошел к своему блиндажу.
Старик улыбнулся.
— Пока он жив, охоты на свиней в пятой роте не будет.
— Обратили внимание, какие сальто крутила эта свинья, когда наши мины подкидывали его задницу? — ликующе спросил Порта. — Вот порадовался бы его старый учитель физкультуры, если б видел.
Такой была надгробная речь по гауптману Майеру, немецкому бюргеру, слишком ничтожному, чтобы отличиться на войне.
СПИТЕ ВДОВОЛЬ, РЕБЯТА
— Как? Разве их было не две?
Издав рык, Плутон устремился за Портой и девицами. Вскоре они скрылись, но мы все еще слышали восторженный визг двух полногрудых девиц.
— Теперь часа два их не будет, — сказал Старик со смехом.
Мы снова легли в высокую траву. Лежали, мечтая, наблюдая за дымом от своих трубок. Негромко говорили о товарищах, которых с нами уже не было.
Когда утром входишь со свежего воздуха в переполненную крестьянскую хату, вонь едва не валит тебя с ног, но привыкаешь даже к этому и через несколько минут засыпаешь под аккомпанемент храпа и кашля русских. Мы знали, что хозяйка больна туберкулезом, но что из того? Бациллы принимаешь вместе со всем прочим: вшами, крысами, грязью.
Казалось, что едва мы легли, нас тут же разбудили встающие русские. Порта выругался, но старик ответил спокойно, твердо:
— Заткнись, герр солдат, и спи!
Через час вошла квочка с цыплятами, и когда она прошлась по лицу Порты, он окончательно потерял терпение. Ракетой взлетел из соломы, схватил курицу за шею, стукнул указательным пальцем по клюву, и заорал:
— А ну убирайся отсюда, невоспитанная птица, и забирай свое незаконнорожденное отродье!
Потом вышвырнул квочку в окно и стал выгонять в дверь перепуганных цыплят. К нему подбежала сноха хозяина и подняла визгливый крик.
— Мне нужен покой! — рявкнул Порта и бранил ее, пока она, выйдя из себя, не огрела его половником по голове. Мы покатились со смеху, и Порта совершенно лишился рассудка. В одной рубашке, нижний край которой трепетал вокруг его тощих ног, он погнался за женщиной и выбежал в таком виде во двор. Русские громко захохотали. Вскоре он вернулся запыхавшимся, хлопнул дверью так, что вся хата содрогнулась, высунулся в окно и закричал:
— Я хочу спать, и тот, кто еще меня потревожит, будет застрелен, бах-бах, мертв!
Около полудня мы поднялись, и я принес обед с полевой кухни. Наконец-то там приготовили что-то приличное — бобовый суп. Тарелки наши были наполнены почти до краев, и мы лакали его, словно животные. Вылизав их, мы принялись за пришедшую из дома посылку для Штеге. Там был хрустящий картофель, маленькие пирожные и большой кусок копченой ветчины. Мы понесли все это к столу, который установили в уборной. У Порты была бутылка водки.
Уборную мы сделали таким образом, чтобы сидеть лицом друг к другу по обе стороны стола. Рассевшись, достали засаленную колоду карт и принялись за игру. Брали пирожные, время от времени отрезали себе ломтик ветчины. Бутылка ходила по кругу. Стаканы, чашки или кружки были роскошью, которую мы давно уже считали излишней и немужской. Так мы сидели впятером, спустив до колен брюки, ели, пили, играли в карты, курили, болтали, делали то, зачем пришли, и наслаждались жизнью. Наши голые задницы весело усмехались людям на деревенской улице, потому что уборная стояла на возвышении, откуда нам было хорошо видно во все стороны, и со всех сторон хорошо было видно нас. Где-то среди деревьев щебетала птичка, возле уборной лежала собака, лениво растянувшаяся под осенним солнцем. Несколько женщин, работавших в поле, пели какую-то русскую песню.
Под вечер, когда русские стали возвращаться с полей, мы прекратили эту идиллию и поплелись в хату.
Как-то утром Старика и еще одного командира танка вызвали к ротному. Через час Старик вернулся и радостно сообщил:
— Ребята, отправляемся в небольшую приятную экспедицию. Нам нужно выехать на равнину в двадцати пяти километрах к югу от деревни и закопать там нашу коробочку так, чтобы над землей была только башня. Остаемся одни в пятидесяти километрах от фронта, так что никакой стрельбы не будет. Мы должны находиться там, радоваться жизни и ждать, когда Иван прорвет наши позиции на фронте, и тогда вести огонь по его танкам. Позицию эту требуется удерживать любой ценой, и, как только закопаем коробочку, ключ зажигания приказано выбросить[41].
Порта засмеялся.
— Говоришь, ключ зажигания?
Старик улыбнулся.
— Да, больше ничего не упоминалось.
— Превосходно.
У нас было четыре запасных ключа.
Мы прикатили на свою новую позицию незадолго до рассвета. Находилась она прямо посреди равнины с высокой, до плеч, травой. Было холодно, мы надели меховые шапки, шинели, толстые рукавицы и кожаные бриджи поверх форменных брюк. Поскольку в танке было всего две штыковые лопаты и одна совковая, работать одновременно могли только трое, и у нас возникло соперничество за работу, чтобы не мерзнуть.
Старик простер руку и лирическим тоном заговорил:
— Дети, детки, детишки. Разве не чудесно рыть землю здесь, на просторе? Смотрите, уже всходит солнышко, и бояться привидений больше не нужно. Станет тепло, птички споют нам множество песенок, и если мы будем очень, очень хорошими, возможно, появится Старик Степей и расскажет длинную непристойную сказку. Чувствуете на своих нежных щечках поцелуи свежего степного ветра, чувствуете, как он играет вашими кудрявыми локонами?
Когда солнце поднялось повыше, рвения у нас поубавилось. Взопрев, мы начали снимать одну одежку за другой и наконец остались только в сапогах и трусах. Но все равно обливались потом, и непривычные к рытью твердой степной земли руки покрылись водяными мозолями.
— Скажите, — воскликнул Порта, — солдаты мы или землекопы? Спрашиваю исключительно из-за утвержденных профсоюзом расценок.
Мы постоянно обмеряли танк, чтобы определить, скоро ли яма будет достаточно глубокой, но в полдень, проработав семь часов, вырыли ее только наполовину. Старик принялся клясть армию, а Порта невинным тоном спрашивал, чувствует ли он нежные поцелуи степного ветра, радуется ли его сердце теплым лучам солнышка и воспитательному воздействию земляных работ. Старик в сердцах запустил в него лопатой, пошел и лег в тени танка.
— И чайной ложечки больше не выкопаю. Без того хватает ям на этой войне. Доброй ночи.
Порта, Штеге и я копали полчаса, настало время Старику с Плутоном сменить нас. После долгих препирательств мы загнали их, упиравшихся, ворчавших, в яму. Следующие два часа прошли нормально, потом продолжительность смен снизилась с получаса до пятнадцати минут, и в конце концов все мы пятеро, неспособные больше работать, лежали на спине, глядя в небо.
Однако яму, хочешь не хочешь, требовалось вырыть, поэтому, полежав около часа, Старик с Плутоном поднялись, вскоре вслед за ними и остальные. В пять часов следующего утра яма была докопана, и мы загнали в нее танк. Быстро разбили палатку для сна; но, по слухам, эта местность кишела партизанами, поэтому требовалось выставить караул. Мы не могли решить, кому заступать на пост первому. Посреди нашей громкой перебранки Старик неожиданно заявил:
