Георгий Косарев - Сердце прощает
Виктор как ни в чем не бывало вскочил на телегу и весело сказал:
— Поехали, тетя Варя!
Товарищей Виктор нашел на прежнем месте. Он дословно передал им всеполученные от Бардина сведения. Потом назвал будущую их связную — ОльгуРыжонкову.
Друзья уже хотели уходить от дороги, но до их слуха донеслосьжужжание легковой автомашины.
— Ребята, а вдруг там генерал? — загораясь, произнес Сергей.
— Пусть не генерал, пусть рангом пониже... Давайте попробуем, —сказал Борис, оглядываясь на Виктора.
Тот на секунду задумался, а потом решительно скомандовал:
— К атаке гранатами приготовиться!
Борис и Сергей тотчас положили перед собой ручные гранаты.
— Спокойнее, ребята, не промахнитесь. Я поддержу вас автоматнойочередью. Внимание!..
По мере приближения машины Виктор чувствовал, как приливает кровь кего лицу.
— Огонь! — крикнул он и, вскинув к плечу автомат, дал очередь.
В ту же секунду полетели, описывая дугу, гранаты. А когда воздухвздрогнул от грохота разрывов, звона разбитого стекла и скрежета тормозов,Виктор поднял голову. Он увидел, как в кювет кувырком полетело колесо, амашина, развернувшись, встала поперек дороги. И вдруг рядом с нимпросвистело несколько пуль. Раздался еще выстрел и почти одновременно —глухой вскрик Сергея. Виктор опять резанул автоматной очередью по стеклами заметил, как из задней дверцы вывалился немец и зайцем метнулся надругую сторону дороги.
На какое-то время все вокруг стихло. Чуть-чуть дымился мотор машины.
— Сережа, что с тобой? — спросил Виктор.
— Пустяки, царапнуло руку.
— Боря, перевяжи его, а я осмотрю машину.
Взяв на изготовку автомат, он осторожно обошел легковушку, заглянулвовнутрь. На заднем сиденье навзничь лежал убитый солдат. Впереди повис наруле шофер. Рядом, уронив голову на плечо и весь обмякнув, в безмолвиинаходился белокурый офицер с узкими серебряными погонами. Лицо его былозалито кровью, но Виктор сразу узнал в нем того офицера, который приезжалк Бардину за сыром. «Вот тебе и генерал!» — разочарованно подумал он,однако извлек из нагрудных карманов убитого документы и среди нихудостоверение личности.
— Франц Штимм, лейтенант, инспектор... — вслух прочитал Виктор.
* * *
Прошло не менее двух часов, прежде чем потерявшего сознание,обессиленного от потери крови, но живого Франца Штимма доставили вближайший госпиталь. После переливания крови и нескольких несложныхопераций он почувствовал себя лучше.
Дня через три Штимма посетил офицер службы безопасности. Егоинтересовали обстоятельства, при которых было совершено нападение намашину. Штимм подробно рассказал о поездке на сыроваренный завод, о двухсопровождавших его подчиненных — один был убит, второй, унтер-офицер Грау,к счастью, спасся, — о том, что машина была атакована в лесу на дорогеприблизительно в пяти километрах от бывшего Демидовского районного центра.
— Это все нам известно, господин Штимм, — проворчал офицер. —Постарайтесь припомнить хоть какие-нибудь внешние приметы бандитов, хотябы одного из них.
Штимм задумался. В сознании его, как в тумане, блуждал расплывчатыйоблик партизана, который показался тогда перед его неплотно закрытыми,залитыми кровью глазами. Штимм попробовал восстановить в памяти его черты,собрать воедино, но они рассыпались, и в воображении оставалось толькосмутное пятно. Он сказал, что, к сожалению, не может назвать ни однойреальной приметы того бандита. Ему казалось, что он кого-то напоминал ипопадись тот ему на глаза, он, Штимм, несомненно опознал бы его.
Следователь службы безопасности уехал по существу ни с чем, а Штиммнеоднократно в мыслях своих возвращался к этому незапечатленному обликупартизана, и каждый раз перед его глазами почему-то возникала конторасыроваренного завода и дерзкий взгляд молодого русского полицейского.«Это, конечно, чепуха, моя болезненная мнительность», — сказал Штимм изаставил себя больше не вспоминать о нападении партизан, едва не стоившемему жизни.
Во время пребывания в армейском госпитале Штимму было предложенопродолжить лечение в глубоком тылу, но он поблагодарил и отказался. Егоотказ был расценен как проявление патриотических чувств, хотя у лейтенантана этот счет были свои соображения. «Здесь тоже трудно и опасно выкачиватьпродовольствие и фураж для армии, — думал Штимм, — но это все же не фронти ненавистные окопы, над которыми как пчелы жужжат свинцовые пули и каккоршуны вьются самолеты. Кто знает, куда меня пошлют после лечения.Назначат интендантом в какой-нибудь пехотный полк, а там тоже угодишь подогонь русской артиллерии или бомбежку. А кроме того, Люба, — продолжалразмышлять Франц. — Я не могу и не хочу расставаться с ней. Да, да, яполюбил ее!»
Весть о ранении Штимма была встречена Любой с двойственным чувством.Она не могла жалеть его так, как жалела бы любого из своих деревенских,окажись они ранеными. Вместе с тем ее личная судьба все большепереплеталась с судьбой немецкого лейтенанта. Люба была уже в положении.Ребенок рос, развивался где-то совсем рядом с ее сердцем и все чащенапоминал ей о своем существовании. Это вызывало у нее порой паническийстрах и, как она чувствовала, грозило ей новой страшной бедой. В то жевремя в ее сознании помимо ее воли все больше укоренялось малопонятное ейчувство материнства.
Когда по настоятельной просьбе Штимма Любу привезли в госпиталь, онапомрачнела и неожиданно почувствовала сильные боли в сердце. Сухопараямедицинская сестра-немка выдала ей белый халат и предложила следовать заней. Озираясь по сторонам, Люба испуганно шла по широкому и длинномукоридору. По одну сторону его виднелись палаты, набитые ранеными. Ониразмещались и в коридоре, на кроватях, сплошь установленных вдоль стен.Сестра, повернув в боковой коридорчик, вошла в просторную офицерскуюпалату.
— Господин лейтенант Штимм! — громко произнесла она по-немецки. — Квам гостья.
Люба еще не успела по-настоящему осмотреться, а Штимм, чистовыбритый, в пижаме и в стеганом атласном халате, уже оказался рядом с ней.
— Здравствуй, дорогая! Я так благодарен, что ты пришла, я так хотелтебя видеть, — растроганно произнес он и без стеснения крепко обнял ее. Иопять не то от страха, не то от растерянности Люба почувствовала, чтоцепенеет. Штимм поцеловал ее руку, потом лицо и пристально посмотрел ей вглаза.
— Что с тобой? Ты нездорова?
Любе хотелось сказать ему что-то дерзкое, но неожиданно для себя,коснувшись живота рукой, она прошептала:
— У меня же ребенок, — и словно ища у него сочувствия и поддержки,уткнулась головой ему в плечо.
Штимм нежно привлек Любу к себе, спокойно и твердо сказал:
— Не волнуйся, милая. Это очень хорошо. Мне нужен сын или дочь, всеравно. Ты знаешь, на войне бывает всякое и меня могут убить, но теперь уменя останется свое дитя.
— А где же тебя так ранило? — спросила Люба.
Этот вопрос внезапно пробудил в душе Штимма чувство тревоги. «Я жив,я здесь, в госпитале, — пронеслось в его сознании, — но я мог бы здесь ине быть, а лежать в неуютной русской земле».
При выписке из госпиталя Штимму был предоставлен отпуск. И хотяпродолжительность его исчислялась всего десятью днями, он мог бы успетьпобывать дома, проведать близких друзей, провести целую неделю в тихойсемейной обстановке. Он знал, что старый отец, советник коммерции, и матьждут не дождутся встречи с ним. В своих письмах они как бы между прочимчастенько сообщали ему то об одной, то о другой знакомой девушке из ихкруга. После госпиталя он поехал бы повидаться со своими заботливымистариками, если бы... Если бы, разумеется, не Люба, которая с каждым днемстановилась для него все роднее и ближе.
Сослуживцы радостно встретили возвратившегося из госпиталя Штимма.Они с ужасом вспоминали все, что с ним произошло, и в один голос твердилио счастливой звезде господина лейтенанта, которая помогла ему спастись отгибели. По такому случаю в квартире Штимма была назначена пирушка.Основная забота по ее подготовке легла на плечи старика Отто. Пришлосьпотрудиться и Любе. При ее участии был подготовлен стол для гостей, нокогда они явились, она, сославшись на нездоровье, ушла в свою комнату.Штимм заметил в глазах товарищей по службе искорки сожаления.
Державшийся особняком оберштурмфюрер Ганс Фишер, дымя толстойсигарой, спросил Штимма, улучив удобный момент:
— Слушай, дружище, скажи откровенно, ты надолго связался с этойкрасоткой?
— До гроба, до последнего вздоха, — с серьезным лицом ответил Штимм.
— Нет, кроме шуток?
— А разве это плохо, Ганс?
— Плохо? Откуда я знаю? Но ты, по-моему, чертовски смел.
— А почему я должен быть трусом?
— Ну, а если вся эта твоя затея дойдет до моего шефа? Хоть ты ипринадлежишь к вермахту и у тебя связи в Берлине, мой генерал можетиспортить тебе карьеру.
