Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Если бы я знал…
– В бумажке написано – для согласования дальнейших действий, что наверняка соответствует истине, но я еще так полагаю – для награждения.
Каретников помотал головой:
– Не хочется что-то ехать.
– Брось, Семен! Ехать надо – праздник же, все радуются… Награды будут выдавать.
– Дались тебе эти награды! Вон у батьки орден Красного Знамени есть… Ну и что? Зашвырнул он его подальше в стол и никому не показывает.
– У тебя тоже награды есть.
– Да только не такие.
– Собирайся, Семен! Приказ есть приказ.
Каретников зажато вздохнул, темное лицо его покрылось морщинами, стало старым.
– Не будь этого приказа, вряд ли бы я сейчас поднялся с табуретки.
Каретников стал собираться. Предупредил адъютанта:
– Скажи охране – пусть готовится к выезду.
Взвод охраны – двадцать четыре человека – также начал готовиться к выезду в Джанкой.
Всю дорогу Каретникова не покидало гнетущее чувство, он ехал на коне, опустив голову, лишь изредка бросал по сторонам настороженный взгляд и снова опускал голову.
– Что с тобою, Семен? – пытался понять состояние своего товарища Гавриленко, но все впустую – командир корпуса не отвечал ему.
Фрунзе встретил гостей с улыбкой, встал из-за стола, пожал им руки.
– Как доехали, дорогие собратья по оружию?
– Нормально доехали, Михаил Васильевич, – бодрым голосом доложил Гавриленко. – Врагов нет, война закончилась, пули, пущенной из-за угла, можно не опасаться.
По лицу Фрунзе пробежала легкая тень, тем не менее он продолжал улыбаться.
– Что верно, то верно, – сказал он. – Доложите о потерях!
– Полегла без малого треть корпуса. – Гавриленко расстегнул полевую сумку, голос его сделался официальным, бесцветным. – Если, Михаил Васильевич, нужна справка о потерях, то я ее уже подготовил.
– Люблю оперативную работу, – похвалил Фрунзе, – Самые большие потери у Блюхера – восемьдесят пять процентов полегло, пятнадцать осталось.
– Он же атаковал Турецкий вал – тяжелейшее укрепление, тут иных потерь и быть не может.
– К сожалению, да… – Фрунзе вздохнул, посмотрел на часы. На лбу у него озабоченной лесенкой выстроились морщины. – Я должен, к сожалению, отлучиться, меня ждут на митинге, а вот вечером… вечером, – он снова глянул на часы, – примерно в девятнадцать ноль-ноль мы с вами вместе поужинаем. Не возражаете?
– Не возражаем, – за двоих ответил Гавриленко.
Каретников, продолжая пребывать в своих мрачных мыслях, молчал.
– Вот и хорошо. Какие-нибудь просьбы есть?
– Есть, товарищ главком, – сказал Гавриленко, – нам надо бы связаться с Гуляй-Полем, с Нестором Ивановичем, доложиться.
– Это хорошее дело, – Фрунзе одобрительно нагнул голову, – пройдете на узел связи, скажете, что я велел соединить экстренно… Аллюром три креста.
Гавриленко довольно засмеялся, Фрунзе тоже.
Когда руководители махновского корпуса вышли из кабинета, Фрунзе нажал на кнопку электрического звонка. Это был сигнал. Губы у командующего фронтом дрогнули, он был сам себе противен.
Увидел, как адъютант, подскочивший к двери, поспешно, с треском запахнул ее. Махновские командиры недоуменно оглянулись.
– Вам куда, товарищи? – поинтересовался расторопный адъютант.
– Где располагается узел связи?
– В подвале первого этажа.
– Вот нам туда и надо.
– Вас проведут. – Адъютант показал рукою на шестерых плечистых людей в кожаных куртках.
Принадлежность их к определенной категории оперативных сотрудников не вызывала сомнений. Гавриленко, устремившийся к выходу из приемной первым, неожиданно набычился, пригнулся по-бойцовски – он только сейчас понял, что его с командиром заманили в ловушку, – выкрикнул надсаженно, словно бы боялся, что у него остановится сердце:
– Семен!
Каретников вскинулся, выплыл из глубины собственных мыслей и потянулся рукою к кобуре маузера. Достать не успел – руку крепко сжали ухватистые пальцы одного из поджидавших их чекистов.
– Ах ты, с-сука! – зарычал Каретников и резко, по-бойцовски саданул головой чекисту в переносицу, тот ахнул и выпустил руку командира корпуса.
Из носа у него выбрызнула кровь – Каретников ударом своей крупной головы размозжил чекисту переносицу, – в следующий миг командир корпуса ударил кулаком человека, вставшего перед ним, и проворно прыгнул вперед, сбил с ног еще одного чекиста, вцепился пальцами в рукоять маузера.
Он почти вытащил маузер из кобуры, когда прозвучал выстрел. Стрелявший не промахнулся – попал Каретникову точно в голову. Каретников охнул, у него подогнулись ноги. Он сгорбился, коснулся рукою пола, словно хотел удержаться за него, прошептал едва слышно:
– За что?
Не было Семену Каретникову ответа.
Следующий выстрел завалил начальника штаба корпуса Гавриленко. От удара пули, просадившей ему грудь и застрявшей в костях хребта, Гавриленко отлетел к стене, развернулся, вцепился ногтями в известку, в штукатурку, пытаясь удержаться на ногах, но это ему не удалось – раскаленная пуля разом вышибла из него силы, Гавриленко застонал и тихо сполз на пол.
Следом был уничтожен взвод охраны Каретникова – двадцать четыре человека.
Поздним вечером того же дня в деревню под Евпаторией, в которой располагался корпус Каретникова, прискакали три красноармейца.
– Где начальство? – выкрикнул один из них, усатый, головастый, с длинной тяжелой саблей, висящей на укороченных жестких ремешках.
Приезжим показали хату, глядевшую окнами на море, где Петренко, Марченко и бессменный командир пулеметного полка Кожин готовили уху. Хорошо шла кефаль, и ловкий Марченко поймал на удочку целых пять штук.
Красноармейцы поскакали к командирской хате.
– Кто остался за командира корпуса? – спросил старший из красноармейцев, поправил на поясе тяжелую неудобную саблю.
– Выбирай любого из нас – все старшие, – ответил ему Петренко.
– Поступил приказ сегодня ночью разоружить ваш корпус и расстрелять всех до единого.
У Петренко вытянулось лицо, он присвистнул.
– Вы чего, мужики, шутите?
– Если бы! К сожалению, это не шутки.
– А кто приказал?
– Фрунзе.
– Це-це-це… – нехорошо изумился Петренко.
– Но и над Фрунзе, думаю, командиры есть. Приказ пришел из Киева.
– И Каретникова, как на грех нет, в Джанкой, в штаб фронта ускакал.
– Думаю, что из Джанкоя он уже никогда не вернется, – проговорил усатый, поправил на боку тяжелую саблю. – Вам уходить надо. Чем быстрее – тем лучше.
– Верно, – проговорил Петренко и скомандовал командирам-напарникам Кожину и Марченко: – Поднимайте скорее своих ребят! Уходим!
– Дай хоть поужинать, – взмолился Кожин. – Ребята заслужили…
– Этот ужин может оказаться последним, Фома, – сказал Петренко. – Вот чего бы не хотелось, так этого. Ты понял меня?
– Понял, – потускневшим голосом отозвался Кожин. – Понял, чем кот кошку пронял.
– Поднимай людей!
Усатый красноармеец с силой дернул повод, конь задушенно захрапел.
– Прощайте, мужики, не поминайте нас лихом… Мы – люди подневольные.
Усатый также сообщил Петренко пароль, который уходящей части обязательно понадобится, чтобы выйти из Крыма, посоветовал так же двигаться по шоссе, ведущему к Перекопу – перешеек там этой ночью будет охранять Первая дивизия, махновцы знают ее хорошо, и дивизия знает махновцев – вместе били белых.
А раз вместе били беляков, то, значит, тронуть друг дружку не должны.
Но главное, в руках Петренко был пароль.
Через двадцать минут огромная махина – около трех тысяч конников, несколько сот тачанок с пулеметами, двадцать орудий, которых волокли битюги-немцы, – снялась с места. Деревню Замрук, в которой располагался махновский корпус, плотно накрыло пылью. Сделалось темно, как ночью.
Махновцы покидали деревню в тягостном молчании – не думали, что с ними так обойдутся, – оглядывались настороженно, словно бы ожидали, словно бы
