Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник)
— И то и другое.
Андрея Чурю больше всего удивило, что лейтенант отважился добраться до поста Кэшару. Такого Андрей не замечал за ним до сих пор. Чем же объяснить этот избыток усердия у человека, так дорожащего своей жизнью? И почему такой неразговорчивый человек проболтал с часовым не менее четверти часа?
«Лейтенант мне сегодня, как никогда, подозрителен!» — подумал Андрей Чуря и обратился к Кэшару:
— Послушай, Гица! Ты можешь это сделать лучше, чем я. Попробуй развяжи язык Марину. Спроси, и чем говорит господин лейтенант с этим Белдие. Марин немного размазня, но, может быть, нам удастся что-нибудь вытянуть из него.
— Ладно, неня Андрей!.. Мы с Мариной земляки, и он держится меня. Прямо сейчас и пойду…
Гица Кэшару вышел из окопа и скрылся в тумане.
Оставшись один, Андрей снова закурил. Он и раньше курил много, а на фронте стал курить вдвое больше. Только в тюрьме он бросил курить.
Прислонившись к стене окопа, он вглядывался в туман. Временами туман рассеивался, и тогда можно было увидеть узкую полоску неба. Прежние вопросы снова пришли в голову, но Андрей не находил на них ответа. Он снова почувствовал, как его охватывает какое-то странное беспокойство.
«Скорее бы началось наступление!»
Он интуитивно чувствовал, что, если бы пришел приказ о продолжении наступления, его беспокойство прошло бы.
В надежде получить такое известие Андрей Чуря вышел из окопа и направился к укрытию лейтенанта Бобочи.
* * *Уже стемнело, а Чуря все никак не мог решиться, потому что опасался, что, пока доберется и вернется с КП роты, лейтенант Бобоча все узнает.
Все же не это было главной причиной его нерешительности. В конечном счете лейтенанту он мог сказать, что его вызвал капитан. А если тому придет в голову проверить, командир роты, предупрежденный, без сомнения, подтвердит это.
Главное, почему он не мог решиться пойти к командиру роты, было то, что он должен был обвинить майора Каменицу и лейтенанта Бобочу.
Но в конечном счете на чем основываются его обвинения? Вещественных доказательств у него нет, а простые, малозначимые подозрения вряд ли убедят капитана Теодореску. Но разве так мало значит тот факт, что именно Белдие — самый усердный распространитель слухов? И неужели только благодаря чистой случайности этот Белдие стал доверенным лицом лейтенанта Бобочи и почти его другом? Разве не следует усматривать связь между слухами, распространяемыми капралом Белдие, и помещичьим происхождением лейтенанта?
Более того: не странно ли, что в ночь дезертирства Сфата лейтенант сделал то, чего ни разу не делал за все время пребывания на фронте, а именно пошел проверять посты и болтал с часовым, хотя, если он сказал десяток слов, можно утверждать, что он разговорился? Почему лейтенант настаивал, чтобы ночью во вторую смену часовым назначили именно капрала Белдие? «При таком тумане, — объяснял лейтенант, — ночь будет паршивой. Давай поставь Белдие часовым ео вторую смену. У него глаз острый». Как можно согласиться с объяснением лейтенанта, когда Чуря лучше знал своих людей и знал, что Белдие не так уж зорок и к тому же трус первой марки?
А майор Каменица… Почему из всех офицеров батальона он подружился именно с лейтенантом Бобочей? И почему майор при каждом удобном случае, распространялся о своих демократических убеждениях?
Чуря не мог попросту оставить все эти вопросы без ответа. Но придаст ли им такое же значение и капитан Теодореску?
Капитан Теодореску был смелым, толковым офицером. Он хорошо относился к людям и считался офицером с передовыми взглядами. Но все же у него было ограниченное понимание разворачивающихся политических и социальных событий, поэтому Чуря сомневался, что капитан сможет в чем-то заподозрить лейтенанта. А что касается майора Каменицы, то тут надо было иметь конкретные доказательства, а их-то у Чури и не было.
Все дело в том, что капитан не имел никакого представления, что такое классовая борьба. Поэтому Чуре вряд ли удастся убедить капитана действовать, и притом немедленно.
А ведь Чуря считал, что необходимо связаться с командиром роты только для того, чтобы начать действовать немедленно, иначе могло произойти нечто неотвратимое. В чем заключалось это неотвратимое, Чуре пока что не было ясно.
«Бесполезно! — сказал он самому себе. — У меня нет аргументов, чтобы обвинить командира батальона и командира взвода. И если я это сделаю, может случиться, что капитан Теодореску не сможет ни в чем разобраться». И Чуря решил выпутываться сам, опираясь на помощь Кэшару и в случае необходимости — на помощь других солдат взвода.
* * *С наступлением темноты люди вышли из окопов, чтобы немного размяться. Они хмуро проклинали туман, сырость, но особенно нелестно поминали артельщика, который еще не появился с провизией.
Через полчаса, когда он наконец появился, на него обрушился град ругательств. Привыкший, однако, к подобному приему, артельщик быстро успокоил их, ответив шутками. Впрочем, солдаты были столь голодны, что не стали терять на него времени и принялись за еду, пока она не остыла совсем.
Андрей Чуря с полным котелком уселся на бруствер хода сообщения, ведущего в укрытие лейтенанта. К нему подсел и Гида Кэшару.
— Приятного аппетита, неня Андрей.
— Спасибо! Тебе тоже.
— Аппетитом не обижен, наесться бы досыта.
Все были голодны и ели молча, шумно причмокивая, будто им подали бог весть какие яства.
От входа в укрытие Марин, ординарец лейтенанта, крикнул с полным ртом:
— Эй, капрал Белдие, где ты?
— Здесь я!
— Давай сюда, тебя зовет господин лейтенант!
— Иду, иду!..
Через минуту Белдие исчез в укрытии лейтенанта. Кэшару посмотрел ему вслед и спросил шепотом:
— Зачем это он его вызвал? Чтобы не было скучно обедать одному?
— Все может быть!
Кэйгару пробормотал что-то невнятное.
Капрал Белдие недолго оставался в укрытии лейтенанта. Выйдя оттуда, он быстрым шагом подошел к Андрею Чуре.
— Господин лейтенант сказал, чтобы ты поставил меня часовым во вторую смену. Надо же, именно меня!.. В такую-то ночь!..
— Вот потому-то господин лейтенант и выбрал тебя. Чтобы ты смотрел в оба. Он знает, что ты человек надежный.
Андрей Чуря говорил совершенно серьезным тоном, и Белдие не почувствовал, что он издевается над ним.
— Я бы с радостью уступил эту честь кому-нибудь другому, — ответил Белдие, потом взял котелок и подошел к артельщику:
— Ну-ка подбрось мне пару ложек!
Андрей Чуря шепнул Кэшару:
— Будь начеку. В эту ночь держись поближе ко мне.
— Хорошо, неня Андрей! Знаешь, от Марина я не смог ничего добиться.
— Может, уже и не нужно. Сердце мне подсказывает, что в эту ночь все так или иначе решится.
— Что значит «так или иначе», неня Андрей? — спросил Кэшару шепотом.
— Я и сам многое бы дал, чтобы знать. Одно я знаю точно: в эту ночь нам надо держать ухо востро.
Кэшару положил ложку в котелок и задумчиво огляделся. Опустилась ночь. Кругом было тихо-тихо. Они снова молча принялись за еду.
Мало-помалу толчея улеглась. С едой покончили все и теперь курили в окопах или ходах сообщения.
Андрей Чуря и Гица Кэшару направились к пулемету, стрелком которого был Гица. Пулемет находился приблизительно в центре позиции, занимаемой взводом. Ход сообщения глубиной не более метра связывал позицию пулемета с окопами стрелков и продолжался до укрытия лейтенанта. Наличие этого хода позволяло довольно удобно передвигаться и днем.
В окопе Андрей Чуря и Гица Кэшару закурили по сигарете. Помолчали. Беспокойство Чури нарастало.
— О чем думаешь, неня Андрей? — спросил через некоторое время Кэшару.
Андрей Чуря колебался, стоит ли открыть Кэшару, какое сильное беспокойство он испытывает, или нет.
«Нет, этот парень верит мне. Если он увидит, что я колеблюсь, то перестанет мне верить и, может, даже испугается», — подумал Андрей и проговорил:
— Я думаю, Гица, что в эту ночь нам с тобой, может, и не удастся поспать. Ты оставайся здесь и гляди в оба. Я пойду к господину лейтенанту, спрошу, не будет ли каких указаний на эту ночь. — Он хотел было уйти, но вдруг повернулся и добавил: — В любом случае, если я тебе понадоблюсь, знай, что я у господина лейтенанта.
— Хорошо, неня Андрей! — спокойно ответил Кэшару, не уловив, что Чуря намеренно подчеркнул, где его можно найти в случае необходимости.
Андрей Чуря застал лейтенанта Бобочу погруженным в изучение карты, лежавшей на его коленях. Только услышав «Здравствуйте, господин лейтенант», Бобоча вздрогнул, будто был захвачен за непозволительным занятием, и инстинктивно сложил карту.
Раздраженный тем, что проявил слабость, он ледяным тоном спросил:
— Что тебе нужно?
— Ничего, господин лейтенант. Я пришел только узнать, не будет ли каких указаний на эту ночь.
