Тамара Сычева - По зову сердца
С трудом поднялась, умылась холодной водой и вышла из дому.
Крымская зима — недолгая. Вчера выпал снег, а сегодня светит яркое теплое солнце. Мороз, сковавший ночью все лужи, смягчился, и с крыш стало капать.
Несмотря на солнечный день, в городе прохожих было мало, а те, что показывались, ходили как-то настороженно, беспокойно озираясь. Лица их были хмуры.
Я свернула за угол и пошла по направлению к Феодосийскому шоссе.
По дороге встречались офицеры со свастикой на рукаве, солдаты. Казалось, что вот кто-нибудь из немцев подойдет и предложит мне идти за ним.
Наконец город остался позади. Шагала по шоссе и думала, что же делать дальше: сидеть и ждать здесь целый день и ночь? Это невозможно. Как же быть, как вести наблюдение?..
И вдруг вспомнила о Пашиной сестре, которая живет над дорогой в Зуе. Решила идти туда. Сонливость и усталость сразу исчезли, и я быстро зашагала по шоссе.
«У нее узнаю о Паше. Это люди надежные. Из ее дома удобно наблюдать за дорогой…»
Пройдя несколько километров, решила отдохнуть и записать собранные по дороге сведения. Достала из сумки заготовленное письмо. Тонко очиненным карандашом стала между строчек сокращенно записывать все, что успела узнать, и так увлеклась, подсчитывая в уме технику и живую силу противника, что не заметила, как возле меня остановилась подвода. Услышала тяжелые шаги и машинально скомкала письмо. «Ну все, засыпалась!» Передо мной стояли два румына.
— Что делать? — опросил один.
— Читаю письмо от кавалера, — беспечно ответила я.
— Куда идешь?
— В деревню.
— Там кавалер есть, мадам?
— Есть, конечно! — И, улыбнувшись, подмигнула ему.
— Давай письмо, читаем, — сказал другой румын, — мой русский знает мало-мало…
Я обомлела, испуганно сказала:
— Нет, не дам!..
— Давай! — закричали оба и потянули меня за рукав.
Я продолжала сопротивляться, а потом подумала: наверно, не умеют читать по-русски. Встала, протянула письмо:
— На, читай! — А у самой сердце трепещет: вдруг увидят между строчек карандаш.
К моему счастью, румыны, видимо, читать не умели и не взяли письма.
— Садись, поедем, мадам, — сказал один из них, усаживаясь на подводу.
«Только этого мне и не хватает!» — подумала я.
— Ничего, я пешком пойду, мне близко.
— Садись, мадам, — настаивал румын и подвинулся, уступая место.
Было видно, что он не отвяжется. Подкрасила губы, напудрилась и села.
За спиной послышались сигналы машин. Мимо промчались один за другим двадцать четыре грузовика. В них сидели немецкие солдаты, сзади были прицеплены орудия. На нескольких машинах лежали ящики с боеприпасами.
— Артиллерия на фронт, — сказал один румын, когда проехали пушки.
— Нет, не на фронт. Этого мало на фронт, — возразила я, покачав головой.
— Нет, много на фронт уже пошел. Один полк на фронт, это другой полк, — объяснил мне румын, не сводя с меня черных глаз.
Но я заговорила о другом, будто пушки меня не интересовали.
Подъехали к Зуе. Румыны настаивали, чтобы я указала дом, в котором остановлюсь. Обмануть их не составляло большого труда: показала им маленький белый домик на пригорке, пообещала, что останусь в деревне недолго и завтра буду ждать их в городе. Вспомнила о железке дворового фонаря с номером полуразрушенного домика на окраине и назвала его румынам. Когда они отъехали, крикнула вдогонку:
— Завтра буду ждать, обязательно приходите!
Не сразу нашла дом Пашиной сестры. Помнилось, он стоял у дороги — беленький, чистенький. Теперь все дома были серые, до самой крыши вымазанные глиной. Один двор показался мне знакомым. Я несмело вошла; в дверях меня встретила хозяйка. Я не узнала ее сначала. Она очень изменилась, сгорбилась и постарела.
Она меня тоже узнала не сразу, но когда я сказала, что до войны ночевала у нее вместе с Пашей, вспомнила.
— Я видела Пашу перед приходом немцев. Она говорила, что оставила своего малыша у вас, а сама идет в партизаны.
Хозяйка испугалась.
— Да что вы, дорогая! Паша в партизаны?! — бледнея, проговорила она. — И ребенка мне не оставляла, что вы! Нет, нет, — и она замахала руками.
Через минуту, усаживая меня у стола и недоверчиво оглядывая, хозяйка спросила:
— А вы откуда приехали?
— Я не успела эвакуироваться. Когда доехали до Керчи, было уже поздно, переправу закрыли.
— А Паша куда-то эвакуировалась, а куда — не знаю, — уверяла женщина.
— Не может этого быть, — ответила я. — Вы не бойтесь, говорите правду.
— Не знаю я, где Паша…
В это время в комнату вбежал мальчик. Он очень походил на Пашу.
— Пашин мальчик! — крикнула я радостно.
— Нет, это мой сын, — настаивала хозяйка.
— Нет, я не твой, а мамин! — со слезами закричал пятилетний малыш, надув губы и сердито посмотрев на тетку.
Я засмеялась, а женщина совсем перепугалась, видно опасаясь провокации.
— Не волнуйтесь, — стала я успокаивать ее. — Лучше скажите, где я могу видеть Пашу. Она бывает здесь?
С большим трудом мне удалось узнать от нее, что Паша живет в городе.
— Два дня тому назад она была у меня и сказала, что придет сегодня, — неохотно, сообщила женщина.
— Буду ее ждать.
Я села у окна и стала наблюдать за движением на шоссе. В восемь часов вечера в окно постучали два раза. Хозяйка засуетилась и побежала открывать дверь.
Паша задержалась в сенцах, заметив в доме постороннего человека.
— Заходи, чего боишься, — сказала я.
Она нерешительно вошла и остановилась на пороге. Смотрела на меня и не двигалась с места. Я не вытерпела, бросилась к ней, крепко расцеловала ее.
— Паша, дорогая!
— Тамара! — поразилась она. — Откуда? Ты же уехала!
— Уехала и приехала, — ответила я, смеясь.
— Ты оттуда, Тамара?
— Да, Паша, да!
Я вкратце рассказала, зачем пришла в Зую.
— Мы можем помочь тебе, — сказала Паша. — Моя сестра ведет точный подсчет всего, что идет на фронт. Ночи теперь светлые, она и ночью считает. Дай, пожалуйста, сюда все, что у тебя есть, — обратилась Паша к сестре.
Та принесла клочок бумаги.
— Вот все, что прошло на этой неделе.
На бумаге были подсчитаны какие-то продукты. Паша объяснила, что хлеб — это танки, картошка — артиллерия, мука — пехота, мука в мешках — пехота на машинах. В конце списка увидела: 24 килограмма картошки. Точные данные — это та «картошка» с длинными стволами, которая сегодня проехала мимо меня по шоссе!
До полуночи мы с Пашей не смыкали глаз. Маленькая коптилочка тускло освещала нетопленную грязную комнату, специально запущенную, чтобы не вызвать у оккупантов желания поселиться здесь. Тут же, в сенях, стояла корова. На деревянной кровати спал сынишка Паши. Она временами подходила к нему, целовала, и он во сне вздрагивал.
Паша рассказала о борьбе партизан, о наших общих знакомых, которые воевали в лесу, о секретаре райкома партии. Он командовал отрядом.
Под окном послышался топот. Паша потушила коптилку. В дверь забарабанили. Мы молчали. Стук повторился.
— Ложитесь в кровать, — прошептала Пашина сестра и пошла открывать.
— Офицер… Надо спать, пусти… — услышали мы.
Осветив фонариком сени, один из немцев брезгливо сказал:
— Нет, здесь русский швайн живет, никарош, — и солдаты ушли.
Утром мы расстались.
Измученная морально и физически, с трудом передвигая отяжелевшие ноги и спотыкаясь о подмерзшие к вечеру кочки, вернулась я в город. Улицы были мрачны и пустынны. Изредка мелькали тени пугливо озиравшихся запоздалых прохожих. Зловещим эхом звучали строгие окрики полицейских патрулей. Проносились военные машины.
Взглянула на часы. Оставалось пятнадцать минут, и я решила зайти проверить подпольную почту. Там было донесение. Поспешно сунув его в сумку, я направилась к дому.
На углу мне пересекла дорогу большая черная, с маленьким решетчатым окном, закрытая машина. Даже громкий шум ее мотора не мог заглушить криков и рыданий находившихся в ней женщин и детей. Больно сжалось сердце. Стиснув зубы, я пропустила машину и пошла дальше.
Чтобы избежать встречи с патрулями у бывшей гостиницы «Ленинград», где находился теперь немецкий штаб, пошла по улице Кирова и, свернув на улицу Карла Маркса, уже приближалась к дому. Вдруг впереди заметила спокойно идущую пару. Высокий немецкий офицер, вежливо поддерживая опиравшуюся на его руку даму, о чем-то громко говорил, а дама сдержанно смеялась, уткнув лицо в воротник котиковой шубки. Я узнала Луизу.
У ворот они остановились. Я окаменела. Патрулей здесь не видно, но этот офицер может меня задержать. Входить во двор было опасно.
Услышав позади себя шаги, офицер взглянул на часы и пристально уставился на меня. Не убавляя шага, я решительно направилась к воротам.
