Жиль Перро - Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха
Идея была остроумной; осуществление — превосходным. Теперь понятно, почему так точны были сведения, переданные в Центр завербованными «пианистами»: любой ценой нужно было добиться того, чтобы Москва не узнала об арестах и продолжала верить в преданность своих людей. Тогда «Красная капелла» могла бы продолжать игру без настораживающего антракта, но на этот раз— по нотам Берлина и на беду Москве. Ефремов, Венцель и Винтеринк были первыми солистами при исполнении новой симфонии. Но в первую очередь надо поставить во главе этой новой «капеллы» ее прославленного дирижера — Большого шефа. Остальные — всего лишь простые музыканты; один он обладает размахом, необходимым для того, чтобы обвести Москву вокруг пальца в сфере международной политики.
Как использовать его теперь, когда он в их руках? С находчивостью и блеском: сначала лишь слегка прикасаясь к клавишам, не форсируя, делая упор на конкретные детали. Стену недоверия, посредством которой немцы надеются изолировать Сталина, они хотят строить по камешку.
17 января 1944 года московская газета «Правда» под заголовком «Слухи из Каира» публикует следующую информацию: «Каир, 12.I (От собств. корреспондента «Правды»). По сведениям из греческих и югославских источников, заслуживающих доверия, недавно в одном из прибрежных городов Пиренейского полуострова состоялась секретная встреча двух английских руководящих лиц с Риббентропом. Встреча имела целью выяснение условий сепаратного мира с Германией. Полагают, что встреча не осталась без результатов».
«Она подействовала на министра (Геббельса. — Прим пер.), как сильнейший наркотик, — пишет его бывший помощник Вильфред фон Овен. — Когда он вызвал меня на совещание, посвященное материалам печати, среди которых, разумеется, находилась упомянутая статья, он выглядел очень возбужденным. Статья была положена поверх стопки телеграмм и была помечена — знак чрезвычайной важности — большой скобкой, начерченной его зеленой ручкой; на полях было поставлено также несколько восклицательных знаков. Министр бросил на меня многозначительный взгляд, постучал по листу тыльной стороной ладони и сказал: «Это самая важная информация на данный момент. Разумеется, — и я должен сказать, к несчастью, — она выдумана от А до Я. Возникает вопрос: чего Сталин — ведь именно эта хитрая лиса, и никто другой, скрывается за этим делом, — чего он хочет добиться с помощью подобной «утки».
В Лондоне и Вашингтоне неизвестно, чем вызвана публикация статьи. В столицах нейтральных государств также недоумевают по этому поводу. В Берлине министр пропаганды Геббельс, министр финансов Шверин фон Кросигк и почти все нацистские лидеры тоже ничего не понимают. Даже летописцы третьего рейха споткнутся об этот клубок и сделают вид, что верят, будто это просто «небылица» — «утка», как говорит Рейтлингер вторя[13] Геббельсу…
Составленная вдохновителями радиоигры, переданная в Париж гестапо-Мюллером, информация была послана в Москву зондеркомандой через передатчик Кента. Задолго до этого таким же способом в Москву сообщили, что Маленький шеф вступил в контакт с высокопоставленным чиновником немецкого министерства иностранных дел. Директор потребовал срочно назвать его имя. Зондеркоманда указала подлинное имя немецкого дипломата, который работал в Лиссабоне до 1939 года и чьи антинацистские убеждения были хорошо известны. Так было найдено объяснение для наплыва важных дипломатических сведений в радиограммах Кента. Информация о сговоре между Риббентропом и англичанами якобы поступила из этого «источника». По утверждению Кента, его агенту стало известно о донесении некоего дипломата нейтрального государства, работающего в Лондоне; упомянутое донесение было перехвачено немецкими службами. И действительно, такой дипломат находился тогда в Лондоне — Кремль легко мог проверить это — и посылал своему правительству отчет, который немецким спецслужбам удалось перехватить. Мастерам радиоигры пришлось лишь заменить несколько фраз, чтобы придать ему совершенно иной смысл, и таким образом вставить туда сообщение о встрече на нейтральной территории между немецкими и английскими представителями, встрече, вызванной беспокойством руководящих лондонских кругов по поводу огромных территориальных завоеваний Красной Армии.
Осторожно подогрев сомнения Сталина относительно лояльности союзников, надо было убедить его в том, что они собираются начать переговоры с Германией. Сталин поспешит превзойти их в вероломстве и, по расчетам немцев, положит начало процессу распада союза, который якобы уже начался.
Такова суть опасной Большой игры, в которой вынужден участвовать Треппер, если хочет сохранить жизнь.
Солнце и туман
А жилось неплохо.
После ареста в кабинете доктора Малеплата Гиринг и Фортнер отвезли Треппера на улицу Соссе. Там его передали местному начальству — штурмбанфюреру СС Бёмельбургу, который две недели назад ездил в Марсель, чтобы арестовать Кента. Бёмельбург, шеф гестапо во Франции, увидев Треппера, воскликнул: «О! Мы все же поймали этого советского медведя!» В течение получаса члены зондеркоманды звонили в Берлин, сообщая великолепную новость, после чего арестованного втолкнули в машину, которая привезла его в тюрьму Френ. Его сопровождало несколько автомобилей, набитых вооруженными полицейскими.
В тюрьме Френ он провел только одну ночь, и, наверное, ему было довольно трудно заснуть: руки были стянуты наручниками за спиной, в соответствии с инструкциями Гиринга относительно всех арестованных из «Красной капеллы».
На следующий день зондеркоманда снова привезла Треппера на улицу Соссе и поместила в импровизированную камеру на первом этаже. Он провел здесь два с половиной месяца. Никто никогда не поднял на него руку. Его хорошо кормили и обеспечивали сигаретами. Поскольку у него было больное сердце, врач вермахта каждые три дня приезжал осматривать его и лечил. Райзер рассказывает, что два-три раза в неделю Трепперу разрешали принимать ванну в ванной комнате, расположенной на верхнем этаже здания. Поскольку узник жаловался на скуку, вызванную бездельем, ему выдали словарь, бумагу и карандаш, чтобы он мог занять свой досуг, совершенствуясь в немецком языке.
На допросах с ним разговаривали вежливо. Обычно это происходило после обеда, потому что по утрам члены зондеркоманды были не в лучшей интеллектуальной форме: они испытывали муки похмелья.
Итак, после обеда Гиринг и Треппер усаживались перед бутылкой коньяка и огромным кофейником. Они до вечера болтали как старые приятели, обмениваясь воспоминаниями, и очень редко какой-то поворот в разговоре напоминал им, что они не на одной стороне баррикады. Однажды, например, Гиринг сообщил, что Красная Армия перешла Днепр, и добавил: «В Берлине начинают подсчитывать реки, которые отделяют немцев от фронта». Треппер рассказал знаменитый анекдот о кайзере, который в 1918 году сказал адъютанту, что желает побывать на фронте; а адъютант ответил ему: «Терпение, государь, фронт скоро подойдет к вам сам». Гиринг побледнел, а его пленник, понимая, что зашел слишком далеко, продолжил с видом философа: «Да! Реки текут то в одном направлении, то в другом». Этого совершенно ничего не значащего замечания было достаточно—с коньяком в придачу, — чтобы успокоить Гиринга.
Шеф зондеркоманды постоянно худел, и его голос звучал, как пещерное эхо. Треппер, сочувствовал его страданиям и убеждал пить больше спиртного, что было единственным, по его утверждению, средством приостановить рост раковой опухоли. Любопытно, что Большой шеф стал для зондеркоманды кем-то вроде консультанта-медика, бесплатно раздающего советы и рекомендации. Его наиболее преданным «пациентом» стал заместитель Гиринга Вилли Берг, который невероятно страдал после каждого перепоя. Большой шеф подбадривал его: «Я знаю одну парижскую аптеку, где изготавливают чудесное лекарство; надо нам зайти туда как-нибудь».
И действительно, Большой шеф довольно скоро получил разрешение бывать на улице. В первые дни, когда он покидал свою камеру, чтобы совершить прогулку на автомобиле, его сопровождали две машины гестапо. Затем эскорт был сокращен наполовину, а позднее отменен вовсе. Таким образом машина, в которой помимо шофера находился Треппер с двумя охранниками, разъезжала по Парижу. Но и эта мера предосторожности была упразднена: заключенному разрешали выезжать всего лишь с одним охранником, которым чаще всего оказывался Вилли Берг.
Гиринг погибал от рака. Начальник зондеркоманды был вынужден оставить свой пост в августе 1943 года; он лег в больницу Ландсберга, где умер в конце года. Несомненно, ему было тяжело выходить из игры в самом разгаре, потому что он был сильно увлечен этим делом. Но, умирая, он утешался сознанием того, что выиграл в схватке с неумолимым временем, начатой два года назад: «Красная капелла» была уничтожена, и перед ним, как послушные слуги, склонились Большой и Маленький шефы. Гиринг был груб и жесток, но в то же время умен и хитер. Он не моргнув глазом подвергал арестованных пыткам, но и сам, не дрогнув, терпел пытку рака. Оставшиеся в живых члены «Красной капеллы» ненавидят его и… отдают ему должное.
