Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич
– Сохатый! – одними губами восторженно прошептал Лёнька.
Такой большой лопаты рогов он не видел никогда, хотя отец за сезон добывал не одного и не двух лосей, а иногда вместе с заезжими охотниками и по три за день загонов. И хотя Лёнька в ту пору был еще совсем мал, он запомнил эти чудовищно больших размеров туши. Голова, рога, копыта. Одна туша лося могла прокормить крестьянскую семью в течение всей зимы. Однако добыть его было чрезвычайно сложно и без опытного охотоведа, как дед Павлик, в здешних местах почти нереально. Тем более что лось хоть и водился вдоволь в этих краях, но держался он ближе к Бездону, легко проходя по топким местам и трясинам, куда человек не мог попасть ни при каких обстоятельствах. И вот тебе такая удача! Сам царь леса горбатый и бородатый бык-семилеток вышел на парней и теперь, задумчиво пожевывая ободранную ивовую ветку, глядел на них черными блестящими глазищами.
Иван наконец достал свое оружие и вытянул вперед, показывая готовность к атаке или обороне, чего – он сам еще не решил. Стараясь не двигаться, он прошептал Лёньке:
– Ну что? Нападаем? Возьмем его? Котлет наделаем!
– Шшш! Ты чо?! Ополоумел? Он из нас сам сейчас котлет понаделает! – одернул его младший напарник.
Опытный охотник, несмотря на свой совсем юный возраст, он прекрасно знал, насколько силен, могуч и яростен может быть бык. Особенно в конце лета, когда начинается гон и сохатый богатырь становится непредсказуем и смертельно опасен. Тут даже медведь, не имеющий врагов в лесу, старается обходить стороной такого самца-великана. Единственный способ разойтись по-мирному – это подать негромкий звук, не пугая и не угрожая, а как бы обозначая свое присутствие. Лёнька слегка чмокнул губами, как будто он подзывал лошадь или корову. Лось-гигант помотал головой то ли в ответ, то ли отгоняя назойливых мух. Нагнул морду, показав частокол своих опасных пик-рогов, и… исчез за кустом. Он растворился так тихо и плавно, что партизаны продолжали зачарованно стоять в полуприседе, наблюдая за колышущимися ветками. Где-то далеко по ходу движения лося хрустнула ветка, дав прощальный сигнал встреченным пацанам.
Лёнька выпрямился на затекших от напряжения ногах, втянул ноздрями воздух и слегка тряхнул за плечо продолжавшего приседать напарника:
– Пошли, Вань! Вон уже дымом тянет из деревни. Рядом мы.
* * *Найти оставшийся путь в родную деревню было легко, так как через пару минут ходьбы не только отчетливый запах гари, но и тонкий столбик серого дыма, поднимавшийся к небу, точно указывал направление и цель их путешествия. Они не знали, что утром немецкий патруль зашел в опустевшую конюшню в поисках побитого ими накануне конюха, не желавшего отдавать последнюю оставшуюся в его ведении старую белолобую клячу Ласточку, и, не найдя его, наведались к нему домой. Не обнаружив конюха и там, ругаясь и грозясь расправой строптивцу, обозленные фашисты с досады сожгли его дом. Конюшню пока решили не подвергать «аутодафе», так как считали ее собственностью Германии, реквизированной вместе с оставшейся лошадью. Родных у хромого Прохора не осталось, а потому и сообщать ни о нем самом, ни о сожженной хате было некому. Наказывать за его побег тоже было больше некого, поэтому оккупанты успокоились и отправились в комендатуру подкрепиться. Оттуда уже раздавались звуки губной гармошки.
Мальчишки выбрались на окраину леса и залегли в высокой траве, наблюдая за ближайшими домами. Если бы не чуждые русскому уху переливы губной гармоники, разносившиеся редкими порывами летнего ветерка, деревушка, казалось, жила своей обычной жизнью. Где-то надрывно кричал петух, квохтала несушка, сообщая о снесенном яйце, мычала корова, лениво тявкала у кого-то во дворе псина. Какой-то хозяйственный крестьянин тяпал топором, раскалывая дрова. Мирные обыденные деревенские звуки. Ни грохота пушек, ни свиста пуль, ни взрывов, ни передвижения войск – ничто не напоминало о том, что где-то совсем рядом идет самая страшная и кровопролитная война за всю историю человечества. Парни огляделись, и Лёнька зашептал:
– Слышь, Вань, вроде спокойно все вокруг. Давай сгоняем по-быстрому по домам. Может, скорее управимся да вернемся засветло?
– Ага? Спокойно… а дым от хаты тянет? Это ж кого-то подпалили. Может, там облава какая-нибудь идет. Нельзя нам в деревню соваться. Командир сказал, чтоб ночь ждали. Давай отползем к лесу и выспимся? А то я всю ночь бродил. – Он зевнул, подтверждая свое предложение.
Лёнька выдернул травинку с метелочкой на конце и грыз ее сладко-кислый кончик, о чем-то напряженно размышляя. Иван, не дождавшись ответа, прикрыл глаза и потянулся. Сладкая дрема наваливалась все сильнее на его измотанный организм и требовала капитального отдыха. Нежный шепот листьев, сладкий аромат травы, теплое ласковое солнце… Через минуту Ваня Бацуев посапывал, раскинувшись в высокой мягкой траве. О его товарище напоминали только оставленная им ореховая палка и слегка примятые одуванчики со сбитыми пушинками, разлетевшимися по всей опушке леса.
* * *Лёнька пробирался к своему дому. К сожалению, они с Иваном вышли из леса с восточной стороны деревеньки, а их хата находилась на севере. Приходилось крадучись, а где-то и ползком преодолевать огород за огородом. Вот уже и дом Полевых. У них в огороде всегда богато было: и бураки, и огурцы, и морковь сладчайшая, и картоха с кулак. Даже капуста росла размером с ведро. Лёнька проскользнул меж двух жердин сквозь ограду и пополз вдоль грядки с огурцами, на ходу срывая зеленые плоды и засовывая их под рубаху. Чтоб не выпал ни один овощ, он стянул ее концы внизу узлом на пузе, как обычно делали при воровстве соседских яблок. В такой рубашечный мешок влезало до двух пудов плодов. Он так увлекся, что чуть не натолкнулся на две худые загорелые ноги, принадлежавшие стоящей к нему спиной Таньке. Он полз так тихо, что девочка не услышала его и продолжала смотреть на валивший от сгоревшего дома Гольтяпа, как звали его в деревне, серый клубящийся дым. Лёнька поднял голову и тихонько свистнул:
– Фьють!
Танька обернулась и, увидав распластавшегося на земле мальчишку, взвизгнула, подскочив так, будто к ней подобралась змея. Лёнька зашипел на нее:
– Шшшшш! Тихххо ты!
– Ой! Лёня, это ты? Тебя ж убили. Мамка твоя плачет третий день. Из сарая не выходит. Совсем плохая. А ты откуда? А у нас немцы в хате. К нам нельзя, – затараторила она, понижая голос, и вконец перешла на боязливый шепот, понимая, какой опасности подвергается всеми уже похороненный и внезапно воскресший мальчишка. Она была рада и напугана его появлением одновременно.
– Немцев много?
– Пять человек. Всю хату заняли. Какую-то бандуру поставили с антеннами длинными. Нас с мамкой и бабой Люсей в хлев выгнали. Только убираться и готовить еду им заставляют в доме. А так теперь в сарае живем с курами. Корову и свинью забрали. Увезли вчера куда-то. Со всей деревни собрали всю животину. И на машину загрузили. Говорят, что их Гитлеру отвезут. Во какой он ненасытный, гад! А картоху, морковь да зелень оставили. Говорят, чтоб растили. А еще дом дядьки Гольтяпа, конюха, сегодня утром рано спалили. Искали его, бегали с ранья самого и потом подожгли. Лёнь, а ты насовсем или как?
– Я по делу, Танюх. Мне нужно собрать еды для наших. Там в лесу мы отряд создаем, понимаешь? Дядька Гольтяп, ну то есть Прохор Михалыч, теперь у нас командир, – продолжал объяснять Лёнька, прижимаясь к земле, чтобы остаться незамеченным. Встреча с немцами, а особенно с теми странными высокими белобрысыми солдатами, что погубили его пчел и потом палили ему вслед, совсем не входила в его планы. Он обязан был выполнить приказ командира: собрать еды и принести в лес. Отряд должен быть накормлен. Он сделал жест Таньке: – Тань, присядь!
Она послушно села на корточки рядом с ним. Он посмотрел на нее и вдруг вспомнил, как совсем недавно они вместе блаженствовали в свежесмётанном стоге сена и рассуждали о будущем… Где теперь это будущее и каким оно будет? И наступит ли оно вообще? Он зашептал:
