Олег Сидельников - Одиссея Хамида Сарымсакова
НКО — СССР
27-й Отд Штурм.
Батальон
10 февр. 1945 г.
№ 258
СПРАВКА
Выдана настоящая Сарымсакову Хамиду Газиэоаичу в том, что он после гос. проверки прошел 27-й отд. штурмовой батальон с 1 января по 10 февраля с участием в боях против немецких захватчиков в районе Будапешта с 2 февраля по 10 февраля и после ранения как показавший себя храбрым и преданным Советской Родине восстанавливается в офицерских правах с прежн. воен. званием ЛЕЙТЕНАНТ...
Командир 27-й О.Ш.В.
гв. подполковник КОЛПАШЕЕВ
Начальник штаба
гв. капитан УДОВИЧЕНКО
ГЛАВА XVII. В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ
Третий месяц Бадыгуль-апа не получает писем от сына. И это ее подкосило. Хамид — сыночек заботливый. Каждую неделю либо открыточку, либо письмецо-треугольничек присылал. Слов в них не много. Жив, здоров, воюю. А чего еще больше? Главное знать, что жив.
Вот и от Равката нет никаких вестей. Как уехал на фронт, — словно в воду канул![28]
Хамиджан даже в сорок первом регулярно весточки о себе присылал. Не может быть, чтобы столько времени... Ой бо!.. Неужели?..
Газиз Саидович, отец Хамида, тоже переживал молчание сына, но держался крепко, по-мужски. Изредка приезжая из района домой, утешал жену, мол, мало ли что, может, какое задание сынок выполняет, писать ему нельзя.
Утешал, а у самого на руках нервная экзема появилась.
Соседка же Сарымсаковых. Евдокия Ивановна все на картах гадала. И всякий раз карты хорошо ложились, удачно для Хамиджана: дальняя дорога, казенный дом, червовый интерес...
Тем не менее Бадыгуль-апа уже не вставала с постели и все таяла, таяла, как свеча. Врачи руками разводили: ничего конкретного, недуг в душе гнездится.
Вечерами при свете коптилки Дуся (Евдокия Ивановна) все гадала.
Карты показывали без изменений: казенный дом, дальняя дорога, червовый или бубновый интерес...
— Ты бы, Дусенька, попонятней погадала. Дальняя дорога... Она нынче у всех, кто на фронте. Насчет интереса... Бог с ним, с интересом. А вот казенный дом... Что это?.. Казарма, госпиталь, братская могила?!.
— Что вы, что вы, Бадыгуль-апа, — пугливо откликалась Дуся. — Что вы такое говорите!.. Аэродром тоже ведь казенный дом. Он там и живет. Коли есть дальняя дорога, то, стало быть, жив Хамидик!.. Конечно, жив!!!
Евдокия Ивановна бессовестно лгала. В ее комоде под глаженым бельем хранилась «похоронка» на Хамида Сарымсакова.
Недели полторы тому назад Евдокия Ивановна возвращалась с базара, где продала на толчке мужнины бостоновые брюки довоенной постройки. Набрала полную авоську снеди и, грустная и счастливая, возвращалась домой.
И надо же — возле ворот столкнулась нос к носу с почтальоншей, женщиной лет сорока, выглядевшей, однако, старухой. Об этой почтальонше среди людей, которым она носила корреспонденцию, ходили жутковатые слухи. Приехала невесть откуда, эвакуированная, и как появилась, так «похоронок» посыпалось, словно из чертова решета! Глаза черные, сглазистые. Все молчит и молчит.
Люди, самые мужественные и бесстрашные, перед почтальоншей трепетали, едва завидев худую фигуру в телогрейке, с сумкой через плечо. Какое известие несет она?.. Погиб!.. Пропал без вести?.. Искалечен!..
Сжалось сердце и у Евдокии Ивановны при виде зловещей женщины.
— Здравствуйте, — тихо проговорила она. — Вы к кому?
— К Сарымсаковым.
— Ну и... — пролепетала Евдокия Ивановна, заранее обмирая.
— Казенный конверт, — каким-то механическим голосом произнесла почтальонша. Люди, которых она обслуживала, как-то не задумывались над тем, что «зловещая» горько переживает каждую чужую «похоронку», что от мужа и восемнадцатилетнего сына она тоже давным-давно не получает вестей. А по ночам ей мерещатся молодые и пожилые, совсем юные, безусые солдаты, офицеры, лежащие в тех неживых позах, в которых застигла их смерть!
И она со стоном, в ледяном поту просыпалась. И, ненавидя себя, внутренне содрогаясь, вставала, шла на почту — и начинала все сначала: сеяла горе, материнские вопли скорби и отчаяния.
Правда, бывали светлые дни. Кто-нибудь получит с фронта радостное известие. Но даже, принося радость в дом, понимала она, что радость эта не настоящая. Вот сидит отец с матерью, угощают почтальоншу чаем с сахаринной коврижкой. Сын отличился! Орден ему. Капитаном стал!.. А в это самое время их сын уже покоится под фанерной пирамидкой с надписью на ней чернильным карандашом: «...Пал смертью героя. 1924 — 1944».
А потом вдруг от него, как от живого, начинают приходить письма, письма...
— Покажите письмо, — попросила Евдокия Ивановна.
— Не вам — Сарымсаковым.
— Дайте!
— Ну и что будет, что дальше?..
— Да будьте вы человеком! Нельзя же так… сразу!..
— Чему быть, того не миновать. Лучше уж сразу. А впрочем, возьмите.
Почтальонша зашагала дальше, шаркая калошами, надетыми на шерстяные чулки. Евдокия дрожащими руками вскрыла конверт... «Похоронка»!..
И она спрятала ее в комод. На что надеялась Евдокия Ивановна, она не ведала. Знала лишь, что не перенесет Бадыгуль-апа такого удара.
Гадая, Дуся бессовестно лгала несчастной матери. Но это была святая ложь.
... Как-то, хлопоча по хозяйству, Евдокия Ивановна увидела входящего во двор раненого солдата в потрепанной шинели и на костылях. Лицо незнакомое. Кто бы это мог быть?
— Вам кого, товарищ военный?
— Мне к Сарымсаковым. Сын попросил зайти.
— Кто?! — не поверила своим ушам Дуся. — Какой сын?
— Хамид.
— А вы, часом, не перепутали адрес? — Евдокия Ивановна перешла на шепот. — Их сын погиб. И «похоронка» пришла.
— Хамид Газизович Сарымсаков?.. Восемь дней назад он был жив и здоров. Попросил успокоить мать, отца...
— Да вы заходите, заходите, товарищ военный, — засуетилась Евдокия. — Только сперва ко мне.
— Никакой я теперь не военный, — грустно отвечал человек в потрепанной шинели. — Списали начисто.
— Может, вам негде остановиться?
— Много благодарен. Ташкентский я. Земляк Хамида.
— Заходите. В ногах правды нет.
— Спасибо.
Слух о том, что к Дусе пришел какой-то военный мгновенно облетел двор, и постепенно комнатка ее заполнилась женщинами. Одна пришла в надежде узнать, не встречал ли этот военный на фронте ее мужа, другая — сына, третья просто так, из любопытства. Интересно — человек с войны!..
До позднего вечера рассказывал Сергей Мятишкин об удивительных странствиях Хамида. Женщины верили и не верили. Сергей и письмецо коротенькое показывал, которое второпях Хамид написал матери: жив, здоров. Женщинам показалось, что дата на письме проставлена другим почерком. А это значит, что добрый человек, чтобы утешить мать, доставил письмо уже погибшего паренька. Лишь проставил свежую дату. Сергей предъявил маленькую фотографию Хамида. Но на ней он не был похож на самого себя. Другой какой-то и очень худой. И в штатском костюме.
— Замучили вы меня, гражданочки, — улыбался устало Сергей. — Какой мне интерес обманывать, сами поймите! А что касается непохожести, то могу вас уверить: если бы кому-нибудь из вас довелось пережить хотя бы половину того, что Хамиду, то вы сами бы себя в зеркале не узнали. Но теперь Хамид поправляется. Горный воздух, леса.
— Где это?
— Отдыхает, — коротко отвечал Сергей.
Он ничего не рассказал о «Зале ожидания». Зачем? Найдутся досужие языки, наплетут с три короба. А дело-го ясное, чистое.
— Отдыхает после перенесенных трудностей и невзгод, — добавил Сергей. — А не писал, потому что... Словом, были причины. Но скоро напишет.
Наконец Сергея допустили к Бадыгуль-апа. Пожелтевшая, прозрачная, лежала она на кровати. Одна из соседок поила ее чаем с ложечки.
Увидев паренька в шинели и на костылях, помертвела, схватилась за горло.
— Радуйтесь, Бадыгуль-апа! — торопливо вскричала Дуся. — Жив ваш Хамидджан. Живой и здоровый!!.
И произошло чудо. Бадыгуль-апа, не поднимавшаяся с постели вторую неделю, вдруг вскочила, села, простерла к Сергею руки.
— Говори... Говори, сынок!..
Сергей протянул ей письмецо, фотографию. Она прижала их к груди, будто сына обнимала, и страшилась взглянуть.
— Жив ваш Хамид, — сказал ласково Сергей. — Выполняет специальное задание. Поэтому пока не может писать. Но я с ним виделся восемь дней назад. Жив, здоров, чего и вам от души желает.
Бадыгуль просияла, но тут же ее лицо обрело настороженное выражение. Спросила, волнуясь:
— Сыночек, как же так?.. Ты вроде в пехоте был, а он на самолете...
— А наша часть рядом располагалась.
— О господи!.. — мать вскинула вверх исхудалые руки. — Благодарю... Благодарю тебя. Услышал ты мои молитвы!..
Комментарий повествователя
Поскольку мой рассказ построен на документах, приведу отрывок из письма С. А. Мятишкина, присланного им Хамиду 40 лет спустя.
«В общей сложности я рассказывал о тебе 6 -7 часов и почти без перерыва. Мама твоя очень переживала, что ты когда-то (как ей казалось) очень плохо кушал. Я ее заверил, что ты сейчас кушаешь очень хорошо, на фотокарточке ты выглядишь худым, потому что попался такой фотограф. Во время моего рассказа мама много плакала и причитала. Но это от радости. Соседки слушали и тоже плакали, особенно когда я поведал о твоем пылающем бомбардировщике... Я ушел от вас очень уставший, но с теплотой в душе. Какие у вас душевные соседи! И мама твоя оживилась.
