Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!
И немцы потери несли. Опытного снайпера обнаружить трудно, это очевидная истина. Читал я про захватывающие поединки, когда сутками напролет друг друга подстерегали. Едва не куклы, соломой набитые, каски на палке подсовывали, а затем ловили отблеск оптического прицела и валили супостата прямо в глаз. Думаю, что такие истории были в духе Олежки Будько. Однажды он в штаб доложил, что снял снайпера. Мне приказали разобраться. Если действительно так, то представить орла к награде.
Разобрался. Оказывается, Олег разбил стереотрубу в немецком окопе боевого охранения. Стрелял два раза, вторым выстрелом убил или ранил наблюдателя. Насчет снайпера я уверен, там он близко не сидел. Боевое охранение от слова «охрана». Выдвинутое на сотню метров вперед пехотное отделение с пулеметом охраняет траншеи от внезапного броска противника. Без крайней нужды они стараются себя не обнаруживать и тем более не пустят в свой окоп снайпера.
Об этом я доложил замполиту полка. Он пошевелил пальцами, задумался и сказал:
— Ты все же подготовь представление на Будько. Парень старается. Пусть наблюдателя прихлопнул, все равно дело неплохое.
Заметив что-то в моем взгляде, добавил:
— Тебя с Вагановым попозже представим. К Будько уже корреспондент из дивизионной газеты приезжал.
— Про убитого немецкого снайпера написал?
— Тебе жалко, что ли? Пусть у бойцов дух поднимается. А то, понимаешь, пассивно себя ведут. Разговоры всякие… Герои постоянно нужны. Помнишь, какой подъем подвиг Александра Матросова вызвал? Грудью на амбразуру, не каждый сможет.
Подобные случаи вызывали у меня сомнение, которым я никогда ни с кем не делился. Я каждый день видел немецкий дзот перед собой и не мог представить, как его амбразуру можно закрыть человеческим телом. Во-первых, амбразура расположена вертикально, а во-вторых, немецкий МГ-42 выпускает двадцать пуль в секунду. Любое тело разрубит и отбросит в сторону. Видимо, дело обстояло по-другому. Ребята на какое-то время гранатами или пулями гасили огонь и давали возможность роте сделать бросок. И гибли, выполняя такое рискованное задание. Поединок с вражеским дзотом являлся сам по себе уже подвигом. Погибнуть здесь было гораздо проще, чем выжить и выполнить задание. Остальное продумывали газетчики. Насчет патриотического подъема замполит был прав. Бойцы, читая про подвиг Александра Матросова, заявляли, что готовы сами в случае необходимости закрыть грудью вражескую амбразуру.
Выполняя указание замполита, я написал в тот же день представление на Олега Будько. Сочинял с непонятным самому себе раздражением. Расписал героизм старшего сержанта, не пожалел всяких громких слов, раза в полтора увеличил его счет, а убитого (может, просто напутанного наблюдателя) произвел в офицеры и обозвал «коварным и опасным фашистским снайпером».
Бумага являлась огромным дефицитом. Пару листов на представление пришлось просить у Морозова. Конечно, комбат прочел мою писанину и развеселился. Много чего повидавший окопник, прошедший за неполных два года войны путь от взводного до комбата, позвал замполита батальона, еще раз прочитал и подмигнул мне:
— Полковой комиссар героя хочет вырастить. Как фикус в кадушке. А Егоров, парень-то понимающий. И слова какие подобрал: «коварный, опасный фашист».
— Понимающий, — согласился капитан-замполит. — Давай и на Егорова бумагу о награждении подготовим.
— Готовь. Кстати, Федор, что из себя Будько представляет?
У меня появилась возможность осадить слишком шустрого подчиненного. Я знал, что Морозов на хорошем счету у командира полка, вхож к нему и может сообщить мое мнение. Но такая месть показалась слишком дешевой. Не задумываясь, ответил откровенно:
— Смелый парень, самолюбивый. Только опыта маловато. Многого еще не понимает, лезет на рожон.
Морозов кивнул, соглашаясь со мной, а замполит, возвращая представление, посоветовал:
— Ты слово «коварный» вычеркни, перебор получается.
Комбат, который считал меня снайпером его батальона, оглядев мою форму, сказал, что даст указание старшине выдать новую. И погоны в том числе.
— Чего ты со своими медяшками в петлицах ходишь? Погоны давно положены.
— Спасибо, только старье я хочу оставить. С нейтралки мокрыми приползаем, переодеваться надо. Я с Вагановым к старшине подойду, он тоже обносился.
Хорошо поговорили с комбатом. И к старшине сходили. Тот, ранее не замечавший меня, отношение сразу изменил. Выдал, кроме новой формы, сапоги и маскхалаты. Ползая по нейтралке, мы иногда собирали с Саней кое-какие трофеи. Я вручил старшине в благодарность портсигар из нержавейки, попросил спирта, обмыть одежку.
— А то носиться не будет.
Водку в тот период не выдавали, но старшина налил нам фляжку зеленой водки-тархун и выдал на закуску банку трески в масле. В землянке вместе с ребятами отметили событие. Все хорошо. Командир батальона меня признал, и новая форма с погонами сидит хорошо. Только недолго нам с напарником пришлось ее носить. Короткий путь на войне у снайперов. Ведь я в этом давно убедился, но как-то подзабыл. Война напомнила.
Через день-два убили Олега Будько. Совершил обычную для новичков ошибку. Выбрал для засады место возле торчавших на поле трех одиноких тополей. Одно дерево сломало взрывом, с двух других срезало часть ветвей. Олег решил, что в этой мешанине, да еще из окопа, можно будет успешно вести огонь. Не учел того, что на первый взгляд неплохое укрытие выделялось на равнинной местности.
Первым же выстрелом снял фрица. В траншеях, возможно, и не увидели вспышку. На всякий случай выпустили на этот островок десятка два мин. Спустя час Олег попытался уползти с опасного места. Напарник, сидевший в другом окопе, ничем помочь не мог, немцы вели сильный пулеметный огонь. Будько упрямо продолжал ползти. Его заметили, и снова полетели мины. Он был убит близким попаданием, а затем пулеметчики долго тренировались в стрельбе по неподвижному телу русского снайпера. Вечером мне и напарнику Будько приказали вытащить труп. Я попросил в помощь двух бойцов. Начштаба ответил:
— Разведчики сами своих вытаскивают.
Но, опасаясь лишиться снайперского отделения, приказал дать двух санитаров, крепких мужиков лет за тридцать. Все время, пока мы ползли, надолго замирая при вспышках ракет, они что-то бурчали под нос. Тело Олега вытащили, а один из санитаров поймал пулю в руку. Особенно не огорчился и сказал, что хоть месячишко отдохнет от всякой дуристики. Зачем надо было труп под пулями тащить? Вон их сколько валяется. Я огрызнулся в ответ:
— Шагай в санроту. Ты за всю войну ни одного фашиста не убил, а этот парень уже десяток ухлопал.
Олег Будько выползал на нейтралку каждый день. Наверняка его пытались засечь и вот поймали на оплошности. Судя по засохшим повязкам, он бинтовал себя сам, а потом, опасаясь истечь кровью, пополз. Ему досталось десятка два осколков и столько же пуль. Левая рука, когда мы его тащили, отделилась от тела. Когда-то красивое лицо (он нравился женщинам) превратилось в кровавую маску. Начштаба, выслушав мой доклад, коротко приказал:
— Похоронить со всеми почестями. — Затем спросил: — Винтовка снайперская уцелела?
— Нет, разбило. Прицел сохранился.
— Поставь его вместе с оружейником на другую винтовку и подбери толкового парня.
— Есть.
Парня я подобрал, но обучить не успел. Началось наступление. Тяжелое, с большими потерями, когда атаки сменялись обороной и нас пытались раздавить немецкие танки. Весной сорок третьего маятник войны раскачивался то в одну, то в другую сторону. Чтобы переломить ситуацию, у нас пока не хватало сил.
Глава 8.
НАСТУПЛЕНИЕ. КРЕПОСТЬ ПОД САМОЛЕТОМ
Комбат Морозов вызвал меня вечером и сказал, что я включен в группу огневой поддержки. Поддержки чего? Слово «наступление» не произносилось. Создание такой группы говорило о том, что предстоит атака или разведка боем. Группа состояла из нескольких расчетов противотанковых ружей, ручных пулеметов и двух снайперов. Нам предстояло ночью выбраться на нейтральную полосу, окопаться и ждать.
— Когда пройдет артподготовка и роты двинутся вперед, будете гасить уцелевшие огневые точки. Часа два придется лежать, немцы могут что-то почуять и выслать свою разведку. Быть настороже и живыми в плен не сдаваться.
— Понятно. К чему эти предупреждения?
— К тому, чтобы фрицы раньше времени ничего не пронюхали.
Нам и так каждый день долбили, что плен приравнен к предательству. Весной сорок третьего года к немцам по-прежнему перебегали бойцы. Не так много, как в сорок втором, но достаточно, чтобы противник не утруждал себя постоянной разведкой. За полтора месяца я ни разу не слышал о немецких разведгруппах. Перебегали в основном призывники из среднеазиатских, кавказских республик, из освобожденных районов Украины (хотя хватало и русских). Общие фразы о бдительности не были характерны для Морозова. Видимо, он повторял инструкцию, полученную в штабе полка. Так требовалось.
