Леонид Ленч - Из рода Караевых

Всего два года прошло с того дня, как поручик Караев пошел с Корниловым наводить, «элементарный порядок» в стране, а теперь… тяжкие сомнения одолевали капитана Караева!

Выходило, что братоубийственная, гражданская война, со взаимным ожесточением сражающихся сторон, с неисчислимыми жертвами, винными и безвинными, пагубна прежде всего для самой России, спасать которую от большевиков взялась белая армия.

Вспомнились слова дядюшки-нотариуса: «Когда генералы воюют против своих солдат, всегда побеждают солдаты, потому что их больше». На войне, правда, не всегда побеждают те, кого больше, но ведь эта война особенная. Белым генералам приходится воевать не то что против своих солдат, а против всего своего народа. Да и Красная Армия уже не та, что дралась с добровольцами Корнилова и Деникина на Кубани. Она и цветным дивизиям в боях спуску не дает. Вон марковцев как разделали при отступлении из Донбасса!

Из офицерских товарищеских разговоров по душам (с оглядкой, впрочем, на чуткое ухо контрразведки) капитан Караев знал, что с большевиками пошли такие генералы, как Снесарев, Бонч-Бруевич, наконец, сам Брусилов и еще кто-то. Служат у них и генштабисты, полковники и много младших офицеров. И среди них немало таких, кто служит в Красной Армии не из-под палки, а добровольно — вроде бывшего поручика лейб-гвардии Семеновского полка Тухачевского. Он, говорят, стал у большевиков командующим армией, воюет с Колчаком в Сибири. Подумать только — семеновец, офицер полка, который «наводил порядок» в восставшей Москве в 1905 году! Было над чем поломать голову капитану Караеву. «За что мы, собственно говоря, дрались и деремся? — мучительно размышлял капитан. — Мы даже не знали, за монархию мы или за республику».

Корнилов вроде бы был за республику, Деникин — вроде бы за конституционную монархию, покойный Марков, говорят, сказал однажды: «Посадим кого-нибудь из Романовых на родительский трон — и все закрутится сначала. Лучше уж тогда сразу начинать с республики!» Кутепов, ярый монархист, пытавшийся с ротой преображенцев раздавить в 1917 году Февральскую революцию на улицах Петрограда, придумал хитрую, но, в сущности, бессмысленную формулу: «Армия должна, победив большевиков, взять под козырек и отойти в сторонку. Пусть Учредительное собрание все решает!»

Но кто же пойдет сражаться за учредительного журавля, когда синица ленинской революции — вот она, в руках: земля — у крестьян, заводы — у рабочих!

И личная жизнь у капитана Караева тоже пошла под откос. Ната Ярошенкова жила с отцом в Екатеринодаре, куда перебралась и тетушка Олимпиада после смерти дядюшки-нотариуса от рака в Софиевской.

Капитан приезжал в Екатеринодар с фронта, хотел сыграть свадьбу, но Федор Кузьмич, Натин отец, отговорил. Все такой же деловой и преуспевающий, он занимался поставками продовольствия и кож для Добровольческой армии, был лично знаком с самим генералом Эльснером, начальником тыла у Деникина.

— Возьмем с вами, Сергей Петрович, первопрестольную и тогда уж… с богом! — внушал он капитану. — Наточка вас любит, будет ждать. Да и ждать-то, по-моему, немного осталось. Недаром Антон Иванович ставку свою перенес в Таганрог.

А сейчас… где Ната? что с ней? что с тетушкой Олимпиадой?..

А тут еще нежданно-негаданно завязался у капитана Караева роман с очаровательной женщиной, француженкой, владелицей, по наследству, крупной кинематографической фирмы в Париже Сюзанной Дюпре. Она пришла к нему в комендатуру по какому-то делу, хорошенькая, нарядная, как залетная экзотическая птичка, благоухающая тонкими духами, блондинка, как и Ната. Храбро и быстро заговорила по-русски, путаясь в ударениях и падежах. Но ведь еще Пушкин сказал, что не терпит русской речи без грамматической ошибки!

— Месье le commandant… Это мне ошень приятно, что вы есть такой молодой… officier… Не люблю иметь дела со старикашечками… Пожалюста, прошу вас помогать мне как ваша союзница…

Капитан помог, благо и дело-то у Сюзанны Дюпре было несложное и просьба вполне законная. Потом она позвонила ему по телефону из гостиницы, в которой занимала хороший номер, и поблагодарила.

— Я могу вас навестить, мадам Дюпре? — спросил месье.

— Пожалюста, я буду ошень-ошень рада!

Он пришел, принес букет алых роз и бутылку крымского выдержанного муската. Она отдалась ему в первый же вечер. Они стали встречаться каждую неделю. В любви Сюзанна была неистова и по-гурмански изобретательна. И вместе с тем бесконечно мила и трогательна. Прощаясь с ним (капитан ночевать в гостинице не оставался), она провожала его до двери из номера в коридор в длинной до пят белой ночной сорочке, вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до его рта, и говорила:

— Пожалюста… поцелуй свою… petite Сюзанн, скажи ей bonne nuit.

— Bonne nuit, — послушно повторял капитан и, целуя ее, чувствовал, как нежность к этой маленькой уютной женщине, с такой щедростью подарившей ему себя, овладевает им все сильнее и сильнее. Но когда приходил домой в свою холостяцкую холодную комнату, которую снимал у старухи Евгении Карловны, вдовы торгового моряка, и оставался один, неизменно возникало у него другое чувство — смутное чувство своей вины (а в чем, собственно?) перед Натой. Капитан извлекал из бумажника ее фотографию и долго смотрел ни нее. А потом мысленно ругал себя сентиментальным юнкеришкой. Но тем не менее заснуть до утра не мог.

Капитан Караев шел в тот вечер к Сюзанне в гостиницу. Днем она позвонила ему в комендатуру порта по телефону и сказала, что ей нужно срочно поговорить с ним «об одном ошень серьезном дельце».

— Ты придешь, Серж?

— Приду!

— Целую тебя, mon ami.

Портье в гостинице почтительно поздоровался с комендантом порта и сказал с нотками игривой холуйской фамильярности в голосе, всегда бесившими капитана:

— Мадам у себя. Ждет вас с нетерпением, господин капитан.

Поморщившись, капитан кивнул нахальному портье и, позванивая шпорами, быстро взбежал по лестнице, устланной потертой ковровой дорожкой, на второй этаж, постучал условным стуком два раза в дверь номера Сюзанны. Дверь сразу открылась, и Сюзанна в распахнувшемся халатике, накинутом на голое тело, предстала перед капитаном во всем своем соблазнительном великолепии. Она положила руки ему на плечи, шепнула:

— Пожалюста… все серьезное… потом… plus tard.

Потом, когда, изнемогший от ее по-особенному в этот вечер жарких ласк, капитан закурил спасительную в подобных случаях для мужчин папиросу, Сюзанна вскочила и убежала в ванную. Вернулась оттуда свеженькая, улыбающаяся, стала вертеться перед трюмо, рассматривая себя в зеркале со всех сторон. Сказала с удовлетворением:

— Серж, правда, я ошень ничего себе…

Капитан, лежа в кровати под одеялом, послал ей воздушный поцелуй. Она послала ему ответный, потом уселась в кресле, положив одну точеную нежно-розовую ножку на другую, и сказала:

— Нашинается ошень серьезный разговор!

— Только, пожалуйста, накинь хоть халатик на себя.

— Почему? Я тебе не нравлюсь такой?

— Очень нравишься, но я не могу вести серьезные разговоры с женщинами, когда они… такие!

Она послушно встала, надела халатик, снова села в кресло, старательно одернув халат на коленях.

— Так хорошо, Серж?

— Прекрасно!

Она сказала уже совсем другим тоном — деловито и просто:

— Какое положение на фронте, Серж?

— Очень плохое. Мы уходим из Крыма.

— Когда?

— На днях. Может быть, послезавтра. Место на транспорте тебе обеспечено.

— А тебе?

— Естественно, тоже.

Опа помолчала. Он тоже молчал.

— Серж, я делаю тебе одно предложение, — взвешивая каждое слово, с той же деловитостью сказала Сюзанна. — Ты поедешь со мной в Париж, ты станешь там… mon mari — мой муженек.

Капитан взял из коробки новую папироску.

— Я тебя ошень люблю… Все дела я буду делать сама, у мьеня есть много l’argent… денег. У мьеня даже в швейцарском банке есть compte, papa оставил на мьеня. Швейцарские банки ошень крепкие, как неприступный бастион… не то что ваши, русские.

— Хорошо! — сказал капитан, бросив папироску в пепельницу. — Ты будешь делать свои дела, а что я буду делать?

— Любить меня! И пожалюста, только не изменяй мне с другими женщинами. Никаких тайных свиданий. Имей в виду, Серж: девиз нашей фирмы: «Дюпре все видит, Дюпре все знает!» — Она погрозила капитану пальчиком и улыбнулась. — Серьезное — все. Теперь давай еще немножечко вместе полежать. — Вскочила с кресла, сбросила с себя халатик и в одно мгновение оказалась рядом с капитаном под одеялом.

С еще большей сумятицей в душе возвращался ночью капитан Караев от Сюзанны к себе домой. Собственно говоря, она предложила ему пойти к ней на содержание! Правда, сделано было это лестное предложение от чистого сердца, но разве суть его от этого меняется?