Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника
Время шло. Ушелику предстояла еще дорога в Карловицы. Он хотел увезти с собой на бричке Ганзелку и Дворжака, чтобы уже следующей ночью переправить их в Словакию. Но Дворжак отказался — он, мол, приедет в Карловицы завтра поездом и сам найдет Ушелика. Он позвал хозяина гостиницы, заказал комнату, достал документы для регистрации.
— И вы не боитесь? — удивленно спросила Груберова, когда хозяин гостиницы отошел.
— А, пустяки! — махнул рукой Дворжак. — Полиция наверняка разыскивает меня только в Праге, ей и в голову не придет искать меня в каком-то Рожнове…
Когда они выходили из гостиницы, чтобы проводить Ушелика, Папрскарж решил, что сегодня же расскажет об этом человеке Руде Граховецу.
* * *День клонился к вечеру. У задымленного дощатого шалаша лежал на солнышке овчар и дымил трубкой так, что казалось, будто где-то что-то горит.
— Недаром говорится: до валашского шалаша что до валашского неба, — задыхаясь, заметил Руда Граховец, с трудом одолев наконец крутой подъем. Он шел во главе цепочки людей. Отдышавшись, Граховец поздоровался с овчаром:
— Здравствуйте, дядюшка!
— Здравствуйте, люди добрые! — промычал старый овчар, но не поднялся, а лишь перевалился на другой бок, подперев голову рукой.
Это место с овечьим загоном и шалашом овчара называли Вольная Воля, и неспроста. Находилось оно совсем близко от словацкой границы. Именно здесь границу перешли уже множество беглецов.
— Где же ваши сторожа? — спросил Граховец.
Он знал, что негоже торопиться и сразу начинать разговор о деле.
— Овчарки при стаде. Где же им еще быть?! — ответил старик и не спеша начал подниматься. — Пожалуй, пора загонять овец.
Прибежал огромный мохнатый пес и свирепо залаял.
— Веди их, Влкош, веди, — приказал ему овчар, указывая на загон.
Влкош стрелой помчался вниз. Оттуда доносился звон колокольчиков.
Когда овцы, теснясь, спешили в загон, их спины напоминали набегавшие друг на друга волны. Влкош лаем подгонял овец.
Опершись о дощатую стену, Папрскарж тяжело дышал. Лицо его было багровое. Он так долго убеждал и упрашивал Граховеца, что тот наконец согласился взять его. Папрскарж знал, что Граховец идет на Штявник, в штаб бригады, и счел бы за обиду, если б его не взяли — ведь он так много сделал для партизан.
Граховец видел, что ему сейчас плохо.
— Вот видишь, Йозеф! Не надо было тебе идти!
— Нет надо… — прохрипел Папрскарж.
— Как дела? — наклонившись к Папрскаржу, спросил изможденный блондин. — Надо еще немного потерпеть.
Это капитан Петр, сибиряк. Немцы взяли его в плен тяжело раненным, когда он был без сознания. Несколько раз он пытался бежать, но неудачно, его ловили, и снова начинались пытки и страдания. И все же он вновь убежал. На Бечву он привел с собой целую группу советских военнопленных.
Овчар подал гостям деревянные ковши с обратом. Они подкрепились и посидели еще немного, дожидаясь темноты.
— В сторону овчарни «У черничника» не ходите. Лучше уж пройдите около «Распри». Но смотри, сынок, будь осторожен, потому что с тех пор, как в Словакии произошло восстание, немцы зорко стерегут здесь границу, — наказывал Граховецу овчар.
— Ну как, Йозеф, может, останешься? — в последний раз спросил Папрскаржа Граховец.
Папрскарж упрямо молчал. Граховец пожал плечами и зашагал по гребню, как и прежде, впереди всех.
Минут через тридцать Граховец остановился, ожидая, пока подтянутся остальные. Последним в полном изнеможении плелся Папрскарж.
— Перед нами овчарня «Распря». Иногда сюда захаживают немецкие патрули, отдыхают в шалаше. Нам надо обойти это место тропкой по склону. Когда «Распря» останется позади, мы уже будем на словацкой стороне. Я знаю эти места так, что пройду с закрытыми глазами — не ошибусь.
На горы опустилась такая темень, что каждому пришлось повязать на шею белый платок, чтобы видеть впереди идущего.
Неизвестно почему немцы все же обнаружили группу, со стороны овчарни «Распря» без предупреждения защелкали выстрелы.
Но Граховец и его спутники не стали пережидать и, не заботясь больше о соблюдении тишины, побежали по открытому склону вниз, в долину.
Скоро стрельба стала стихать. Все вздохнули с облегчением.
— Папрскарж, ты здесь? — позвал Граховец.
Папрскарж не отозвался.
— Йозеф! — приглушенным голосом снова позвал Граховец.
— Надо его найти, — заявил Вибог, который очень привязался к Папрскаржу за последнее время, пока прятался у него.
— Как же ты будешь искать его в такой темноте?
— Найду. Нельзя же его оставлять!
Граховец, Вибог и еще двое отправились искать Папрскаржа. Искали недолго.
— Ребята! — позвал вполголоса Вибог, который видел в темноте, как кошка. — Вот он!
Граховец опустился на колени, приложил ухо к груди Папрскаржа, распростертого на земле.
— Живой.
Папрскарж был без сознания, но, когда они стали осторожно поднимать его, пришел в себя.
— Вы ранены? — участливо расспрашивал Вибог.
Папрскарж стал ощупывать себя, дотронулся до головы, и рука сразу окрасилась кровью. Пуля задела кожу на виске.
— Пустяки! — произнес Папрскарж. Однако ему снова стало плохо, и он не смог встать.
Граховец пополз к русским посоветоваться. Трудная ситуация: за спиной — немцы, а вниз идти далеко. Папрскарж не дойдет. Решили, что Вибог отведет его обратно к овчару — это все же ближе.
Пригнувшись к земле, то и дело отдыхая, Вибог и Папрскарж снова перебрались на моравскую сторону. А вот и шалаш.
Овчар сразу открыл, даже не пришлось стучаться. Он промыл и перевязал Папрскаржу рану, уложил его спать на лохматой бурке.
— Глотни-ка, — сказал он, протягивая Папрскаржу бутылку с самогоном.
Папрскарж послушался, глотнул и через минуту уже крепко спал.
Граховец благополучно доставил русских в штаб на Штявник. А когда на рассвете он снова перешел границу, то увидел, что овчарки с Вольной Воли уже выгоняют овец из загона.
* * *— Мы с тобой подождем на улице, Йозеф, — сказал Руда Граховец, отходя с дороги в тень развесистых каштанов.
Папрскарж прислонился к старому потрескавшемуся дереву.
Двое их спутников вошли в домик хозяина табачной лавки Яскульчака. Вечер только наступил, и тот еще не закрыл дверь на крючок.
Горбатый лавочник поднялся. Он сидел за старой швейной машиной, из-под очков на длинном носу смотрели колючие глаза.
— Пан Яскульчак?
— Да, да. В чем дело, господа?..
— Уголовная полиция.
— А-а, пожалуйста, присядьте. — Яскульчак торопливо стал вытирать кухонные табуретки.
— Это вы сообщили нам о Галчане?
— Да, господа, это я, я и моя сестра, — подтвердил Яскульчак. «Галчана забрали позавчера, крышка теперь Галчану», — думал он.
— Сестра дома?
— Нет… Она куда-то вышла. Но все равно, господа, это я, я писал, своей рукой, — тараторил Яскульчак.
— Ладно. Оденьтесь, пойдете с нами.
— Да… да… конечно… Я к вашим услугам, господа.
Он вышел за ними, тщательно запер дверь, подергал за ручку, влез на камень, который стоял у двери, чтобы положить ключ за притолоку.
— В Завадилку, господа? В ответ — ни звука.
— Разве вы не на автомобиле?
И на этот раз ответа не последовало.
Свернули к мостику через Бечву. Тут Яскульчак весь затрясся, и на лице его выступил холодный пот. В конце мостика стояли Граховец и Папрскарж.
— Пан директор!.. — воскликнул Яскульчак, но ему заткнули рот платком.
Яскульчака схватили под руки и торопливо перетащили через мостик. Берег здесь когда-то укрепляли камнями и заливали бетоном, но все это давно развалилось. Легко, как ребенка, втащили они Яскульчака на остаток бетонной стенки.
Один из партизан подпрыгнул и наклонил толстую ветку ольхи. Перекинув через сук конец веревки, он обмотал вокруг шеи Яскульчака другой конец. Потом легонько толкнул Яскульчака вниз со стенки, и мгновение спустя тело горбуна закачалось над речкой.
Метрах в десяти от них вверх по течению послышались ребячьи голоса, смех, визг, всплески воды.
Партизаны быстро прошли через ивняк на мостик и на дороге простились. Спутники Граховеца и Папрскаржа направились вверх, в горы, а Граховец решил проводить Папрскаржа домой.
Папрскарж был взволнован. Перед глазами стоял повешенный Яскульчак.
— Ребятишки увидят его… перепугаются…
Ему хотелось сказать что-то другое. Чувствовал он себя отвратительно.
Граховец взял его под руку.
— Слушай, Йозеф, это ведь не только месть. Люди должны увидеть, что есть еще какая-то сила, что немцы не всемогущи…
Граховец говорил горячо, возбуждаясь все больше и больше. Папрскарж молча слушал.
— Он же доносчик! Похвалялся, что донес на Галчана, а кто знает сколько еще людей на его совести и скольких бы он еще выдал…
