Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— Угу. Напомни, вот когда Моисей говорил с Господом, каким он видел Его?

— Чего?

— Ты что, необразованный? Когда Господь свои заветы диктовал Моисею…

— А! Понял! Говорил Он из огня, и лица его Моисей не видел.

— Точно?

— Да. Так в Писании написано.

— Я и сам помню. Только раньше странно мне это казалось, — Василий глянул монашку в глаза, и вдруг… Вдруг сам себе он показался не Василием Одиноковым, а кем-то ещё. Будто одновременно лежал он на лапнике, рядом со странным бледным молодым человеком, и он же — или не он? — был над этой сценой, над лесным жилищем и вообще над лесом, и видел всё вокруг.

— А там болото, на зюйд-ост, — сказал он. — Нет, на зюйд-зюйд-ост. А за ним село.

— Болото, — подтвердил монашек и нервно облизнул сухие губы. — На юго-юго-восток. Вам там ни за что не пройти.

— А в селе-то немца нет. И наших нет, — продолжал Василий, глядя в небо широко открытыми глазами. Он отчего-то знал, что говорит правду и что вот-вот ему откроется ещё какая-то правда. — А село-то это — Дамиановка? Да, так оно называется?

— А вам откуда знать? — вырвал руку из его хватки монашек, и Одиноков мгновенно потерял самого себя, летающего над лесами, и оказался всего лишь телом, лежащим возле убогой лесной избушки в окружении других подобных тел. Одно из них, монашек, стояло возле него, излучая неприязнь и страх. Другое, Мирон Семёнов, пыталось соорудить самокрутку из негодных для этого сухих трав. Третье, Саша Иваниди, прыгало на одной ноге «до кустиков».

Иваниди споткнулся о какую-то дерюжку и загремел во весь рост. Заорал в голос:

— Это ещё что?

Мирон и Вася подошли к нему, посмотрели: под дерюжкой, придавленной обломком хомута, прятался закопанный в землю жбан, полный небольших клубней молодого картофеля. Посмотрели на монашка, пятящегося от них.

— Картошечка, — сообщил Мирон, глядя на монашка без прежней приязни. — Напомни-ка, что ты нам плёл о церкви, которая всех накормит без различия, геолог он или иудей?

— Я про эту картошку забыл, — объяснял «отец Димитрий», продолжая пятиться.

— Стоять! — гаркнул Мирон, протягивая руку за винтовкой. — Ты кто такой?

— Отшельник я, — отвечал монашек, виляя глазами и выдавая тем самым своё враньё. — Не от мира сего мы…

— Откуда картошка, ты, гнида?

— За лесом поля колхозные… Сажали весной… Всё равно убирать некому.

— А нам почему не сказал? Мы тут лопухи жрём с лягушками, сволочь!

— Вы бы и картошечку мою сожрали за так, а мне опять собирать, тащить…

— Завтра уходим на восток, и ты пойдёшь с нами. Разберёмся, что ты за отшельник. Мать твою, так душевно про православие пел, а сам…

Отправляться в путь решили в ночь, до первого солнышка. Вася, переживший контузию, вроде бы уже мыслил здраво. Иваниди уже ходил — хоть с трудом, но без посторонней помощи. Навертели, как смогли, снеди на день-два пути, в том числе и варёной картошки, легли спать.

Суров был Мирон с монашком, но назначить дежурных, чтобы кто-нибудь бодрствовал, не догадался. Решил, что раз вокруг леса немцы, то бежать отсюда некуда. И проснувшись, обнаружили они, что их негостеприимный хозяин исчез.

Звёзды и месяц освещали путь их на восток…

Через два дня они вышли к своим. Ещё через два дня Василий беседовал с особистом оперативной группы Рокоссовского, капитаном госбезопасности Рыбиным. Особист обязан был убедиться, действительно ли такая часть, какую назвал ему опрашиваемый, вела бои в названном месте и попала ли она в окружение. Правильно ли называет окруженец командиров и боевой путь части? В случае с Васькой выяснять было особо нечего, ведь он же вышел в расположение войск группы Рокоссовского, где его знали бойцы и командиры, и к тому же вышел с оружием.

А задержался особист с этой беседой, потому что первым делом, выяснив, почему и как они попали в окружение, отправил Васю в госпиталь, вслед за Сашей Иваниди.

— Жизненно важные центры не пострадали, — объяснила молодая врачиха. — Организм молодой, крепкий. Контузия сдавливанием, конечно, не подарок, и надо бы какое-то время поберечься. Вообще, скажу, вам повезло, красноармеец.

Она сделала такой вывод, выслушав Васин рассказ: он во время осмотра, ёжась от прикосновений холодного инструмента, рассказал ей свою историю. Не упоминая, разумеется, того участия, которое принял в его судьбе Господь.

— Надо бы вас понаблюдать дня два, — она подумала, прищурившись, и повторила: — Дня два, да. Не больше. И две недели щадящих работ, без нагрузок.

— Это что же, — натужно рассмеялся он, — вроде освобождения от физкультуры в школе?

— Да, а что вы смеётесь? Благодарите Бога, что вас откопали сразу. Возбуждение, повышенная весёлость были?

— Да, — Вася вспомнил, как его бесконечно пробивало на смех.

Она, макая перо в чернильницу, дописала что-то в его карточке, отложила перо и впервые посмотрела на него не как на пациента, а просто. Улыбнулась:

— Вы, наверное, студент.

Он, оправляя гимнастёрку под ремнём, кивнул:

— Был я и студентом. Учился на геолога.

Какая-то искорка пробежала между ними. Он понял, что она — молодая в общем-то женщина, ненамного старше, чем он, хоть уже и в командирском звании военврача — запомнила его. И улыбнулся в ответ на её улыбку:

— Вас как зовут? А то я оробел, сразу не спросил.

— Галина Васильевна, — засмеялась она и перешла на «ты»: — А ты Вася, я уже знаю. Почти тёзки.

Медсестра, сидевшая за столом напротив неё, тоже улыбалась и, похоже, была бы не против, если бы Василий спросил и её имя, но он этого не сделал.

Галина Васильевна выкрикнула дневального, что дежурил за дверью, и велела проводить красноармейца Одинокова в палату.

Под госпиталь была приспособлена поселковая школа. В течение дня и вечера Василий наблюдал, как сюда доставляли раненых. В коридоре и палатах звучали рассказы о контрнаступлении на Кровопусково. Это название было очень созвучно происходившим событиям! Помимо бойцов, тут были и гражданские. В коридоре лежала забинтованная девочка лет двенадцати.

Вечером госпиталь посетил командарм Рокоссовский. У дверей госпиталя его встречала военврач Галина Васильевна. Одиноков, увидев это в окно, вышел в коридор и наблюдал, как высокий командарм, увидев раненую девочку, наклонился над нею.

— Как тебя зовут? — спросил Рокоссовский.

— Леночка, — еле прошептала она.

— Как же ты сюда попала?

— Меня бомбой ранило…

— Осколочное ранение, — пояснила военврач.

— Ты не волнуйся, — сказал Леночке Рокоссовский. — Скоро поправишься, дочка.

Окружающие заметили, что командарму не по себе. У него у самого были малые дети.

— Жёстко воюет немец, — заметил сопровождавший командарма полковник.

— Санитарные поезда бомбят и обстреливают, вы представляете? — сказала Галина Васильевна. — Видят, что кресты на крышах вагонов, и специально бомбят.

Кто-то из легкораненых, куривших у крыльца, спросил, что это за начальник и чего ради он припёрся в госпиталь, неужто ранили?

— Он ранетый в самое сердце, — драматическим голосом сообщил парень с отпиленной рукой, ожидающий эвакуации в тыл. — У них с товарищем военврачом лубов.

Началась обычная среди молодых солдат жеребятина про военную любовь.

— Вот бабы-суки, на всё готовы за ради доппайка, — бурчал один.

— Командиры лучших разобрали, — сетовал другой, — а нам, простым ребятам, остаются санитарки из местных.

Раненый постарше возрастом цыкнул на похабников, они примолкли.

Ночью Василий слышал, как тихонько молился раненый красноармеец:

— Суди, Господи, обидящих мя, побори борющих мя. Прими оружие и щит, и восстань в помощь мою. Изсуни меч против гонящих мя…

«Господь дарит нам свободу воли, — думал Василий. — Не встанет Он в помощь нашу. Он пустил нас в мир, созданный, чтобы мы сами… Сами… А меня ограничил: не по своей, а по Его воле должен я говорить правду. Как же понять это? В чём правда?.. Раненые говорили про женщин, которые… Ну, в общем… Это правда, о женщинах? Да, это правда. Но та ли это правда, которую по воле Господа обязан говорить я?..»

И вот через два дня он выслушивает «приговор»:

— Красноармеец Вассиан Одиноков! Вы передаётесь в 44-й стрелковый корпус, — сообщил ему Рыбин.

— А куда направили Мирона Семёнова? — спросил Вася. И пояснил: — Мы с ним, товарищ капитан, с самого начала войны вместе. Скажите, если можно.

— Больше вы не будете вместе, — ворчливо ответил капитан. — Семёнов оказался журналистом, и его забрали в политотдел армии. А на вас, кстати, есть рапорт, что вам на две недели показан щадящий режим службы.

15/I–65 г., пятница