Семен Шмерлинг - Десант. Повесть о школьном друге
На видном месте, у поста дневального, было вывешено расписание занятий по боевой и политической подготовке. «Как в мирное время», — говорили красноармейцы, служившие еще действительную.
Имелись некоторые основания полагать, что для Городокской дивизии война закончилась. Под Пиллау немцев добивали другие соединения. А Берлин далеко — пока доберешься, его возьмут. Так оно и случилось: здесь, в лесу Штате Форст Фритзен, 83-я гвардейская встретила мир. Только не вся. Нескольким сотням бойцов еще предстояло броситься в самый яростный бой, а иным и принять смерть.
Не ведал об этом и гвардии капитан. В заштопанном и отутюженном обмундировании, надраенных до блеска сапогах, с трубочкой в зубах он осматривал землянки, боевой парк с вычищенными «самоварами», аккуратно сложенными боеприпасами. Частенько уединялся. Устроившись на траве, «под древом», как он говорил, читал и перечитывал только что пришедшие письма. Их было несколько: наконец-то почта догнала полк.
Когда комбат вернулся с короткого совещания у заместителя командира дивизии гвардии полковника Белого, то застал командира минроты с письмом в руке.
Если в дни боев и походов Леопольд нередко думал о прошлом, о мирном, времени, то в тишине и покое, несомненно, представлял себе близкое будущее.
Кем же он мог стать?
Остаться в армии кадровым офицером? Возможно. Молодому командиру-коммунисту с четырьмя орденами на груди, с огромным военным опытом дорога в академию была открыта. Не исключено, что к нему возвратились и юношеские мечты о «Корабелке», и он вновь представил себя на прибрежных стапелях спускающим на воду новенькое прекрасное судно, на котором отправится в путешествие по морям и океанам. Нельзя сбросить со счетов и предложение школьного друга — поступать в МАИ, Московский авиационный институт, и Некрасова манили воздушные крейсеры, которые он сам будет создавать. И уж, несомненно, впереди маячила Москва — родное Замоскворечье с милыми Полянкой и Якиманкой, Стрелкой. Видел он горячо любимые театры, музеи, библиотеки. Ожидала его самая желанная встреча с Октябриной, Ринкой, встреча, которая начнется после войны и будет, как он писал, «продолжаться всю жизнь».
Не об этом ли он думал, когда его с письмом в руке увидел вернувшийся из штаба дивизии Георгий Прокофьевич Конов?
— У меня только что произошел недолгий разговор с заместителем командира дивизии, — вспоминает комбат. — Полковник Белый был у нас человеком новым.
Показался мне строгим, даже суровым. Заметил у него на гимнастерке орден Красного Знамени старого образца — с гражданской. По слухам, он — бывший кавалерист. Сдержан. Немногословен. Разговаривал не только со мной, но еще с комбатами — Волкодавом и Федоровым, отдельно с каждым. Мне сказал: «Готовится очень серьезная операция — морской десант. Для этого формируется подвижной отряд. В тыл к немцам». Спросил: «Как ты — пойдешь? Учти, решение — добровольное». Не скажу, что оно, это решение, было для меня легким. Думал приблизительно так: «Раз спрашивает — значит, нужен. Кто же, кроме меня?» Ответил: «Пойду». — «Хорошо, — говорит Белый. — Тогда подбирай добровольцев». Возвращаясь в расположение батальона, я подумал, что поочередно вызову каждого офицера и поговорю с ними…
— Товарищ Некрасов, зайдите ко мне в землянку.
— Есть.
Под массивным бревенчатым накатом пахло свежей землей, чуть присохшими травами, молодой хвоей.
— Садитесь.
Некрасов сел и спрятал письмо в нагрудный карман гимнастерки.
— Слушаю вас.
Два чувства боролись в душе Георгия Прокофьевича. Он понимал, что командир минроты навоевался, изранен, две недели, как вернулся после лечения, перенес все кенигсбергские бои, — ему бы не грех и отдохнуть. В полку три минометные роты — выбирай любого из трех командиров. Но он-то хотел взять с собой именно Некрасова. «Не вижу — не стреляю», — такой у него закон. Испытан под огнем. Смел. Находчив. Бойцы его любят. А он любит пехоту. Сработались, как говорится. А минрота — главная огневая сила в десанте…
Комбат повторил слова гвардии полковника Белого и задал его же вопрос:
— Пойдешь?
Некрасов помедлил с ответом. Это отчетливо помнит Конов.
Который уж раз за войну Леопольду приходилось делать выбор. Приказ приказом, но чаще, чем можно предположить, война оставляет и соблазнительное право выбора, дает возможность законно отказаться от самого опасного, от пекла, где, как писал Некрасов, «очень много шансов есть с жизнью расстаться».
Разве он не выбирал? Мог он пойти в армию по призыву, а не добровольцем? Мог, конечно. Вполне возможно было ему, тяжело раненному фронтовику с медалью «За отвагу», остаться преподавателем в военном училище, готовить молодых офицеров? Могло же у него быть не только «сорок самых счастливых дней» в родном городе, вместе с любимой девушкой, а гораздо больше? Судьба играла в поддавки: останься, задержись, быть может, до самого Салюта Победы. Нет. Совесть ему не позволила. Простившись с Риной, уехал на 3-й Белорусский, под самый Кенигсберг.
А сколько еще выборов было на переднем крае! Он каждый раз заново решал свою судьбу, когда полз на «нейтралку», по-чапаевски мчался к немцам в тыл на трофейном бронетранспортере, ходил в пехотные атаки. Все это совершалось по его собственной воле.
Однако выбор, сделанный им в лесу Штате Форст Фритзен, был особого рода. Некрасов уже испытал сладкий вкус победы и мира. А надо было снова идти в огонь. Да еще неизведанный — в морском десанте. Что ж, может быть, все годы боев, а то и вся его жизнь стали подготовкой к этому испытанию, к морскому десанту в последние дни войны. Он напряженно думал, и это понравилось Георгию Прокофьевичу:
— Я пойду, — сказал Некрасов. — Только разрешите — со своей ротой.
— Брать одних добровольцев.
— Ясно.
Вскоре гвардии капитан построил роту и предложил каждому бойцу подумать и решить, согласен ли идти в десант. Он спрашивал Шабанова, Колесова, Киселева, Ковалева, Иванова, Гусева, обошел все номера расчетов, телефонистов и ездовых. Объяснил, что придется не только вести огонь, но драться в рукопашной.
Рота ответила согласием. Для этих двадцати пяти человек, ощутивших мир, война продолжалась, как и для первого батальона и всего отряда численностью в 616 человек. Из минроты Леопольд не взял в десант только одного бойца — своего ординарца Тереху, Терентия Андреевича Короткова, хотя, наверное, очень нуждался в нем. Объяснение этому поступку находится в демографическом списке полка, который хранится в военном архиве: кузбасский шахтер Коротков был женат и имел детей.
19 апреля быстро сформированный легкий подвижной отряд трехбатальонного состава сосредоточился на Балтийском побережье, в поселке Ной Курен, и в течение последующих пяти дней совместно с моряками-катерниками готовился к предстоящей операции.
…Некрасов сидел у самого уреза воды и смотрел на море с его изменчивым цветом — от сурового стального до яркого сине-зеленого, на мягкую, размытую линию горизонта, притягивающую, таинственную.
Ветер и солнце сушили гимнастерку. В день по два раза приходилось отжимать и просушивать обмундирование: с катеров прыгали в море и насквозь промокали, а потом, когда отрабатывали броски на берегу, то вся одежда по другому разу намокала — от пота…
Во время передышки Леопольд читал письмо Рины, последнее, которое довелось получить. Оно дышало любовью и надеждой, ясное, как небо и море. Потом писал ответ — тот самый, который Октябрина получила в мае, о песчаном береге, желтом и ярком, как солнце. В нем была уверенность и ни тени тревоги.
— Подъем!
Сидевшие на берегу минометчики мигом поднялись, навьючили «самовары», разобрали автоматы.
— Вперед!
Топтали они мокрый снег под Невелем и Городком, вязли в болотах Белоруссии, месили грязь в Литве, а тут довелось шагать по морскому дну и зыбучему песку. Что ни день — выгрузка с плоских, низеньких катеров-тральщиков, бросок по горло в соленой холодной воде и долгие учения на берегу. Быстрые окопы, тренировка в стрельбе, перебежки, переползания — только бы прижаться к пехоте, не отстать, поспеть.
Рассчитывая на ближний бой, на встречу с противником лоб в лоб, Некрасов учил вести огонь с наикратчайшей дистанции, учил рукопашной, гранатному бою. Хотя все бойцы прошли эту науку, но повторение — мать учения. Да и кто знает, как там оно будет, на узкой ночной косе Фрише-Нерунг?
Утром 24 апреля десантный отряд передислоцировался в поселок Пальмикен, который ныне называется Янтарным. Здесь Леопольд написал Рине свое последнее письмо, бодрое, веселое, только с одной тревожной строкой: «Если не вернусь, помни, я любил тебя. Будь счастлива». Но письмо это не отправил, а оставил у ординарца Короткова, у Терехи.
