Михаил Водопьянов - Киреевы
Дав полный газ, он резко рванул ручку на себя, и машина стремительно взмыла в облака.
Облегченный самолет продолжал набирать высоту. Киреев справился о самочувствии экипажа. Настроение у всех было бодрое. Тогда он приказал радисту связаться с другими самолетами.
Все отбомбились удачно, только некоторые получили неопасные пробоины.
«Скоро нашу радиограмму расшифруют в штабе». Мысли Киреева кружились вокруг боевых дел. Все остальное ушло куда-то далеко-далеко.
Часа через два, еще до линии фронта, закапризничал правый крайний мотор. Сначала он давал перебои, а потом неожиданно совсем остановился. Николай Николаевич еле-еле удержал накренившийся самолет — быстро выключил левые моторы, выровнял машину и начал планировать.
Через несколько минут машина вынырнула из облаков. Киреев зажег прожекторы. Внизу мелькал густой лес.
Высота сокращалась молниеносно. Слышен был только свист ветра, лес стремительно летел навстречу.
— Иду на посадку. Всем уйти в носовую часть! — скомандовал Николай Николаевич.
Словно страшная буря пронеслась над лесом. Самолет сперва коснулся хвостом верхушек сосен, потом широкими крыльями прочесал их густые кроны и рухнул вниз, на землю. И сразу наступила тишина.
— Товарищи! — крикнул Киреев, — живы?
— Живы, — ответил Волков, — а вы?
— Раз спрашиваю, значит, все в порядке.
Оцарапанные, оглушенные люди вылезли из самолета. Николай Николаевич в раздумье смотрел на изуродованный корпус еще несколько минут назад могучей, сильной машины.
Машина — его детище!..
— Рассвет близок. Пора двигаться, — с трудом сказал он.
— Переодеться бы хоть в крестьянскую одежду. Костюмы у нас не сезонные, — покачал головой Морозов.
— Потерпи немного, Морозыч, — откликнулся Николай Николаевич. — Вернемся домой, снимем комбинезоны и унты.
И, усевшись на пенек, пригласил Омельченко последовать его примеру:
— Давай, Григорий Павлович, твою карту и фонарь, посоветуемся.
Над развернутой картой, освещенной скупым светом карманного фонаря, склонились все вынужденные десантники.
— Недалеко должна быть дорога. Хорошо бы перейти ее затемно. Дальше густой лес, там легче укрыться, — сказал штурман.
— Согласен, но предварительно надо сходить в разведку, а то, чего доброго, наткнемся на фашистов, — ответил Николай Николаевич.
Все вызывались идти, но Киреев выбрал штурмана. Омельченко не боялся «ни бога, ни черта». Зрение у него было великолепное, слух обостренный — незаменимые качества в разведке.
Совсем бесшумно штурман стал пробираться к дороге. Вернулся он часа через полтора.
— Дорога крепко охраняется.
— Ну что ж, — решил Николай Николаевич, — заберемся сейчас поглубже в кустарник, хорошенько там отдохнем, а вечером решим, что делать дальше.
Вскоре наткнулись на глубокий овраг.
— Подходящее место для зимовки, — заявил Омельченко. До войны он работал в Полярной авиации.
На дне оврага измученные нервным напряжением люди почувствовали себя сравнительно безопасно.
После короткого отдыха Морозов обратился к Николаю Николаевичу:
— Товарищ командир, разрешите мне узнать, есть ли немцы в ближайшей деревне? Может, что о партизанах услышу. Летное обмундирование я здесь оставлю.
Николаю Николаевичу не хотелось отпускать Морозова, но предложение бортмеханика было разумным.
— Будьте осторожны и возвращайтесь как можно скорее, — напутствовал он своего старого летного товарища.
— Вернусь скоро, — пообещал Морозов.
До деревни оказалось довольно далеко. Морозов пробирался сначала узкой лесной тропкой, а от околицы огородами.
На деревенской улице было пусто. У ворот небольшого, покосившегося от старости дома Морозов увидел скамейку и сел в ожидании, не появится ли кто из крестьян. Стало рассветать. На другом конце деревни показался грузовой автомобиль, битком набитый вооруженными немецкими солдатами.
Грузовик прошел очень быстро. На шум из окна дома, около которого сидел Морозов, выглянула женщина средних лет. Недолго думая, Морозов подошел к окну и попросил напиться. Женщина внимательно оглядела его и спросила: откуда и куда он идет?
— Село сгорело. От своих отбился. Вот и хожу, ищу где бы работенку найти. Голодный я.
Женщина сочувственно вздохнула:
— Заходи, покормлю чем бог послал. Войдя в дом, Морозов спросил:
— Нет ли у вас одежи с мужа или брата? Я куплю.
Женщина отрицательно покачала головой:
— Что поновее давно променяла на хлеб. Осталась одна рванина.
— Покажите, может, пригодится? — попросил Морозов.
Открыв ржавый запор старого сундука, женщина вынула чистые, залатанные в нескольких местах брюки и старенькую рубашку.
Морозов не мог сдержать радостного восклицания:
— Очень хорошо! Давайте меняться!
Женщина недоуменно посмотрела на Морозова, потом, очевидно, поняла и улыбнулась:
— Переоденьтесь там, за занавеской, — указала она рукой.
Морозов совсем преобразился: картуз с широким козырьком от солнца, такой, какие носят в деревнях, завершил его наряд.
Женщина окинула его одобрительным взглядом и быстро спрятала снятую им одежду в чулан.
В новом костюме Морозов чувствовал себя более уверенно.
— Спасибо за все, я пойду. Как вас зовут?
— Пелагея.
— Спасибо вам, Пелагея! Может, и встретимся когда-нибудь.
Он пожал загрубевшую от работы руку и направился к выходу.
— Обождите! Староста с немцем! — тревожно шепнула смотревшая в окно Пелагея.
Немецкий солдат вошел в дом. Староста следовал за ним.
Пелагея и Морозов молча встретили нежданных гостей.
— Собирайтесь на работу, — приказал староста, подозрительно посмотрев на Морозова.
…На выгоне в грязи застряла машина с немецкими офицерами.
Когда Морозов и Пелагея подошли к выгону, около машины уже хлопотало человек пять — шесть.
Офицеры — их было двое — несмотря на неприятную задержку, очевидно, были настроены благодушно. Старший показывал своему спутнику стеком на обливающихся потом людей, и оба весело смеялись.
Морозов работал сосредоточенно и старательно.
Видимо, в его движениях было что-то привлекшее внимание офицеров. Один подошел к нему и неожиданно сорвал картуз с его головы.
— Зольдат?
Морозов отрицательно покачал головой.
— Кто такой? — спросил офицер, обращаясь к работающим крестьянам.
Первой заговорила Пелагея:
— Сродственник он мой, наших мест уроженец. До войны в город на отхожий промысел ходил.
Переводчик перевел офицеру ее слова.
Староста согласно наклонил голову.
Офицер скучающе передернул плечами и снова повернулся к своему товарищу.
Общими усилиями машину вытащили, и офицеры уехали.
Морозов проводил Пелагею до ее дома:
— Не забуду я ни вас, ни людей вашей деревни, — сказал он прощаясь.
…Солнце жгло нещадно. Несмотря на легкую ситцевую рубашку, Морозов обливался потом. К своим он Добрался совсем мокрым, как будто его окунули в речку.
Морозов обрадовал товарищей рассказом о советских патриотах, но данные разведки были малоутешительны: гитлеровцы хозяйничали во всех близлежащих селах и деревнях. Дороги и разъезды усиленно охранялись. Местопребывания партизан жители деревни не знали, а возможно, и знали, но не решались на полную откровенность с малоизвестным человеком. Оставался единственный выход: ориентируясь по компасу и карте, самостоятельно пробраться через линию фронта.
Вечером пошли на восток. По совету Киреева все сняли унты и остались в одних меховых чулках.
Около полуночи удалось незаметно перейти дорогу и углубиться в лес. Решили идти не останавливаясь, пока хватит сил. Шли всю ночь под мелким теплым дождем.
К утру дождь перестал. Небо прояснилось, и: солнце пригрело усталых людей. Сильно запахло сосновой хвоей. На душе стало веселее.
Через час натолкнулись на полуразрушенные бараки. Место было открытое, вокруг ни души. Со всеми предосторожностями маленький отряд подошел к баракам. Около них в беспорядке валялись деревянные поломанные топчаны. На открытой площадке навалом лежал строительный лес. Раньше тут помещался тир. Об этом можно было судить по мишеням, прибитым к почерневшим доскам.
— Здесь в мирное время был военный лагерь, — задумчиво сказал Киреев. — Пошли дальше!
Во второй половине дня дорогу преградило небольшое озеро. На высоком левом берегу рос редкий сосновый лес, а на правом — мелкий кустарник и трава. В кустарнике легче укрыться. Поэтому Николай Николаевич повел товарищей в обход по правому берегу. Место оказалось болотистое. Пришлось прыгать с кочки на кочку.
